Странно, но Владимир Антонович думал в связи с Сашкой и Павликом не о последствиях близкого родства - действительно, у многих народов женитьба на кузине считается обычным делом, - а о том, что постоянно будет присутствовать рядом шумная, полная жизненных сил Сашка, копия своей матери. Он-то рассчитывал, что когда-нибудь, когда освободится мамочкина комната, можно будет наконец устроить себе кабинет, - теперь можно сразу и навсегда забыть о несостоявшемся кабинете. Теперь молодое поколение начнёт невольно и неотвратимо вытеснять их с Варей из жизни так же, как сами они вытесняют мамочку, как мамочка когда-то вытеснила свою мамулю… Да, они с Варей заботятся как могут о мамочке, жертвуют свободой и многими удовольствиями - но ведь и вытесняют самим фактом своего существования. Вытесняют нетерпеливым ожиданием, когда же наконец мамочка не проснётся утром?! Не признаются друг другу - и ждут… Точно так же лишними и мешающими станут они сами. Сначала очень даже нелишними - пока дарят подарки, пока Павлик с Сашкой получают только стипендии. Но скоро станут самостоятельными, но родят ребёнка или двух - и задумаются: зачем эти старики занимают самую большую комнату?! А не переселить ли их в маленькую, где когда-то доживала бабуля?! Первой задумается Сашка - с её энергией, с её бесцеремонностью! Она же первая заметит, как дядя Вова перепутал детское питание со своим… И получится, что вот до пятидесяти он так и не стал взрослым и самостоятельным при мамочке, а после - сразу же станет отживающим стариком при сыне. Без перехода.
- А что Павлику оставалось делать? - вне всякой связи сказала Варя. - Он же после школы ни одну девочку сюда не пригласил - стеснялся из-за неё. Жениться на квартире? Тоже недостойно мужчины, Павлик для этого слишком благороден. А если привести жену сюда и заставить ухаживать за маразматической бабушкой - кто же выдержит?! Только Сашка своя, он её единственную не стеснялся. Всё потому. Другого никакого выбора у него не было. И если всё-таки вредно для наследственности - только из-за неё так случится! Я из-за неё уже старуха - пускай. А если ещё ребёнок больной родится?
Тоже правда.
- Но ведь женятся всякие герцоги, у которых не трёхкомнатные квартиры. И что ж теперь, объяснять Павлику, что он вынужденно влюбился?
- Я тебе объясняю.
Павлик появился поздно, когда Владимир Антонович с Варей уже улеглись. Они слышали, как хлопнула дверь, - но не вставать же, не расспрашивать. Да и вообще не нужно лезть к сыну с расспросами - Владимир Антонович столько раз подвергался мамочкиным расспросам, что усвоил это накрепко. Вот если бы сын заговорил сам!..
На следующий день Владимир Антонович шёл домой с надеждой, что Павлик расскажет о своих делах. Ну хотя бы потому расскажет, что Ольга вчера вернулась и объявила небось своей Сашке, что выдала секрет - уж Ольга-то не станет тактично молчать! Сашка объявит Павлику - и тот поймёт, что дольше тянуть нельзя.
В квартале от дома он догнал мать Жениха. Старушка тянула неизбежные сумки. Владимир Антонович подхватил в каждую руку мало не по пуду, и сразу же грубо напомнило о себе земное притяжение - даже он, достаточно сильный мужчина, с трудом удерживался, чтобы не согнуться. Да ещё дорожки обледенелые, как всегда, - дворники исчезли из жизни постепенно, как сгущённое молоко или весенние ландыши. Как много всего исчезло буквально за десять лет!
- Что же вы так поздно? Ваше время дневное, когда все на работе.
- Я и днём тоже. А сейчас соседка прибежала, что картошку завезли.
- Пусть бы ваши сходили. Сын, невестка, внук ведь взрослый.
- Они устали с работы. А я чего ж, я дома цельный день. Тоже сидеть не умею.
И за что такая самоотверженная мама этому алкоголику?
Владимир Антонович не удержался от провокационного вопроса:
- И не обидно вам, что заставляют такие тяжести таскать? Они молодые, сильные!
