Варенька усмехнулась. Как мужчины плохо разбираются в цветах. Даже поэты. Ах, да! Даже поэты!..
На лестнице они попрощались. Он спешил куда-то, но, спустившись на несколько ступенек, он вдруг снова взбежал наверх и поцеловал Вареньку прямо в губы.
А потом она, свесившись через перила, смотрела ему вслед влюбленно и ясно, и торжествующе, как можно смотреть только в синей шляпке с синей птицей счастья на полях.
Напевая, она вошла к себе в комнату.
- Ах, если бы быть богатой и каждый день надевать нов…
Она остановилась, приоткрыв рот, удивленная, почти испуганная: на столе рядом с картонкой лежала ее синяя шляпа, новая синяя шляпа, с синим бантом и синею птицей.
- Господи! Что же это такое?
Подбежала к зеркалу.
Да на ней был старый черный колпак!
Это тогда, сравнивая и примеряя шляпы, она надела эту старую, а, когда вошел поэт, растерялась и забыла, что на ней надето…
- Значите му понравилась я сама, а не шляпа. Как странно! Но почему же я была так хороша сегодня?
Она села на кровать и задумалась.
Блестящая философская теория о счастьи людей, богатых шляпами, покачнулась, рухнула и нечем было заткнуть оставленное ею пустое место.
Варенька вздохнула, села к зеркалу и стала по очереди примерять шляпы…
Без предрассудков
Маленький фельетон
Большевики, как известно, очень горячо и ревностно принялись за искоренение предрассудков.
Присяжный поверенный Шпицберг нанимал зал Тенишевского училища и надрывался - доказывал, что Бога нет.
- Товарищи! - взывал он. - Скажите откровенно, кто из вас персонально видел Бога? Так как же вы можете верить в его существование?
- А ты Америку видел? - гудит басок из задних рядов. - Видал? Не видал! А небось веришь, что есть!
Шпицберг принимался за определение разницы между Богом и Америкой, и горячий диспут затягивался, пока электричество позволит.
На диспуты ходили солдаты, рабочие и даже интеллигенты, последние, впрочем, больше для того, чтобы погреться.
И удивляться этому последнему обстоятельству нечего, так как в советской России видимое стремление граждан к усладам духа часто объяснялось очень грубыми материальными причинами.
Так, например, дети и учителя бегали в школу исключительно за пайком, а усиленный наплыв публики в 1918 году в Мариинский театр, когда и оперы ставились скверные и состав исполнителей был неважный, объяснился совсем уж забавно: в театральном буфете продавали бутерброды с ветчиной!
Итак, Шпицберг богоборствовал в Тенишевском училище.
А по монастырям товарищи вскрывали мощи и снятые с них фотографии демонстрировали в кинематографах, под звуки "Мадам Люлю, я вас люблю".
Устои были расшатаны, и предрассудки рассеяны.
В газетах писали:
"По праздникам бывший царь со своими бывшими детьми бывал в бывшей церкви".
В кухне кухарка Потаповна сдобно рассказывала:
- А солдатье погреб разбило, перепилось, одного, который, значит, совсем напивши, до гола раздели, в часовню положили и вокруг него "Христос Воскрес" поют. Я мимо иду, говорю: "И как вы, ироды, Бога не боитесь?" А они как загалдят: "У нас, слава Богу, Бога больше нету". А я им говорю: "Хорошо, как нету, а как, не дай Бог, Бог есть, тогда что?"…
Праздники отменили быстро и просто. Только школьники поплакали, но им обещали рождение ленинской жены, троцкого сына и смерть Карла Маркса - они и успокоились.
Часть наиболее прилежных и коммунистически настроенных рабочих внесла проект о сохранении празднования царских дней, якобы для того, чтобы, так сказать, отметить позорное прошлое и на свободе надругаться, но дело было слишком шито белыми нитками. Надругиваться им разрешили, но от работы не отрешили, на том дело и покончилось.
Борьба с предрассудками кипела. Ни один порядочный коммунист не позволял себе сомневаться в небытии того, кого красная печать называла экс-Бог.
