- Это Самсонов, что ли? - спросил Николай Кошку, та лишь фыркнула. - Ну конечно, это Гущин. Петя, Петр Николаевич, Любаша его подробно описывала. Чего он здесь потерял? Мастерская на том берегу. И почему пешком, у него же пролетка была, он Любу в больницу на пролетке возил.
- На коляске, - внушительно отозвалась Кошка. Она осталась сидеть на мосту, но слышно было отлично. - Только что Любу отвез. Как обратно из больницы ехал, заметил Самсонова. Теперь пустился в сыщики играть, коляску во дворике кинул. Не перебивай.
Николай чуть не упустил Гущина, тот нырнул в дверь. Николай огляделся по сторонам - бессмысленная предосторожность, он же еще не родился, и шагнул следом. В сенях пахло березовым веником и пылью, в уголке стояли метлы и самое настоящее коромысло, об которое Николай споткнулся. Он еще подумал, что это не по правилам, нельзя споткнуться о коромысло вековой давности, но у сна своя логика. В маленький коридорчик выходило четыре двери, а заканчивался он лестницей на второй этаж. Первая дверь была заперта, вторая отворилась и впустила Николая в довольно большую комнату, разделенную темной ситцевой занавеской на две неравные части. В комнате стояли старинный резной буфет, старинный массивный стол, старинное же бюро - в общем, все в комнате было старинным и просилось на карандаш, а блокнота для зарисовок в кармане так и не появилось. В углу сочилась скромным теплом железная печка, Николай заинтересовался ею, но одернул себя и на цыпочках, что не имело смысла, двинулся к занавеске. В отделенной занавеской части обнаружились кровать под гобеленовым покрывалом с кучей подушек, высокий шкаф, табурет с блестящим тазом, похоже, медным, синий кувшин на полу и бледный Петя Гущин, сидящий на кровати.
От входной двери послышались голоса, разговаривали двое. Один, с легким акцентом и брюзгливый, выговаривал за оставленную незапертой дверь. Другой, бархатный баритон, какой нравится женщинам, оправдывался, что выскочил на секунду распорядиться насчет самовара, боялся, чтобы гостю не пришлось ждать. Брюзгливый с акцентом повысил голос и сказал что-то резкое, но по-французски и потому непонятно для Николая. Гущин однако же понял, побледнел еще сильнее, медленно повел рукой по покрывалу и дернулся, вытаскивая из-под подушек револьвер. Николай догадался, судя по изумлению Пети и тому страху, с каким он разглядывал револьвер, что обнаружил Гущин оружие только что. Под подушки револьвер затолкал хозяин, значит, боялся своего гостя. Интересно, кто гость и кто хозяин? Гущина здесь не ждали, прокрался, как вор, как и сам Николай. Николая не должны увидеть, пусть кошмаром отдает, но сон есть сон, а вот Пете не позавидуешь. Николай на всякий случай встал между шкафом и стеной - так пряталась Люба у него на кухне. Гущин сунул руку с револьвером в карман пальто.
В комнате уже вовсю бранились. Но все, собаки, по-французски. Брюзгливый с акцентом отчитывал бархатного баритона, тот поначалу оправдывался, после стал сам наскакивать. Брюзгливый заорал, срываясь на визг, и оба замолчали. Николай решил, что они поубивали друг друга взглядами, или окаменели, случается же такое во сне, но брюзгливый произнес по-русски, тихо и отчетливо:
- Никаких денег вам больше не будет. Исправляйте положение, ищите новые варианты. Вам сейчас не о деньгах следует думать, а о спасении собственной шкуры.
Заскрипели половицы, дверь заскрипела, но не хлопнула, Николай еще удивился, надо же, поругаться и дверью не шмякнуть. Оставшийся - бархатный баритон, он обнаружил себя, выругавшись совсем не бархатно - все ж таки двинул в сердцах по стулу или табуретке. Когда голоса ругались, баритон порой переходил на русский, но все что Николай понял из их спора, так это что Брюзгливый гость обвинял хозяина в провале какой-то операции. Попадались знакомые слова - агент, например. Все ясно, Самсонов большевик, и Люба упоминала вскользь, неприятно ей это было. Скучно, господа. Все ваши секреты мы в третьем классе проходили, и потом до пятого курса долдонили марксистско-ленинскую, кто философию, кто эстетику. Повезло нынешним детям, отменили большевичков как идеал, переписали историю. Николай взглянул на Гущина, подмигнул - тщетно. Будь Николай для того наяву, и то бы не увидел, аж колотился на кровати, от страха, что ли? Стыдно, господин Гущин бояться заблуждающегося товарища.