- Разве тяжесть - принесть с магазина? Мы в колхозе мешки таскали! А в лесу чурбаки. Они работают, а я чего ж - не сидеть же. Какая ж обида?
Около почтовых ящиков Владимир Антонович поставил сумки, достал очередные открытки.
- Пишут, - одобрила старушка.
- Это мамочке поздравления.
- Мой Вася её хвалит, что душевная женщина. Вот и пишут. А мне - не пишут.
Ей - не пишут?! Если уж кто душевная - так эта старушка! И выходит, для неё что-то значили бы эти безвкусные открытки?
Вынести сумки из лифта на своём этаже она Владимиру Антоновичу не позволила - подхватила сама.
Павлика дома не оказалось - ну это естественно. Но и Вари тоже - что немного странно. Мамочка возбуждённо шаркала по коридору и сплёвывала чаще, чем обычно. И Зоська носилась из кухни в комнату, чего с нею давно уже не случалось - в воздухе, что ли, что-то возбуждающее?
Мамочка бормотала:
- Где-то оставила… Где-то оставила…
- Что оставила? Кто оставила?
- Где-то она оставила… ну она… она!
Скорее всего - Ольга. Клад мамочке мерещится, что ли?
- Ольга оставила, да?
- Не мешай, я всё прекрасно знаю, у меня идеальная память! Где-то оставила - да, Оленька.
Пусть ищет. Хорошо, хоть не требует, чтобы он ей помогал.
Владимир Антонович ушёл в свою комнату, в спальню-гостиную-кабинет, - и попытался поработать. Из-за двери слышалось упорное шарканье - и это отвлекало. Наконец шаги затихли. Сколько-то времени Владимир Антонович спокойно сидел и думал. Думал бы дольше, благо никто ему не мешал - такой редкий случай! - но захотелось в уборную.
От дверей уборной видна половина кухни - мамочка что-то делала за столом. Уж не творог ли опять поедает?! Чтобы Варя устроила маленькую трагедию! Владимир Антонович заглянул.
Перед мамочкой была банка. Плоская квадратная консервная банка. Владимир Антонович сразу узнал: исландская селёдка, которая досталась Варе в каком-то заказе и сберегалась для праздника. Добралась мамочка! В руках у неё был консервный нож и молоток: нож такой конструкции, что нужно сначала проколоть крышку банки силой рук - сил не хватало, вот мамочка и отыскала молоток. И ведь сообразила! А на помощь Владимира Антоновича не позвала - значит, решила полакомиться селёдкой в одиночестве. Вот сколько сообразила - и про консервный нож, и про молоток, и про то, что вдвоём придётся делиться - права Варя: когда ей чего-то нужно, мамочка очень даже соображает!..
И тут Владимир Антонович разглядел, что банка вздута, что верхняя её плоскость выпячивается пологой волной!
Слышал он, много раз слышал, что означают вздутые банки - что в них завёлся смертельный консервный яд!
Он буквально впрыгнул на кухню!
- Ты что, не видишь, что банка испорчена?! Это же яд! Выкинуть надо, немедленно выкинуть!
Владимир Антонович выхватил у мамочки банку. Консервный нож соскочил и поцарапал голубой пластик кухонного стола.
- Глупости! Спрятали нарочно. Твоя жена всё прячет от меня! Как её зовут… у меня идеальная память… твоя жена всё прячет! Чтобы продукты не переводить на старуху!
- Никто не прячет! Никто не будет есть! Выкидываю я, видишь, выкидываю! Потому что яд!
- Глупости! Такая вкусненькая!
Владимир Антонович выскочил на лестницу, демонстративно оставив дверь распахнутой, и выбросил опасную банку в мусоропровод.
- Глупости! Ничего нельзя выкидывать! Такая вкусненькая! Прячет она нарочно… та, которая твоя жена.
Владимир Антонович не пытался больше ничего доказать, ушёл к себе.
Но не мог успокоиться, не мог больше работать.
