Глава V
Год 1985
Слишком рано иногда жизнь подбрасывает нам ситуации, выходить из которых без потерь мы не умеем. Но ей – жизни – всё равно. На вот тебе, и что хочешь, то и делай…
Было это мне лет, помнится, шесть или семь. Лето солнечное, сирень в окно тычется, где-то вдалеке город несильно шумит, жили-то мы на окраине. Родители на работу ушли, братья у бабушки в деревне. И вот слышу, за окном кошка кричит, и даже сказать, не кричит, а воет как-то. Посмотрел в окошко – не видать. Умылся, позавтракал, гулять вышел. Слышу – воет. Полез я в сирень – посмотреть. А там, в самой гуще, лежит кошка. Живот распорот, кишки на земле, а в кишках черви белые копошатся. Я так и застыл. А кошка смотрит на меня, глаза уже потухшие, с гноем, но я понимаю, что она меня если и не видит, то чует.
Кто её так? Может быть, под машину попала, может – собака порвала, а может, и мальчишки. Мальчишки ужас какими жестокими бывают. Видел я однажды (подростком уже), как сверстники мои такую вот бензином облили и подожгли. Дрался я с ними до выбитых зубов.
И что же мне было делать? Даже в семь лет я понял, что помочь ей уже ничем нельзя. Невозможно, хотя и мелькнула попервоначалу мысль о ветеринарной лечебнице. Возили мы туда свою кошку, когда она лишай подцепила…
Кошка воет, агония у неё, и мне кажется, что она от меня ждёт помощи. А до неё дотронуться страшно.
В общем, убежал я в соседний двор и тамошних приятелей своих подбил на речку идти, купаться. Да так целый день в воде и пробултыхались. Очень мне хотелось забыть про кошку в сирени. И забыл. До вечера.
Вечером шёл домой и всё боялся, что услышу вой из сирени, но нет, не услышал. То ли сдохла кошка, то ли унёс кто-то на лопате на помойку. В общем, кошка забылась.
А вспомнил я её подростком, классе в восьмом, когда, открыв для себя Бабеля, наткнулся в его "Конармии" на эпизод с раненным в живот конармейцем. Тот, где автор-герой не стал достреливать смертельно раненого и его, чтоб не мучился, дострелил другой конармеец.
Конечно, конечно, там человек, а тут какая-то кошка, но ведь и было-то мне тогда не больше семи лет.
Вот что надо было бы сделать, думал я, сидя над раскрытой книгой, нужно было кошку быстро добить. Хотя бы камнем что ли. А я не догадался…
Дядя Вася и Ферапонтыч часто спорили. Иногда просто так, ради спортивного интереса, "для тренировки серого вещества", как говорил Ферапонтов. И дядя Вася любил читать, и Ферапонтов был книгочеем. Очередная книга иногда и становилась яблоком раздора. Вот и на этот раз они не могли сойтись в оценке Паоло Коэльо. Дядя Вася говорил, что книжки у него поучительные и философские. А Ферапонтыч ругал дядю Васю за наивность и сравнивал творчество модного Коэльо с рассказами для детей Льва Толстого. Только для больших детей… Дошло до повышенных тонов.
Спор этот происходил в присутствии мужичка из соседнего двора – щербатого Витька.
– Без писателей вообще можно прожить, – посверкивая фиксой, вклинился он в дискуссию, желая примирить друзей. – Вообще непонятно, за что они деньги гребут, за сказочки. Вот без денег не проживёшь, без бабы плохо, а книжки-писатели – тьфу! Нашли о чем спорить.
Ферапонтыч с дядей Васей от неожиданности замолчали, а потом дядя Вася сказал:
– Да ты пойми, неумный, писатели и журналисты, актёры и художники, музыканты, да вообще люди творчества – это витамин для организма под названием Человеческое общество. Без этого витамина человечеству грозит цинга!
– Духовная цинга, – поддержал Ферапонтыч, – понимаешь ты это?
– Да ну вас, – махнул рукой Витёк, – сами ругаетесь, а сами… – и направился к пивнушке.