"Красный Урал" гордо заявлял:
"В нашей среде не должно быть таких, которые все еще сомневаются: "а вдруг Бог-то и есть"."
И в их среде таких не бывало.
Со всякими предрассудками было покончено.
И вдруг - трах! Гром с безоблачного неба!
Самая красная газета "Пламя" печатает научную статью:
"Говорят, будто в городе Тихвине от коммуниста с коммунисткой родился ребенок с собачьей головой и пятью ногами. Ему только восемь дней, а на вид он как семилетний, и все никак не наестся".
Поздравляю!
Пред этим пятиногим объедалой окончательно померк знаменитый мужик Тихон, который в начале большевизма "кричал на селе окунем", и его чуть не повесили, потому что неясно кричал. Не то за советы, не то по старому режиму.
А в красной Вологде, давно покончившей при помощи товарищей Шпицбергов с экс-Богом, страшно интересуются - чертом и ломятся в местный музей, требуя, чтобы им показали привезенного из Ярославля черта в банке!
Перепуганный директор музея, не уяснивший себе в точности отношения между чертом и советской властью, и обратился ли черт в экс-черта, или наоборот утвержден в прежних, отнятых у него духовенством, средневековых правах - просил "Вологодскую Правду" довести до сведения публики, "что никаких новых экспонатов, а тем более необыкновенных, в музей не поступало".
Вот как обстоит дело отрешения от предрассудков.
С нетерпением ожидаю статьи в "Московской Правде":
"Слухи о том, будто товарищ Троцкий, обернувшись курицей, выдаивает по ночам молоко у советских коров (совкор.), конечно, оказались вздорными. Коммунистической наукой давно доказано, что обращаться курицей могут только вредные элементы из гидры реакции".
А может быть поднесут нам что-нибудь еще погуще.
Человеческое воображение ничто перед коммунистической действительностью.
Тонкие письма
Из Совдепии стали получаться письма все чаще и чаще.
Странные письма.
Как раз на основании этих писем растет и крепнет слух, будто в Совдепии все помешались.
Журналисты и общественные деятели, пытавшиеся основывать на этих письмах свои выводы об экономическом, политическом и просто бытовом положении России, залезли в такие густые заросли ерунды, что даже люди, свято верившие в неограниченность русских возможностей, стали поглядывать косо.
Несколько таких писем попало мне в руки.
Одно из них, адресованное присяжному поверенному и написанное его братом-врачом, начиналось обращением:
"Дорогая дочурка!"
- Иван Андреич! Почему же вы оказались дочуркой собственному брату?
- Ничего не понимаю. Догадываться боюсь.
Новости сообщались в письме следующие:
"У нас все отлично. Анюта умерла от сильного аппетита…"
- Должно быть, от аппендицита, - догадалась я.
"…Вся семья Ваньковых тоже вымерла от аппетита…"
- Нет, что-то не то…
"…Петр Иваныч вот уже четыре месяца как ведет замкнутый образ жизни. Коромыслов завел замкнутый жизни уже одиннадцать месяцев тому назад. Судьба его неизвестна.
Миша Петров вел замкнутый образ жизни всего два дня, потом было неосторожное обращение с оружием, перед которым он случайно стоял. Все ужасно рады".
- Господи! Господи! Что же это такое! Ведь это не люди, а звери! Человек погиб от несчастного случая, а они радуются.
"…Заходили на твою квартиру. В ней теперь очень много воздуха…"
- Это еще что за штука? Как прикажете понять?
- Думать боюсь! Не смею догадаться!
Кончалось письмо словами:
"Пишу мало, потому что хочу вращаться в свете и не желаю вести замкнутый образ жизни".
* * *
Долго оставалась я под тяжким впечатлением, произведенным этим письмом.
- Знаете, какое горе, - говорила я знакомым. - Ведь брат-то нашего Ивана Андреича сошел с ума. Называет Ивана Андреича дочуркой и пишет такое несуразное, что даже передать стесняюсь.
Очень жалела я беднягу. Хороший был человек.
Наконец узнаю - какой-то француз предлагает отвезти письмо прямо в Петроград.
Иван Андреич обрадовался. Я тоже собралась приписать несколько слов - может быть, и не совсем спятил, может, что-нибудь и поймет.