И ведь едва она не успела открыть, едва! Ну послышался бы какой-то стук - Владимир Антонович и не подумал бы выйти. Открыла бы, съела… Вот так жизнь могла пойти по другому варианту, если б не захотелось ему в уборную. Но не пошла… Владимир Антонович не колебался, врываясь в кухню, - да он и подумать ни о чём не успел, действовал инстинктивно. Даже подумать нельзя, чтобы он тихонько отступил в комнату, увидев вздутую банку в мамочкиных руках: ничего не заметил, ничего не знает… Нет, о таком даже подумать нельзя. Но ведь он мог искренне не знать о том, что происходит на кухне. И никто не был бы виноват - судьба. Судьба, что мамочка нашла эту банку, судьба, что сообразила, как её открыть…
Тут Владимир Антонович вспомнил научный фильм по телевизору - про интеллект обезьян: как шимпанзе догадывается соединить две палки, чтобы достать банан. Вот и мамочка сообразила соединить консервный нож и молоток - как-то очень по-обезьяньи. Владимир Антонович даже засмеялся.
Владимир Антонович сидел - и его знобило. Оттого что так близко прошла судьба.
Ни Варе, ни Павлику потом поздно вечером он не рассказал о том, что судьба прошла так близко. Просто сообщил, что нашёл подозрительную банку и сразу выкинул - от греха. Павлик захохотал:
- Надо было дать Зоське! Подохла бы или нет? Где-то написано у классика, что грибы сначала давали пробовать дедушке, а потом уж ели все, а мы бы дали Зоське - во как гуманно!
Если бы Павлик знал, что у них дома чуть было так и не получилось - по классику!..
Если бы Павлик знал, может быть, он не отнёсся бы так беспечно к следующему капризу своей бабули. Или ничего мы не умеем предугадать заранее, сколько ни учись на своём и чужом опыте?
Владимир Антонович вернулся домой как обычно около восьми - и сразу каким-то образом ощутил, что мамочки нет дома. Всё было как обычно - и запах прежде всего, а вот мгновенное ощущение пустоты в квартире. Просторнее словно. И, не понимая, с чего он это взял, Владимир Антонович спросил Павлика, брившегося в ванной при распахнутой двери - не иначе, на свидание собрался:
- А чего мамочки не видать - не слыхать? Неужели ушла куда-нибудь? Она ведь уже с осени не выходила!
- Ага! Представляешь, заявился этот её Жених, увёл на какой-то вечер! Сказал, он там будет читать стихи, и вот хочет, чтобы поприсутствовала. Ну ладно бабуля, но неужели найдутся ещё идиоты, чтобы его слушать? "Целовался, нежность расточая, чуждым бёдрам и чужим устам…"
Павлик был в полном восторге.
- Зачем же ты её отпустил? Скользко ж на улице! И холодно, она отвыкла, простудится.
- А чего? Она же взрослый человек, как я её не пущу? И Жених проводит туда и назад, он клялся и божился.
- Проводит! Небось уже поддатый пришёл?
- Даже и не очень. Ну есть немного, конечно.
- "Взрослый человек"! Что она соображает? Она уже давно не взрослый человек!
- Бывают "ещё не взрослые". А про "уже не взрослых" я не слыхал. Обратный ход времени, как у Стругацких, да?
И Вари нет, как назло! Если бы Варя дома, она бы не пустила: уж Варя-то понимает, что в случае чего ухаживать за мамочкой в первую очередь придётся ей.
Павлик побрился и ускакал, а Владимир Антонович спокойно работал в пустой квартире. Какое это блаженство - пустая квартира!
Потом пришла Варя и повторила то же самое, что Владимир Антонович уже высказал Павлику. Только более страстно. А зачем? Не Владимир же Антонович отпустил мамочку. Всё равно ничего сделать невозможно, и остаётся одно - ждать.
В десять мамочки ещё не было. Но этот дурацкий вечер мог затянуться, да и денег на такси у Жениха наверняка нет, а ходит мамочка очень медленно. Работать Владимир Антонович больше не мог, только смотрел на часы каждую минуту.
И в одиннадцать - нет.
В половине двенадцатого наконец раздался звонок. На площадке стоял вдрызг пьяный Жених. Один.
- А где же?!