Петр Александрович решительно встал, будто услышал Николая и устыдился, отдернул занавеску, колечки взвизгнули по проволоке, и вышел к хозяину. Но руку с револьвером по-прежнему в кармане держал. Бархатный баритон оказался долговязым мосластым субъектом неприятной наружности. Вся привлекательность сосредоточилась в голосе. Хуже всего были мелкие серые глаза очень близко расположенные, блеклые брови не делали их выразительнее. Николай убедился, что справедливость уверенно торжествует: негодяй выглядел премерзко, не то, что импозантный Гущин. А что долговязый баритон - негодяй, ясно давно, из Любиных рассказов. Ясно, как и то, что перед ними Самсонов собственной персоной.
- Гущин, что ты здесь делаешь? Ты подслушивал? Думаешь, тебе это поможет?
Самсонов не испугался, а если и удивился появлению Гущина, то вида не подал, напротив, говорил агрессивно.
- Самсонов, ты подлец! - воскликнул Петр Александрович, и Николай понадеялся, что Петя швырнет перчатку в несимпатичное лицо, но эпоха была не та. Эпоха всегда подводит.
- Какие страсти! - отозвался баритон. - Вот уж не предполагал в тебе этакого романтизма. Хотя мог бы догадаться, еще на первом году обучения, когда ты отцовские денежки террористам передавал. Ведь террористам, Гущин, разбойникам. Они, милый мой, - Самсонов закатил глаза, задергал носом и зашептал издевательски, - они царя убили! Али не слыхал? Али, думаешь, я забыл об этом фактике? Нынче ты поумнел, свое дело завел, прибыльное - тьфу, тьфу. Нынче ты ото всего отопрешься. Но свидетели есть. Ты видно хотел, чтоб я молчал за просто так, из голого расположения - к тебе, богатенькому сынку богатенького папашки. Платить надоело? А я ведь с тобой по-божески, много не беру и молчу, сам знаешь, как могила. Решил наш Петр Александрович, дай, узнаю, чем живет старый друг, да и припугну его самого, чтобы впредь копеечки не тратить. Так ведь? Пришел вынюхивать, за руку ловить? И что? Думаешь, сможешь меня шантажировать? Нет, брат Гущин, кишка тонка, будешь мне по-прежнему в долг давать, в бессрочный. За то самое знание, за тот свой опыт, которого теперь стыдишься.
Гущин взял себя в руки, даже расслабился немного. Наклонил голову набок и спокойно отвечал: - Ты, мало того, подлец, ты - провокатор. Будь ты красным, террористом - одно, скверно, что говорить, страшно, но не постыдно. Но ты же и бандитов своих предаешь. Сам их вовлекаешь, как меня когда-то, а после предаешь. Я тебя не шантажирую. Я знаю, к кому идти, кому рассказать о сегодняшнем госте, о твоей роли. И я пойду и расскажу. Пусть твои друзья сами тебя судят, а суд у них скор. Пойду, потому что мне мерзко. Вовсе не из-за денег. Но денег ты, понятно, больше от меня не увидишь.
Самсонов улыбнулся, и лицо его совершенно переменилось, сделалось опасным, чуть ли не красивым в своей остроте, глаза заблестели. Он шагнул к железной печурке, схватил кочергу, улыбка превратилась в оскал, Самсонов шептал что-то, но слова не достигали слуха, в уголках рта вскипели пузырьки слюны. Гущин попятился к двери, вытащил из кармана руку с револьвером и неестественно тонким голосом крикнул:
- Не подходи, припадочный!
