Владимир Антонович в который раз упёрся в вечное противоречие: когда молодые сживают маразматическую старуху со света - это аморально; но когда старуха не даёт жить молодым, отнимает у них лучшие годы - разве это не аморально?! Каждый имеет право жить - не заедая чужой жизни, но и не позволяя заедать свою! Сочувствие всегда должно быть на стороне страдающего, но как быстро страдание переходит с одной стороны на другую: только что страдающей стороной была жалкая старуха - но чуть её пожалели, чуть она вошла в свои права, как всё переменилось - страдающей стороной становятся её дети, попавшие в рабство к деспотичной в своём безумии старухе. Где равновесие? Кого пожалеть? Мамочку или Варю? Павлик сейчас неприлично ликует, но сколько лет Павлик не мог пригласить к себе друзей, потому что стеснялся пропитавшей квартиру вони! И кошачий запах он больше терпеть не желает - всё понятно и правильно. Но в мешок да в воду всё-таки нельзя! Когда Павлик страдает и терпит - бедный Павлик. Когда Павлик убивает - для начала хоть кошку - бедный Павлик в секунду превращается в отвратительного Павлика!
Очень хрупкая штука - правота. Только что человек был прав, только что был несправедливо унижен - и так легко продолжать по инерции считать его жертвой, когда он успел уже превратиться в палача.
А мамочка всю жизнь считала себя рабочей, гордилась, что родителей её эксплуатировали и что сама она успела проработать три года на заводе - и, следовательно, приобрела на всю жизнь непогрешимую классовую правоту, а сама давно превратилась в мелкую, но цепкую бюрократку, помыкающую просителями, благо те и сами готовы кланяться в исполкоме всякому столоначальнику. Саму её давно пора было свергать, а она всё носилась со своей принадлежностью к бывшему порабощённому, а ныне самому передовому классу. Носилась, пока не превратилась в жалкую старуху - снова достойную жалости…
Владимир Антонович вспомнил, что не пил чаю на ночь. После ванны особенно захотелось чаю. Он решился выйти из своего добровольного затворничества и со строгим лицом, на котором было написано отчуждение от праздничной суеты, прошествовал на кухню. А в квартире продолжалась поспешная работа - только что старались ходить потише и говорили чуть приглушёнными голосами - как же: "Всё-таки она его мать, а вы хохочете". И вот сдерживались, не хохотали.
Владимир Антонович принялся сам себе заваривать чай. Каждый вечер это делает Варя - но сегодня Варе не до того. Через минуту в кухню вошла Сашка - с самоуверенностью всеобщей любимицы.
- Дядь Володь, давай пить чай вместе. Пить хочется ужасно - пылищи наглоталась!
Владимир Антонович молча поставил вторую чашку.
- Дядь Володь, я знаешь что думаю - про то, что ты сказал? Что тоже станем старыми? Я думаю, что везде должны быть профессионалы.
Выговорила она это слово с какой-то особенной плотоядной интонацией, и Владимир Антонович подумал некстати, что дай бог Павлику во всём соответствовать - как мужу. А то если раз или два у него получится не очень убедительно, не доведёт он Сашку до полного любовного изнеможения, та сообщит ему с безжалостной улыбкой: "Везде должны быть профессионалы, во всяком деле! Зачем мне твоё любительство?" Эта девочка не пропадёт.
- Старыми и дряхлыми тоже должны заниматься профессионалы: ухаживать и всё остальное. Сейчас позором считается: "Он отдал отца в дом престарелых!" А должно быть нормой. Ведь никто не говорит: "Какой позор, он не оставил жену рожать в своей постели, а отвёз в казённый дом!" - Сашка кивнула на дверь, за которой слышалась работа: мол, не позор же будет для Павлика. Очень легко она произнесла про роды - видно, давно примерила ситуацию на себя. - Наоборот, считается дикостью, если родит дома. Потому что понимают, что в роддоме профессионалы, что там женщине лучше и безопаснее. И в домах престарелых должен быть такой уход, какого нет дома, старикам там должно быть лучше. В ясли тоже детей отдают профессиональным воспитателям - считается нормальным. И учат в школе профессиональные учителя, а не родители дома. Только почему-то для старости исключение. А надо, чтобы стало нормальным, чтобы, наоборот, говорили: "Какой позор, он держит старуху мать дома, вместо того, чтобы о ней заботились специалисты по старости!" И в смысле общения. Сейчас психологи знают, что самое главное в жизни - человеческое общение. И легче всего общаться в своём поколении, а между поколениями всегда конфликт. Ты ведь тоже нашу бабулю не очень понимаешь, ведь правда? А она - тебя. А когда вокруг сверстники, они бы вместе судачили, вместе ругали молодёжь, сразу понимали бы друг друга и были бы довольны. А родные навещали бы раз или два в неделю.