Решили с Иваном Андреичем составить письмо вместе. Чтобы было просто и ясно и для потускневшего разума понятно.
Написали:
"Дорогой Володя!
Письмо твое получили. Как жаль, что у вас все так скверно. Неужели правда, будто у вас едят человеческое мясо? Этакий-то ужас! Опомнитесь! Говорят, у вас страшный процент смертности. Все это безумно нас тревожит. Мне живется хорошо. Не хватает только вас, и тогда было бы совсем чудесно. Я женился на француженке и очень счастлив.
Твой брат Ваня".
В конце письма я приписала:
"Всем вам сердечный привет.
Тэффи".
Послание было готово, когда зашел к нам общий наш друг адвокат, человек бывалый и опытный.
Узнав, чем мы занимались, он призадумался и сказал серьезно:
- А вы правильно письмо написали?
- То есть… что значит "правильно"?
- А то, что вы можете поручиться, что вашего корреспондента за это ваше письмо не арестуют и не расстреляют?
- Господь с вами! Самые простые вещи - за что же тут!
- А вот разрешите взглянуть.
- Извольте. Секретов нет.
Он взял письмо. Прочел. Вздохнул.
- Так я и знал. Расстрел в двадцать четыре часа.
- Ради Бога! В чем дело?
- Во всем. В каждой фразе. Прежде всего - вы должны писать в женском роде, иначе вашего брата расстреляют, как брата человека, сбежавшего от призыва. Во-вторых, не должны писать, что получили от него письмо, ибо переписка запрещена. Потом - не должны показывать, что знаете, как у них скверно.
- Но как же тогда быть? Что же тогда писать?
- А вот разрешите, и я вам это самое письмо приведу в надлежащий вид. Не беспокойтесь - они поймут.
- Ну, Бог с вами. Приводите.
Адвокат пописал, почиркал и прочел нам следующее:
"Дорогой Володя!
Письма твоего не получал. Очень хорошо, что у вас так хорошо. Неужели правда, что у вас уже не едят человеческого мяса? Этакую-то прелесть! Опомнитесь! Говорят, у вас страшный процент рождаемости. Все это безумно нас успокаивает. Мне живется плохо. Не хватает только вас, и тогда было бы совсем скверно… Я вышла замуж за француза и в ужасе.
Твоя Иван-сестра".
Приписка:
"Всех вас к черту. Тэффи".
- Ну вот, - сказал адвокат, мрачно полюбовавшись своим произведением и проставив, где следует, запятые. - Вот в таком виде можете посылать без всякого риска. И вы целы, и получатель жив останется. И все же письмо будет получено. Так сказать - налаженная корреспонденция.
- Боюсь только насчет приписки, - робко заметила я, - как-то уж очень грубо.
- Именно так и нужно. Не расстреливаться же людям из-за ваших нежностей.
- Все это чудесно, - вздохнул Иван Андреич. - И письмо, и все. А вот только, что они о нас подумают? Ведь письмо-то, извините, идиотское.
- Не идиотское, а тонкое. А если даже и подумают: вы обыдиотились, - велика беда. Главное, что живы. Не все по нынешним временам могут живыми родственниками похвастаться.
- А вдруг они… испугаются?
- Ну, волков бояться - в лес не ходить. Хотят письма получать, так пусть не пугаются.
* * *
Письмо послано.
Господи! Господи! Спаси и сохрани.
Дети
Маленький фельетон
Мелькают дни, бегут месяцы, проходят годы.
А там в России растут наши дети - наше русское будущее.
О них доходят странные вести: у годовалых еще нет зубов, двухлетние не ходят, трехлетние не говорят.
Растут без молока, без хлеба, без сахара, без игрушек и без песен.
Вместо сказок слушают страшную быль - о расстрелянных, о повешенных, о замученных…
Учатся ли они, те, которые постарше?
В советских газетах было объявлено: "Те из учеников и учителей, которые приходят в школу исключительно для того, чтобы поесть, будут лишены своего пайка".
Следовательно, приходили поесть.