Самсонов медленно приближался, улыбаясь и поднимая кочергу. Гущин выстрелил, не целясь, присел, зажмурился, но тотчас вскочил и бросился вон, не выпуская пистолета. Николай видел, как Самсонов упал и не шевелился больше. Ни одна дверь не хлопнула в доме. Разве нет никого? Ни звука, ни движения. Николай обошел лежавшего на полу, выглянул. В коридоре также пахло березовым веником и еще порохом из комнаты, из распахнутой на улицу двери ухмылялась подступившая ночь. Ни соседей, ни прохожих, ни бегущего на выстрел городового. Куда подевались? При входе на мост сидела, вместо Кошки, жирная рыжая крыса, шевелила голым хвостом. На Николая внимания не обратила, мыла острую морду передними лапами с совершенно человеческими пальчиками. Пейзаж сделался черно-серым, даже фонари потеряли цвет, буквально повторяя старую фотографию. Сон кончался. Главное, повторить его очнувшись, чтобы не забыть, чтобы рассказать Любаше, как умер ее возлюбленный и какой скотиной оказался. Или не рассказывать. Нет уж, пусть знает.
Николай проснулся, побрел на кухню варить кофе, чтобы принести жене в постель по случаю выходного дня. Нехитрое дело, зато отдача какая. За тот кофе жена охотно извинит мелкие проступки, обычную рассеянность, что накатывает на Николая дома, позднее возвращение, да мало ли нелепых причин для обиды. Пока следил, как поднимается коричневая пенка в турке, автоматически наливал кофе в чашку, доставал деревянный подносик, утвердился в мысли, что Гущин выстрелил со страху. Петя испугался, как только услышал первые фразы вошедших хозяина с гостем. Возможно, он знал того Брюзгливого, или поразился двуличности Самсонова. Чего уж тут удивляться, если Самсонов его шантажировал. Смешные они какие были, в политику играли. Значит, Гущин случайно увидел своего вымогателя, решил за ним проследить, нарыть что-нибудь для собственной пользы, вляпался в историю - слишком много нарыл, и вот вам результат. Но повезло, соседей не оказалось дома, убийство прошло без сучка, без задоринки, без свидетелей. Успел сбежать никем не замеченный, а дальше… Дальше Любаша не рассказывала. Надо бы узнать, чем все кончилось. Хотя и так ясно, свинтили все после революции, капиталы, какие смогли, упаковали и свинтили.
Еще Николаю подумалось, что очень странно выглядит Любино незнание в отношении убийцы. Другие привидения-друзья за столь долгое время должны бы ее известить, или у них не принято? Что же Хозяин ей ничего не рассказал. Прихотливая у них этика, тонкая слишком.
Отнес жене кофе. От традиционной для выходного дня совместной прогулки по скверам и паркам его спасло недомогание жены. Николай успел забыть, что не собирался в мастерскую, испугавшись голосов за дверью, и считал, что принес в жертву чудесный день, положил на алтарь семьи со связанными солнечными ножками. Маялся у выключенного телевизора, выдумывая повод сбежать хоть на три часа. Позвонил Кирилл, самый нелюбимый и навязчивый из друзей поэтов, тот, кто вечно храпел в кресле, но Николай обрадовался и Кириллу, хотя обычно сердился, если ему звонили домой, а не на сотовый.
- К тебе нельзя сегодня в мастерскую заглянуть с человеком?
Николай повысил голос, чтобы жена слышала: - Сегодня на Канонерской не буду, жена приболела, я ее развлекаю.
- Обидно, я бы тебя познакомил с нетрадиционным психотерапевтом, он телепатией владеет. - Кирилл расстроился.
Сон получал продолжение, телепатия тянулась оттуда, из последнего сна и разговоров с Кошкой. Николай положил трубку на столик в прихожей, они так и не обзавелись беспроводным телефоном, ибо теща считала, что подобные аппараты "влияют на рак мозга" - так она формулировала. Жена делала вид, что дремлет.
- Солнце, ты не хочешь со мной вместе поехать на Канонерскую, посмотреть на живого телепата? - Николай не думал о том, что могут заявиться Ирина, Рита или иная подруга художника и встретиться с законной женой. Не стоит думать о возможных проблемах, чтобы тем самым их не привлечь. - Кирилл звонит и угрожает привести это чудо сегодня в мастерскую. Хочешь, он сам тебе подтвердит?