* * *
Витя Груздев жил во втором подъезде, в трёхкомнатной, вместе с папой – старшим научным сотрудником, и мамой – главным бухгалтером. А посему в футбол не играл, ножичек метать не умел и, бывало, получал незаслуженный поджопник от пацана младше себя. Просто так, за то, что растрюха толстогубый. Но вообще относились к нему во дворе хорошо, потому что был он умным, но не гордым, и если было чем поделиться – всегда делился.
И никто не знал, что был он в душе мечтательным авантюристом и романтиком. Он мечтал прыгнуть с парашютом, и чтоб парашют не раскрылся, и он тогда дёрнет кольцо запасного, запасной, конечно же, запутается в основном, но в последние секунды Витя мужественно перережет стропорезом нужные стропы, и парашют раскроется. И ужаснувшиеся чуть не случившейся трагедии зрители на аэродромном поле вздохнут с облегчением и встретят Витю, как героя. Особенно она…
Она появилась, когда Витя поступил в местный физический институт, и с такой иронией поглядывала на него, на его мешковатую фигуру, очки с толстыми линзами, на неуклюжие движения, что он даже не решался заговорить о любви, не то чтобы предложить выйти за него замуж. А ведь в душе он был, он был… Эх, да что там!
Серым осенним днём Витя приехал с группой перворазрядников на аэродром, на него натянули рюкзак с упакованным парашютом, впереди прицепили на карабинах запасной; в который раз напомнили, за что нужно обязательно дернуть, а за что дергать ни при каких обстоятельствах нельзя. Старый кукурузник, кряхтя, разбежался по взлетной полосе, подпрыгнул и, одышливо гудя мотором, набрал высоту. В открытую дверь Витя увидел, как домики аэродрома превратились в спичечные коробки, дорога в ниточку, а широкая река – в поблескивающую среди голых осенних квадратиков полей ленточку.
Это было волнующе-красиво, но когда загорелся красный фонарь и заверещал зуммер, Витя вздрогнул, а когда инструктор кивнул ему в направлении двери, под сердцем похолодело. Стоя на краю пропасти, Витя еще успел заполошно подумать "Господи, что же я делаю!" и осознал себя уже болтающимся под белым куполом, довольно быстро несущимся к земле.
Приземляясь, Витя сломал обе ноги. Одну в лодыжке, другую в голени. Помогая грузить его в "скорую", инструктор причитал:
– Не могу понять! На ровном месте, буквально на ровном месте! Не могу понять…
Она пришла к нему в палату в тот же день. Принесла апельсины, бананы и сок. Сказала:
– А я и не знала, что ты парашютист.
Витя не стал говорить, что это был его первый прыжок. А через несколько дней как-то так получилось, что он сделал-таки ей предложение. Она минуту подумала и сказала:
– Только при условии, что бросишь парашютный спорт!
Витя согласился. С радостью.
– Знаете, что я вам скажу, – дядя Вася задумчиво выпустил струйку дыма в листья тополя, под которым мы стучали костяшками домино. – Человеческая жизнь – это кот в мешке! Тебе её взяли да и всучили, не спрашивая, не объяснив, что это, зачем, чего с нею делать? Разница только в том, что от кота в мешке отказаться легко, а попробуй, откажись от жизни…
– Тьфу, на тебя, – разозлился Ферапонтов, – сидели, ничего такого – и на тебе, думай теперь!
– А ты не думай, – блеснул золотой фиксой в щербатом рту Витёк из соседнего дома, – рыба!!!
Детство кончается, когда приходит первая любовь. Я это точно знаю. Вот вчера ещё Наташка была соседской девчонкой, а жизнь была легка и беззаботна. А сегодня… Наташка знала, что она красавица. Знала, что выбор за ней. Теперь даже и в голову не придёт подбежать к ней, хлопнуть по спине и крикнуть: Натаха, айда купца давить, и бежать наперегонки к речке, сбрасывая на ходу футболку, треники и полукеды, чтобы с маху врезаться в прохладную воду и – наперегонки.
Наташка взрослела на глазах, обгоняя соседских пацанов-сверстников. У кого она научилась так тонко-иронично улыбаться? Эта улыбка моментально указывала тебе на твоё законное место – пацан!