- Так что из-звините, уважаемый Владиантоныч, но ваша дорогая мама упала. Такая замечательная женщина! Очень несчастный случай. Я её держал, не выпуская рук, но она сама. На ровном месте. Я её не оставил, сразу вызвал самую "скорую". Оч-чень скоро приехала, замечательно! Сразу упаковали - и в больницу.
Ну вот и случилось.
- В какую больницу?!
- Н-не сказали. Оч-чень скоро приехали. Сразу упаковали. Я не оставил, с-сразу вызвал. А потом мне надо на выступление. Публикум ждёт. Мой первый выход после пяти лет трудов.
- Да перестаньте вы про ваши дурацкие стихи!.. Значит, мамочка упала, ещё когда шла туда? Уже давно, несколько часов назад?!
- Оч-чень несчастный случай! Оч-чень замечательная женщина! Оч-чень стихи мои понимала! А вы - "дурацкие". Напрасно обижаете.
- Да где она упала?! Когда точно, в какое время?! Сломала себе что-нибудь?! Почему сразу в больницу?!
- Она упала - приехали и упаковали в машину. Я же не доктор. Оч-чень скорая помощь! Оч-чень несчастный случай!
Больше ничего не добьёшься. Владимир Антонович захлопнул дверь перед носом у Жениха. Хорошо, есть специальный телефон для справок о пропавших - Владимир Антонович в своё время вырезал из газеты, и тогда же мелькнула тайная мысль: может понадобиться, чтобы разыскивать мамочку.
По телефону ответила сонная недовольная девица.
- Без документов?
- Наверное, без документов.
- Что же вы отпускаете без документов!
Не хватало выслушивать мораль!
- Нет, никакой Гусятниковой не поступало… Одну неизвестную подобрали без сознания… Ещё с улицы подобрали Суконникову и Попову.
Владимир Антонович не сразу сообразил, что ведь мамочкина девичья фамилия - Попова. Могла назваться! Что угодно могло взбрести в голову!
- Поповой известно имя и отчество?
- Валентина Степановна.
Нашлась.
- Куда отвезли Попову?
- В больницу Ленина, в старушечью травму.
Надо было слышать, с какой интонацией сказано: "в старушечью травму"!
Времени было уже двенадцать часов. Даже десять минут первого. Ну что толку ехать сейчас в больницу? Врача наверняка нет. Да и мамочке, возможно, дали снотворное. Или уснула так - зачем будить?
- Только не вздумай ехать туда ночью! - сказала Варя. - Совершенно нечего там делать ночью.
А он и сам понимал, что нечего. И вовсе не хотелось ему ехать в больницу, вот что главное. Такое было чувство, что мамочка всё устроила назло: пошла с идиотом-алкоголиком, чтобы доказать, что дома за нею никакого присмотра, попала в больницу - и теперь заставит и Владимира Антоновича и всех ездить её навещать. И долго ли там пролежит? "Упала". Сломала, наверное, что-нибудь! Руку или ногу? Классический старческий перелом - шейка бедра. Владимир Антонович наслышан об этих шейках, у них на кафедре у старшего лаборанта мать уже больше года лежит с такой шейкой. Самое страшное - старческая неподвижность, полная беспомощность - и непрерывный уход.
- Надо позвонить Ольге, - продолжала Варя. - Известить. И пусть сама решает, ехать ей или нет: у неё машина, она может и вернуться когда угодно.
Вот это правильная идея! Мамочкина любимая дочка должна немедленно узнать про несчастный случай - чтобы потом никаких упрёков.
Ольга уже спала, судя по долгим гудкам. Может и не быть дома - у неё обширная личная жизнь. И Сашка где-то с Павликом… Нет, отозвалась:
- Ну, что? Кто это?
- Мамочка попала в больницу. С улицы. Ушла и там упала, что-то себе сломала. Мы только что узнали: она в больнице Ленина.
- Да ты что?! Как же она вышла на улицу?! Зачем ты отпустил?! Ой, я уже приняла снотворное, ничего не соображаю. Если ты думаешь, чтобы я ехала, то я не могу после снотворного. Она же в больнице, да? На койку положена? Чего ж ещё ночью?