Жена сморщила носик, захныкала:
- Я так и знала, ты найдешь способ сбежать из дома.
В обычные дни она не позволяла себе таких резких замечаний, но это недомогание…
- Солнце, я должен заботиться о семье, вдруг телепат купит картинку-другую. Они же, телепаты, наверняка уважают искусство за живые деньги.
Совесть перестала напоминать о себе кислым привкусом квашеной капусты, Николай поверил, что телепат идет как клиент - купить картинку. Если поверишь сам, уже чист, уже не ложь. Все просто. Он схватил куртку и даже не попросил нарезать бутербродов, помнил, что жена болеет.
Телепата звали Евгением, ни в коем случае не Женей - он предпочитал полную форму имени, о чем сразу сообщил. Рядом со здоровенным Кириллом он казался особенно тонок, длинные черные волосы, словно смазанные яичным белком, лежали на голове плоско и жестко, сильно выдающиеся надбровные дуги, широкие ноздри, острая тонкая борода делали его похожим на мексиканца. С показом картинок закончили довольно быстро. Кирилл суетился и приговаривал:
- Евгений, нет, ты посмотри, какая энергетика!
Телепат снисходительно смотрел, улыбался, кивал и просил чаю - а зеленого нет? Жаль, ладно, обойдусь. - Кирилл вызывался сбегать в магазин за зеленым чаем, но Евгений вежливо отказывался. Николаю скоро надоело показывать работы, случай обыкновенный: пришел человек себя показать, а не картинки разглядывать. Но Евгений попросил, указывая на портрет бомжихи Ольки с голой весенней грудью:
- Вот эту оставьте, пожалуйста. Пусть будет, пока мы тут общаемся.
Николай осерчал без конкретного повода и прикидывал, как бы избавиться от гостей и заняться чем-нибудь полезным. Телепат же, выпив чаю, основательно окопался в кресле, разливался соловьем:
- Я сам художник, в некотором смысле. Но картины пишу по наитию, энергетически. Обнуляю поля и могу написать картину для конкретного человека, для поэта Кирилла, допустим. Посредством картины Кирилл сможет общаться со своим внешним "я", которое станет подсказывать ему сверху правильное направление.
- А зачем? - бестактно спросил Николай, Кирилл же млел, предвкушая картину, ведущую его по жизни.
- Моя картина поможет выйти на новый энергетический уровень, надеюсь, понятно, как это важно. Но соответственно уровню изменится круг общения, и вы, вероятно, будете реже видеться.
- Может, попробуем поговорить телепатически? - Николай пока удерживался от прямой грубости, но потихоньку готовился. Евгений вопрос воспринял доброжелательно, похоже, ему было не привыкать, или у него выработалась профессиональная доброжелательность, все-таки по специальности он считался психотерапевтом, если Кирилл не соврал.
- Вопрос некорректен. К общению на телепатическом уровне готовы далеко не все. Иной раз с животными бывает легче, чем с людьми. Почему - позже объясню. Я, кстати, легко общаюсь с карасями, они хорошо идут на контакт, рассказывают о своих делах.
Кирилл вернулся из прихожей, он ходил туда приложиться к фляге с коньяком, раз сегодня у них безалкогольный прием, невежливо обнаруживать свои пристрастия. Караси задели его за живое:
- Что они рассказывают? У них есть общество, я имею в виду что-то типа гражданского общества?
Евгений печально улыбнулся, сочувствуя толи карасям, толи людям: - Не стоит проводить прямых аналогий. Лучше расскажу любопытный случай из жизни собак. Занесло меня как-то раз к заводчику, разводящему…
- Папильонов, - подсказал Николай, вспомнив Нину с ее вечными историями о собаках. Папильоном Нина называла любую собаку, принадлежащую лично ей, или изображенную на гравюре из старого быта, независимо от происхождения.
- Нет, - Евгений улыбнулся на два градуса шире, - но тоже маленьких собачек: чи-хуа-хуа. Довольно редкая порода. И у этого вот заводчика один из щенят мог общаться на телепатическом уровне. Он поведал мне много интересного. В том числе то, что в прошлой жизни был начальником, и под ним числилось сорок человек. Правда, это было не здесь, не на нашей планете. Но он правильно реализовался, достойно жил, и сейчас ему хорошо - прекрасно общается с хозяином.