Однажды она принесла во двор "голые карты", то есть карты, на которых королей, валетов и дам изображали голые люди. Тебе ещё рано, с улыбочкой сказала она, когда и я сунулся было посмотреть.
Это было безнадежно. Она нацелилась на взрослую жизнь, она метила в актрисы или, на худой конец, в манекенщицы.
Мы же друзья, говорила она, если я обижался, и от этого было только хуже…
Окончив школу, она уехала в Питер, а через много лет стало известно, что, несмотря на свой невыдающийся рост, стала она таки манекенщицей, вышла замуж за испанца и обосновалась где-то под Барселоной.
Глава VI
Год 1993
В однокомнатной угловой квартире второго этажа в третьем подъезде умерла тётя Зина. И через несколько дней там поселились Ваня и Тоня. Вернее, квартиру дали Тоне, как поговаривали во дворе, – по блату, а Ваня просто жил у неё не расписываясь. А зачем? Детей у них пока не было, да не очень и хотелось. Пока молодые, надо погулять. Ну и гуляли. То Ваня самогонки из родной деревни привезёт, то Тоня водочки с пивком купит с аванса. Не сказать, чтобы уж очень пьянствовали, всё же работали оба. Он дворником, она – продавцом в киоске. На жизнь хватало. Но выходные – святое. Как в выходные не гульнуть? Да что же ещё делать? Не книжки же читать, смешно, ей Богу.
Ну, иногда ссорились, дрались даже. Но потом мирились.
Однажды Ваня застал Тоню в комнате с чужим мужчиной. Раньше времени с работы вернулся и застал. Мужчину он побил и выгнал, а Тоню стал душить. Очень уж разозлился: мало того что чужого мужика в дом привела, так еще и пила с ним водку, которую они на праздники припасли. Вот это коварство особенно разозлило Ваню.
Когда Тоня перестала кричать и дрыгать ногами, Ваня оставил ее лежать на полу, а сам сел за стол допивать недопитую праздничную водку. А поскольку с горя он открыл и ещё одну бутылку, то, когда в комнату вошла милиция, он уже мирно спал.
Отелло из Вани не получился. Тоня оказалась живучей. В больнице ей слепили на шее гипсовый ошейник и сказали, что два пострадавших позвонка заживут через полтора месяца, а пока придется походить так.
Ваню продержали в милиции три дня, а потом отпустили под подписку о невыезде. Теперь он каждый день ходит к Тоне в больницу, приносит яблоки и безалкогольное пиво, чешет ей под гипсом шею карандашом. Она его простила. И он её простил, все-таки они любят друг друга.
За вечерним домино под крики ребятишек, гонявших в пыли консервную банку, дядя Вася рассказал новый анекдот:
– Михаил украл на заводе 12 гвоздей. Григорий на этом же заводе украл двенадцать вагонов с металлом. Вопрос: кто из них депутат Государственной Думы?
Ферапонтов выбрал из заборчика домино в ладони нужную костяшку, аккуратно пристроил её к черной в белую крапинку змее на столе и научным голосом сказал:
– Всё в мире относительно: день открытых дверей в университете – это нормально; день открытых дверей в какой-нибудь Бутырской тюрьме – уже несообразно.
Дядя Вася покачал головой:
– Тебя с твоими сухими учеными мозгами, Ферапонтыч, всё время не туда сворачивает. Это же совсем не про то анекдот. Вот послушай еще один. Ленивый крестьянин Иван выращивает помидоры и сдаёт их оптом по четыре рубля за кило. А трудолюбивый работник Ахмед реализует эти помидоры по тридцать рублей за килограмм. Вопрос: у кого из них большой чёрный "Мерседес" и красивый дом на Рублёвке?
– Нет, Василий, это ты мыслишь поверхностно, не чувствуя глубинной сути вещей, – всё таким же научным голосом возразил Ферапонтов. – Ведь Иван действительно ленив, он не хочет бороться с Ахмедом за место за прилавком, не хочет торчать за прилавком день-деньской, торговаться за каждый рубль. Он получил свои четыре рубля с килограмма, купил водочки – и свободен.