Ну вот, все согласились, что можно подождать до завтра. Не один Владимир Антонович такой бессердечный, любимая мамочкина дочка - тоже. Надо было спросить, где Павлик с Сашкой. Гуляют, наверное. И не знает оболтус, что произошло из-за него. Не мог он, видите ли, помешать взрослому человеку!..
Утром Владимир Антонович всё высказал Павлику. Правда, второпях - оба уже опаздывали. Павлик оправдывался вяло:
- Всё бывает. Дома тоже падают и ломаются - на ровном месте. Это как судьба. А не был бы я дома? Не дежурить же при ней круглые сутки!
- Без тебя мамочка могла звонка не услышать: она часто не слышит звонка.
- А могла и услышать. Жених бы звонил долго: он же знает, что мамочка всегда дома. Приём граждан круглосуточный, как в Большом доме!
Не чувствовалось в нём раскаяния.
На кафедре Владимир Антонович подошёл к старшему лаборанту Игорю Дмитриевичу расспросить про состояние его матери.
- Четыре месяца лежала на вытяжении, пока срослось! Четыре! Ведь все процессы вялые в этом возрасте. Пролежни пошли. А встала первый раз - и сразу же сломалась снова. В том же месте! Теперь уже точно не срастётся, на вытяжение больше и не кладут. Зато ворочать легче, перестилать.
Владимир Антонович растерянно посочувствовал и уже отходил, как вдруг Игорь Дмитриевич спросил заговорщически:
- А вы знаете, что Лиля Брик с собой покончила? Та самая!
Владимир Антонович не знал. И растерялся от неожиданного вопроса. Странный скачок мысли. Хотя, конечно, если год провести около неподвижной больной, можно, наверное, слегка тронуться.
- Я думал, она пережила тогда. Ну, переживала, конечно. Вот за Есениным покончила одна - жена или не жена - Бениславская.
- Прекрасно пережила! Почти на шестьдесят лет! Она недавно покончила - год или меньше. Не от каких-нибудь страстей или раскаянья, а сознательно! У неё получился такой же перелом шейки, и она спокойно рассудила, что ходить больше не сможет, станет всем в тягость. Какая женщина! Недаром и Маяковский!..
Глаза у Игоря Дмитриевича сумасшедше сверкнули.
На этот вечер у Владимира Антоновича давно было запланировано зайти к знакомому, тот обещал показать свежие японские автомобильные проспекты, а пришлось вместо этого идти в больницу - все планы сбились из-за мамочки! Около больницы он высматривал Ольгин зелёный "Москвич", но не высмотрел - занята дорогая сестрица, не торопится.
Ничего хорошего в смысле благоустройства или ухода Владимир Антонович найти, разумеется, не ожидал, но на самом деле всё оказалось гораздо хуже. Привычный дома, но десятикратно усиленный запах мочи и разложения уже в коридоре предупреждал: "старушечья травма!", так что не пришлось спрашивать дорогу. Распахнул дверь - и ударил запах вовсе уж нестерпимый. Огромная палата, почти зала - и вся как-то странно шевелящаяся. Косо вверх торчали загипсованные ноги - Владимир Антонович прекрасно знал, что такая конструкция называется вытяжением, тем самым вытяжением, под которым напрасно промучилась четыре месяца мать Игоря Дмитриевича. Металлическая арматура, на которую были уложены торчащие вверх ноги, была похожа на огромные булавки, которыми пришпилены жертвы - ещё живые, но уже еле живые бабочки.
Где тут она? Кого спросить? К Владимиру Антоновичу обратились изуродованные болью и дряхлостью лица - зашамкали, закричали:
- Человек пришёл, человек!
- Сынок, ты к кому?
- Помощничек, иди сюда!
- Бо-ольно!
Все тянутся, всем от него чего-то нужно.
Быстрыми шагами - чтобы не зацепили, чтобы не удержали - пошёл Владимир Антонович по узкому проходу, стараясь не смотреть прямо в глаза старухам, потому что, если посмотришь, невольно обнадёжишь - вдруг ты и есть долгожданный "помощничек". Боковым зрением он фиксировал: "Не она… не она…" И увидел мамочку.