Николай, определившийся с гостем с первых тактов душного общения, занес его в раздел занудных придурков с уклоном в прикладную эзотерику. Он не ждал от телепата строгой логики, но поведанная история оказалась из ряда вон. Николай заинтересовался и раздражился одновременно:
- Позвольте, если верить в реинкарнацию, а вы в нее верите, достойная реализация ведет к рождению на более высоком уровне. А вы только что заявили, что из человека, жившего правильно, на следующем витке получился щенок чи-хуа-хуа. Странно звучит.
- Чушь, - живо возразил Евгений. - Не позволяйте стереотипам завладеть вашим сознанием и задумайтесь. Разумеется, щенок - более достойное существование для личности, нежели человек. А дерево еще достойней. Вы подменяете поступательное развитие регрессом.
- Блин, - задумчиво сказал Кирилл, - это что же получается, дерево - личность?
- Не всякое, конечно, - успокоил Евгений. - Некоторым просто повезло, сразу родились деревом. Взять хоть портрет кистей Николая, вот этот, что я просил оставить. Изображенная на нем молодая, будем говорить - дама, явно появилась здесь впервые. Это ее первое рождение. Кем станет в последующих рождениях, зависит от ее реализации. Пока же ей не повезло, родилась человеком.
Портрет стоял на столике, прислоненный к простенку между окон. В скуповатом свете уходящего дня краски казались мягче, и Олька выглядела абсолютно счастливой, распущенные волосы текли золотыми струйками, полные груди разглядывали зрителей, как забалованные нахальные зверьки. Николай развеселился:
- Действительно, не повезло. Это Олька, бомжа, живет по соседству в дворницкой, там у них что-то типа общины. Живут вчетвером, без воды, без света. Как только зимой не спалили конуру своими керосинками.
- Во как! - телепат внимательно слушал, даже носом поводил от усердия. - Значит, не так уж не повезло, установка ей дана хорошая.
- И, между прочим, - Николая повело по рельсам нелинейной реальности, - она живет здесь не первый раз, ошибочка вышла. До революции она владела этим флигелем и держала здесь красильную мастерскую. А ее внучка, или дочка, не важно, жила наверху вплоть до этой недели, только-только померла. Звали ее в той жизни Екатериной, а в семнадцатом году она рванула в Голландию, но в этой жизни, как видите, вернулась в родные пенаты.
- Это невозможно, - воспротивился Евгений. - К тому же, до революции этого дома вовсе не существовало, никакой мастерской быть не могло. Этот район застраивался деревянными домами, только в двадцатых начали ставить кирпичные. Я хорошо город знаю, а по концу девятнадцатого века - специалист. Собираюсь книгу писать, но так мало времени, никогда его не хватает.
Николай вскочил на ноги, набрал в легкие побольше воздуха, чтобы немедля выложить и про Любу, и про отравление, и про Самсонова - до кучи, чтобы этот телепат умылся своими способностями, но в дверях появилась бледная Любаша, умоляюще поднесла к губам прозрачный пальчик с ненакрашенным остриженным ногтем, - он не решился. Однако же излишек воздуха из легких надо было куда-то девать, и хозяин выдохнул: - До свиданья! - получилось слишком громко, по смыслу выходило не до свидания, а пошли вон, так гости его и поняли. Кирилл хихикнул, и нашим, и вашим, что-то пробурчал, поднялся на ноги. Евгений сначала поднялся, после весомо укорил:
- Ты сердишься, Юпитер, значит ты не прав.
- Ну вот, и на ты перешли, - согласился Николай и теснил гостей к дверям, - как приятно провожать друзей тихим вечером.
- Увидимся, - сердечно пообещал телепат, выдавливаясь на лестничную площадку.
- Ах, - слогом девятнадцатого века сказала Люба, появляясь из кухни - ах, беда какая. Вы хотели все передать этому неприятному человеку. Отчего вы относитесь к нам, жившим раньше вас, как к недоразвитым каким-то. Я смотрела ваши книги…