– А кто тебе ближе, Ферапонтыч? – спросил один из игроков.
– Иван, конечно, – не задумываясь, ответил Ферапонтов. – Но это уже другой вопрос; как я уже и сказал – всё относительно…
Несмотря на вечернее время, было еще жарко и, словно перед грозой, душновато. Говорить не хотелось, и дискуссия увяла…
Год 2000
Двое шли по тротуару по самому солнцепёку. Редкие прохожие оглядывались на парочку – один, в чёрной рясе, непривычно бросался в глаза в городе науки. Пот катил с батюшки ручьями. Они остановились в тени ели, и линялая серая белка, застыв в густых ветвях, слушала их разговор.
– Да как же, батюшка! Кругом одни сволочи, бандиты, новые русские – нахапали и жируют, где ж справедливость? Ведь невозможно же терпеть!
– Ты, сын мой, видно из бывших коммунистов.
– Ну и что, батюшка, я этого не стыжусь, я искренне верил. В идеалы… В светлое будущее… Это ж нас партноменклатура продала, и Бога, конечно, запрещать не следовало. Но ведь сейчас еще хуже – беспросвет какой-то, зла не хватает!
– Вот в этом вся и беда – зла-то как раз хватает. Не хватает добра. Злым стал народ, а злиться – грех.
– Да как же не злиться-то…
– Да никак не злиться! Не злиться и всё! Зло ведь не от несправедливости, а от гордыни. Божий мир нужно принимать таким, каким нам его подарил Создатель. Зло, сын мой, оно ведь не вовне, не снаружи, оно внутри человека гнездится и наружу просачивается.
– Но как же справедливость? Вот у меня последние пятьсот рублей, и я их на храм отдаю, не жалея, правду говорю батюшка, не жалея! А вон тот, из "Мерседеса", полчаса стоял перед ларцом, пока свои сто долларов заставил себя отдать, а ведь у него этих зелёных – куры не клюют! Неужто мы перед Богом равны?!
– Перед Богом все равны. А ты просто суть христианскую еще не понял, сердцем не прочувствовал. Вот кто из вас действительно ближе к Богу? Ты думаешь, ты, оттого что с легкостью последнее отдаёшь?
– А как же?
– Да не так! Ты отдаёшь без труда, без душевных волнений, не задумываясь. А тот, из "Мерседеса", он ведь боролся, он мучился. Ему бес стяжательства на ухо – "не давай, не давай, не давай!" Да ему и жалко – сил нет, а он беса в своей душе победил – и дал!
– Да вы смеётесь, что ли, надо мной, батюшка?!
– А ты меня не слышишь, сын мой. Не желаешь понять. Он сейчас душу свою чуть-чуть к свету повернул, а для Бога это огромная победа. Шажок вроде маленький, а там, глядишь еще, да еще…
– Да он же эти сто долларов своровал, нас вами ограбил, а вы его хвалите! Да его расстрелять надо!
– И что он от этого лучше станет? Нет, радость моя, не в справедливости дело, а в ненужной злобе, зло человека съедает.
– Да, батюшка, ведь и зла не будет, если справедливость…
– Ох, ладно, ладно, сын мой, иди пока, иди да подумай хорошенько, да не злись, не злись. С Богом.
…И что за люди пошли – бестолковые, – бормотал батюшка, сворачивая к крайнему подъезду, – жадные и злые, упертые; так бы и настучал по пустой голове. Ох, прости, Господи, прости Господи, прости Господи…
Мы сидели на скамеечке и смотрели, как мужик на спецавтомашине подцепляет мусорный бак, как дёргает рычажки на борту машины, и бак поднимается, заваливается, и мусор с грохотом летит из бака в кузов. Мелкий сор и бумажки ветром сносит в сторону от кузова, и дворничиха сердито поджимает губы. Когда мусорщик уезжает, дворничиха начинает мести сор и материться. Матерится она громко – на публику.
– Такое дело, – подает вдруг голос Дядя Вася. – Плохой работы не бывает. Профессий плохих не бывает. И произведений не бывает плохих… Литературных или там художественных. Такое дело… Вообще, в мире плохого мало. Наций, наций плохих не бывает. И религий…
Люди бывают плохие, вот дело какое… Вот в чем беда!