Из этого складного монолога Владимир Антонович понял, что Сашка давно всё обдумала сама и Павлика убедила, так что при первом же удобном случае они сдадут родителей в руки профессионалов. То есть Владимира Антоновича с Варей.
Этого соображения он ей не сообщил, а заметил другое:
- Теоретически очень замечательно. При условии, что у каждого отдельная комната, что медсёстры и санитарки - ангелы во плоти. Тогда, конечно, - старики довольны, гуляют по парку, дружно, как ты сказала, ругают нынешнюю молодёжь и играют в разные настольные игры. Но ты знаешь, что это у нас такое на самом деле?! Теоретически и больница - прекрасное гуманное место, где профессионалы любовно склоняются над больными и прописывают идеальное лечение. А вот я посмотрел сегодня. И раньше кое-что знал, а сегодня убедился: это клоака! - неожиданно взвизгнул он тем же голосом, каким недавно кричал на Павлика. - Это клоака! И дома для престарелых - клоака! Чтобы гнить заживо!
Что с ним такое? Раньше он так не кричал. Сашка небось думает: "Дядя Володя сам близок к маразму".
Жизнерадостная племянница сделала вид, будто и не слышала жалких криков:
- Надо сделать хорошими - и больницы, и дома эти. Ты же не говоришь, что не надо класть в больницу, оттого что больница плохая. Когда тяжёлый случай, всё равно без больницы не обойтись. И старость бывает как тяжёлый случай, с которым без профессионалов не справиться. У моей подружки бабушка два года в параличе лежит!
"А у нашего Игоря Дмитриевича - больше года с переломом шейки!" - чуть не ответил Владимир Антонович.
- Ну конечно, ты права - в идеале, - Владимир Антонович снова заговорил тихо. - Только когда он настанет - твой идеал? Через десять лет или через пятьдесят? А мы живём сегодня. У нас в крови: воображать идеалы и не замечать того, что вокруг. А жизнь у нас одна - сегодняшняя. Я бы на десять лет запретил мечтать об идеалах - думать всем только о том, чтобы сегодня жить сносно! Закормлены мы мечтами об идеалах!
Владимир Антонович снова разгорячился, но уже нормально, без истерики.
- Ой, дядь Володь, ты прелесть: "Запретить мечтать об идеалах!" Этого ещё никто не предлагал!
Одобрила девчонка - и Владимир Антонович испытал некоторое самодовольство.
Интересно, что Павлик не показывался. Небось Сашка шепнула: "Пока не маячь, я сама его успокою". И добилась. Уже как бы и забылось, что любезный сын утопил в собственной ванне кошку. А что делать? Не проклянёшь же и не выгонишь из дому. Значит, остаётся жить рядом и знать, что Павлик такой, что рука у него не дрогнет. Весело стареть, зная такое.
Совсем поздно позвонила наконец Ольга.
- Ну что там? Шейка бедра? Я так и знала! Ну никак не могла сегодня успеть. И подумала: зачем мне, раз будешь ты? А завтра поеду я. Ты с санитаркой договорился?
Владимир Антонович и сам смутно чувствовал, когда уходил из больницы, что не сделал самого главного. И вот теперь прямой вопрос безжалостно разоблачил его недоделку. Преступную халатность.
- Нет, - через силу признался он.
- Так зачем же ты ездил? Это ж самое главное! Думаешь, к ней там подойдут, если не заплатить? О, господи! Ничего нельзя мужчине доверить практического. Платить-платить-платить - ничего другого там не нужно. Или самим дежурить круглые сутки. Но мы же не можем, мы же все заняты. Санитарки там не козы - они цветы не едят. И сёстры. Будем платить - будут выносить. И чтобы лекарства не забывали.
Всю жизнь учила мамочка, а теперь принялась сестра. И ведь известно это всё, но Ольга преподносила с таким апломбом, будто она сама первая открыла систему "платить-выносить". Да, всё известно, но почему-то Владимир Антонович не нашёл, не заплатил.
- Ну что, детки наши у тебя? Голубки? Сашка сказала, пойдёт помочь говно выносить после бабули.
"После". Не рано ли обрадовались?
- Мамочка может вылечиться. Тогда ты ей и объясняй, куда её любимые вещи девались. И любимая кошка.
- Они и Зоську выкинули? Ну дают! Метут чисто. Да подумаешь, объясним. Мамуля и не заметит. Скажем, так и было. Ну так, значит, завтра я поеду, разберусь там. Всегда приходится самой!
Всегда приходилось ухаживать за мамочкой Варе и Владимиру Антоновичу. И вот в кои веки Ольга ещё только собирается что-то сделать - и уже заранее трубит в трубы!
- Что тебе приходится самой?! Ничего ты до сих пор сама не сделала для мамочки, всё скинула на Варю! - В другом настроении Владимир Антонович не высказался бы так прямо, но сегодня его довели.
- Зато и квартиру мамуля сделала тебе, а не мне. Кто в трёхкомнатной живёт? А я там, где мне Серёжа оставил.
Оказывается, и Ольга недовольна мамочкой: почему не ей сделала квартиру! Но у её Серёжки была же своя, естественно, Ольга к нему и переехала. А потом успешно его выжила и стала полной хозяйкой. Не делать же ей было вторую квартиру!
- Ну теперь твоя Сашка возьмёт реванш: всё достанется ей.
- А чего ж? Только справедливо!
Прекрасно поговорили.
Павлик пошёл провожать Сашку, и Владимир Антонович его не дождался. Но утром завтракали вместе, и Владимир Антонович высказался с удовольствием:
- Дурак ты будешь, если женишься на ней. Сам залезешь под каблук. Она же в точности повторение своей матери, а от Ольги её Серёжка сбежал, не разбирая дороги. Хороший был парень. До самой тундры бежал, не оглядываясь! А сама Ольга в мою мамочку - в нашей семье по женской линии передаётся железная воля. Неужели самому охота - на цепь и в будку?
Павлик покраснел, запыхтел, что никому не позволит… что он не мальчик…
Владимир Антонович смотрел - и ничего, кроме брезгливости, это пыхтение в нём не вызывало. Видать, и правда что-то порвалось вчера, не сможет он любить сына как прежде. Живодёр в семье.
- Да делай как хочешь, раз не мальчик! - Владимир Антонович особенно подчеркнул голосом: "не мальчик". - Я сообщил тебе только свои генетические наблюдения. Мамочка небось когда-то и против генетики протестовала, как тогда полагалось, но ты-то ведь знаешь, что генетика - полезная наука?
Против генетики Павлик не нашёлся, что возразить, ещё попыхтел молча. Так ведь у живодёров не в споре сила: они молча пыхтят - и делают.
Владимир Антонович тоже молча доедал домашний творог и чувствовал, как прохладные творожные массы успокаивают его язву, как всегда нывшую с утра.
А квартира действительно преобразилась. Владимир Антонович в полной мере ощутил это вечером: впервые за несколько лет открыл дверь - и не ударил в нос запах мочи. И просторнее стало. Мамочкина комната - та вообще словно бы увеличилась в три раза, но и в коридоре просторнее, и в кухне, и в уборной, где не лезла больше под ноги Зоськина ванночка.
Владимир Антонович вошёл, держа вечерние газеты, из которых торчали неизбежные поздравительные открытки. Обойдя в растерянности просторную квартиру, он помахал этими открытками перед носом у Павлика:
- Вы выносите, а тут созрел новый урожай!
- Ничего, отнесём в больничку, покажем бабуле и тут же потеряем!