* * *
Нет, это не в нашем дворе случилось. И даже не на нашей улице. Но не так уж и далеко от нашего района. Бабушку я видел, помню её, а мальчишку, может, и видел, но не обратил, конечно, внимания. Мальчик и мальчик – таких много. И вот я теперь думаю, а как бы всё это описал Достоевский. Какие бы он мысли старухе в голову вложил? Там-то у него всё ясно, в "Преступлении и наказании" то есть. Старуха – скряга, процентщица, симпатий не вызывает, да ведь и Раскольников – хорош гусь: тварь ли дрожащая или право имею. Мда…
Тут тоже топор фигурирует. Вернее, не тоже. Общего – только топор и старуха. Всё остальное… непонятно. В общем, бабка стукнула в подъезде соседского мальчишку лет десяти топором по голове, затащила к себе в квартиру, в ванной разрубила на куски и потом в пакетах перетаскала на речку и побросала в разных местах в воду.
Что интересно: психиатры в один голос заключили, что старуха абсолютно нормальна. Ну, я думаю, как нормальна – в юридическом смысле нормальна, то есть, вменяема, как говорится, отдавала себе отчет. Другое дело, что человек, который может топором ребёнка, естественно, не нормальный человек.
В общем, мальчишку искали, надеялись, что заблудился в лесу или ещё что. Долго искали, а потом всплыл первый пакет. И всё стало ясно. То есть про мальчишку. А про старуху нет, она же вместе со всеми ахала-охала, переживала, родителям сочувствовала.
Вот я и думаю, что бы ей в голову вложил Достоевский, какое объяснение дал? Я вот никакого дать не могу. Если она психически здоровая, то трудно что-то придумать.
Я ещё хоть как-то понял, если бы он её донимал, дразнил там или ещё что. Но нет, он, говорят, тихий был, вежливый.
Старухе под семьдесят было, дети, внуки, всё как у всех. И у мальчика семья обычная, братик, кажется, остался. Уехали они из города, где сейчас – не знаю. Старуха в колонии. Дети от неё отказались, тоже из города уехали. Квартиру старухину долго продать не могли. Но всё же продали.
В общем-то, шуму много было вокруг этого дела, но потом всё постепенно приутихло, стало забываться, да уж почти забылось. Столько времени прошло. Сейчас мальчишка уже с девчонкой гулял бы, пожалуй. А от него только фотографии остались да боль родительская.
Но дело даже не в этом. Понять не могу, как это вообще возможно. И разве тюрьма – настоящее наказание за это? Впрочем, и даже это не так остро. Вот что бабка эта сейчас думает? Что у неё в голове, на душе что? Снится он ей?
Не знаю, как бы всё это объяснил Достоевский. А я вот что думаю. Тут два объяснения может быть. Первое. Есть два вида людей, ну, или подвида. Нет, пожалуй, всё же – вида. Один – изначально, генетически способный на убийство. В принципе, вне зависимости от воспитания, условий жизни и темперамента. Другой – не способный на убийство ни при каких обстоятельствах, разве что ради спасения своей жизни. Зачем природе понадобилось создавать два вида – это другой вопрос, может быть, процесс эволюции этого требует.
Второе объяснение. Убийцы – это брак. Ну, как генетическая болезнь. То есть в результате не известной пока болезни у человека атрофировано нечто, что здоровым людям не даёт пойти на убийство. Какой-то психологический стоп-кран. Это всё же не так страшно, нужно только научиться пораньше распознавать эту болезнь, так сказать, в зародыше.
Недавно я узнал, что каждый день в мире совершается 1424 убийства, то есть, получается, что почти каждую минуту совершается одно убийство. Это значит, полмиллиона в год…
Возьмите в руки часы, внимательно смотрите на секундную стрелку: вот сейчас, когда стрелка скачками идёт по кругу, кто-то занёс над головой человека топор или вынимает из-за пазухи нож, или взводит курок пистолета, или отвинчивает крышечку пузырька с ядом, или схватил за горло… А потом стрелка начнёт следующий круг. И так без остановки.