Слушая жизнерадостного Павлика, Владимир Антонович вспомнил старый фильм про Айболита ещё тридцатых, кажется, годов. Или сороковых. Там у Айболита имеется злая сестра Варвара, и вот эту Варвару не то акула проглотила, не то Бармалей, в результате чего счастливые герои идут и распевают: "Хорошо, что нет Варвары! Без Варвары веселей!" - и мотив такой заразительный.
Что Варю, его собственную жену, как раз полностью и зовут Варварой, Владимир Антонович при этом ничуть не подумал: к Варе песенка не имела никакого отношения. Но и правда, так заразительно: "Без Варвары веселей!" Вот-вот Павлик запоёт: "Хорошо, что нет бабули! Без бабули веселей!"
Совсем поздно позвонила Ольга и торжествующе сообщила, что она всё устроила, договорилась со всеми, всем, кому надо, дала - и что будут к мамочке вовремя подходить, выносить… Владимиру Антоновичу захотелось подозвать Павлика к телефону: "Вот послушай, как твоя тётка и тёща всё организовала. Вернётся твоя бабуля, рано радуетесь!" Но вместо этого записывал под диктовку имена сестёр и нянечек, к которым надо завтра подойти, столько-то каждой дать.
- Вот как надо дела устраивать! - победоносно закончила Ольга. - А то что толку от твоего вчерашнего похода? Пришёл, только кашу размазал!
Впрочем, и Ольга не всё предусмотрела до конца. Когда на другой день Владимир Антонович явился в больницу и отыскал по инструкции Свету, та не захотела слушать никаких резонов:
- Сами перестилайте свою мамашу, сами! Не могу я ваших лежаков ворочать! Ни за какие ваши трёшки! Попробуйте-ка четыре палаты! В ней, наверно, сто кило - в вашей мамаше! Грузовая тётечка! Мне ещё детей рожать, их потом ни за какие деньги не купишь!
Света была девица крепкого телосложения, чем-то напоминающая Ольгу, не так уж ей и страшно поворочать несчастных лежаков, раз уж пошла на такую работу, но она кричала с полным сознанием своей правоты, так что трудно было ей возразить - ведь право женщины рожать детей священно и никакими служебными инструкциями невозможно это право оспорить.
Высказывалась Света громким голосом, стоя прямо над мамочкиной кроватью. Мамочке было уже налажено вытяжение, она, как и все здесь, стала похожа на живую, ещё едва трепещущую бабочку, приколотую косой булавкой, - и, может быть, поэтому не решалась осадить нахалку, молча смотрела то на сына, то на здешнюю палатную повелительницу. Сразу вдруг стало видно, что мамочка давно уже не вершительница судеб, а обычная слабая старушка.
- Давайте я попробую перестелить, вы только выдайте бельё.
- Не напасёшься белья, если каждый день ей стелить! Всё равно через минуту обгадит!
Владимир Антонович сунул Свете в карман приготовленную пятёрку, причём рука его непроизвольно проскользнула вдоль мощного бедра будущей мамы, и будущей маме это явно не показалось неуместным - она подёрнула бедром и впервые посмотрела на Владимира Антоновича с интересом. Не объяснять же ей, что он погладил мощное бедро совершенно случайно - и Владимир Антонович постарался молодецки улыбнуться в ответ на её взгляд.
- Ладно, достану сейчас в бельевой. Идём уж.
Шагая за мощной Светой, Владимир Антонович невольно вспомнил вирши неудачливого Жениха, из-за которого мамочка и попала в гекатомбу: "Целовался, нежность расточая, чуждым бёдрам…" Вот, стало быть, какие они - чуждые бёдра.
В бельевой было полутемно и тесно. Света неторопливо открывала шкафы, перебирала пачки простыней, но, видно, находила их неподходящими и переходила к следующей полке. С некоторым запозданием до Владимира Антоновича дошло, что она предоставляет ему шанс проявить дальнейшую галантность. Не нужно было это ему вовсе, но как-то неловко было оказаться лопухом, который упускает столь заманчивый случай. Он стоял, не зная, проявлять галантность или нет, но тут Света наконец целеустремлённо шагнула к шкафу, стоящему у самых дверей, и, проходя мимо Владимира Антоновича, прижала его в узком проходе к бельевому узлу. Тут уж деваться было некуда, пришлось расточить нежность чуждым бёдрам и прочим выступающим частям могучего тела.
- Ишь, шустряк, - одобрила Света, хотя, видит бог, он никогда не бывал шустрым в таких делах. - Погоди, нельзя сейчас. Ночью-то дежурить останешься при мамаше?
Только не хватало Владимиру Антоновичу всерьёз ввязываться в амурные дела с этой пылкой Светой.
- У меня жена ревнивая. Сказал ей, что домой приду.
- В другой раз не говори. А говори, что тяжёлая стала твоя мамаша, что должен при ней всю ночь безотлучно, понял? Я в другой раз в пятницу в ночь дежурю, понял? Так и скажи. Не боись, подстелим сейчас твоей, пусть лишнюю простыню обгадит, если ей нравится.
Выпущенный из тесной бельевой, Владимир Антонович ощутил прелесть свободы. Никогда прежде он не бывал объектом такого приступа. Или эту девицу всегда обуревают столь пылкие страсти и она собирает любовную дань со всех мало-мальски подходящих родственников здешних "лежаков", или он до сих пор себя недооценивал? Не догадывался, что способен внушать мгновенную страсть? Если так, то сколько наслаждений он упустил - но зато и скольких скандалов благополучно избег!
Они вернулись к мамочкиной кровати.
- Да, грузовичок, - тоном знатока подтвердила Света. - Ну давай.
И она решительно сдёрнула с мамочки одеяло.
Рубашка на ней совершенно некстати оказалась задранной. Владимир Антонович поспешно отвернулся и попытался одёрнуть подол - но рубашка сбилась под спиной и не поддавалась.
- Да чего, поздно ей стыдиться! - громогласно объявила Света.
- Наоборот, только сейчас и стыдиться! - яростным шёпотом ответил Владимир Антонович. - Только молодым можно себя показывать!
- Ишь - молодым… - Света приняла на свой счёт и хихикнула. - Судно надо сначала вытащить. Приподними, чтобы не расплескать, а я вытяну.
Владимир Антонович уже не мог отворачиваться, не мог не касаться жирного дряблого тела, не видеть складок на животе, разбухших вен на ногах. Мамочка была неподъёмна, оторвать её от кровати не удавалось, руки скользили - он делал тяжёлую работу, и оставалось одно желание - справиться! Да, не позавидуешь здешнему персоналу! У грузчиков работа легче. Тем более мамочка пришпилена аппаратом вытяжения, на бок её не перевернуть.
Рывком Владимиру Антоновичу всё же удалось на миг оторвать мамочку от кровати, Света выдернула разом и судно, и простыню. Мамочка вскрикнула от боли, но Владимир Антонович не обратил на это внимания - нужно было справиться во что бы то ни стало, остальное значения не имело!
- Ещё раз подними!
Владимир Антонович рванул мамочку вверх снова, она опять закричала, а Света в этот миг веером необычайно ловко пустила чистую простыню, продёрнула под спиной, расправила - да, большое нужно умение, у Владимира Антоновича ни за что бы так не получилось.
Оказавшись на чистой простыне, мамочка ободрилась.
- Как в ванне стало, - сказала она, и это была одна из самых удачных её фраз за последние годы. Действительно же, чувство чистоты, чувство прохладной простыни должно напоминать погружение в ванну.
- Ещё поездит грузовичок, - пообещала Света.
Владимир Антонович улыбнулся, как будто и он мечтает о том же. Да он, пожалуй, и мечтал в эту минуту, потому что так легко и приятно войти в роль любящего сына, чувствовать то, что полагается чувствовать.
- До свидания, мамочка. Завтра снова придём - или я, или Ольга. Лежи, поправляйся.
- Она смотрит… она приходит. Пусть батончики принесёт. И дочка её, такая девочка заботливая.
Сашка, стерва, и не навестила бабушку ни разу!
- Лежи. Тебе главное спокойно лежать.
- Да, хорошо. Лежать стало веселей.
О, господи! Как отозвался знаменитый лозунг. Как это? "Жить стало лучше, жить стало веселей!" Наверное, в своё время верноподданные покойники переиначивали так: "Лежать стало лучше, лежать стало веселей!"