Учебников нет. Старая система обучения отвергнута, новой нет. Года полтора тому назад довелось мне повидать близко устроенное в Петрограде заведение для воспитания солдатских детей.
Заведение было большое, человек на 800 и при нем "роскошная библиотека".
Так как в "роскошную библиотеку" попали книги частного лица, очень об этом горевавшего, то вот мне и пришлось пойти за справками к "самому начальнику".
Дом, отведенный под заведение, был огромный, новый, строившийся под какое-то управление. Отдельных квартир в нем не было, и внутренняя лестница соединяла все пять этажей в одно целое.
Когда я пришла, - было часов десять утра.
Мальчики разного возраста - от 4 до 16 лет, с тупым скучающим видом сидели на подоконниках и висели на перилах лестницы, лениво сплевывая вниз.
Начальник оказался эстонцем, с маленьким, красненьким носиком и сантиментально голубыми глазками.
Одет, согласно большевистской моде, во френч, высоченные кожаные сапоги со шпорами, широкий кожаный кушак, - словом, приведен в полную боевую готовность.
Принял он меня с какой-то болезненной восторженностью.
- Видели вы наших детей? Дети - это цветы человечества.
- Видела. Что это у них, рекреационный час? Перерыв в занятиях?
- Почему вы так думаете? - удивился он.
- Да мне показалось, что они все там, на лестнице…
- Ну да! Наши дети свободны. И прежде всего мы предоставляем им возможность отвыкнуть от рутины старого воспитания, чтобы они почувствовали себя свободными, как луч солнца.
Так как дело происходило вскоре после знаменитого признания Троцкого: "с нами работают только дураки и мошенники", то я невольно призадумалась.
- Мошенник или дурак? И тут же решила - дурак!
- К тому же, - продолжал начальник, - у нас еще не выработана новая система обучения, а старая, конечно, никуда не годится. Пока что мы реквизировали - 600 роялей.
- ?
- Ребенок - это цветок, который должен взращиваться музыкой. Ребенок должен засыпать и просыпаться под музыку…
- Им бы носовых платков, Адольф Иванович, - вдруг раздался голос из-за угла между шкапами. - Сколько раз я вам доклад писала. Дети прямо в стены сморкаются. Хоть бы портянки какие-нибудь…
Говорила сестра милосердия с усталым лицом, с отекшими глазами.
- Ах, товарищ! Разве в этом дело, - задергался вдруг начальник. - Теперь, когда мы вырабатываем систему, детали только сбивают с толку.
- А уж не мошенник ли?.. - вдруг усомнилась я.
- У младшего возраста одна смена. Сегодня двенадцать голых в постелях осталось, - продолжала сестра.
Сантиментальные глазки начальника беспокойно забегали. Он хотел что-то ответить, но в комнату вошел мальчик-воспитанник с пакетом.
- Ребенок! - воскликнул, обращаясь к нему, начальник. - Ребенок! Как ты не пластичен! Руки должны падать округло вдоль стана. А голова должна быть поднята гордо к солнцу и к звездам.
- Дурак! - решила я бесповоротно.
Снизу донесся грохот и вопли.
- Дерутся? - шепнул начальник сестре. - Может быть, их лучше вывести во двор.
- Вчера они сестру Воздвиженскую избили, кто же их поведет. Нужно еще сначала произвести дознание насчет сегодняшних покраж и виновных лишить прогулки. Эти кражи становятся невыносимы!
Начальник прервал ее.
- Итак у нас теперь в наличности шестьсот роялей… На днях будет утверждена полуторамиллионная ассигновка и тогда - прежде всего детский оркестр. Дети - это цветы человечества.
Когда я уходила, маленькие серые фигурки, гроздьями висевшие на перилах, провожали меня тупо тоскующими глазами и, свесив стриженные головы, плевали вдоль по лестнице.
А наверху дурак говорил напутственное слово.
- К звездам и к солнцу! - доносилось до меня. - К солнцу и звездам!
Но он надул меня! Он оказался не дураком, а мошенником.
Через несколько дней я прочла в газетах, что он, получив на руки полуторамиллионную ассигновку, удрал с нею. Так и разыскать не удалось.
Очевидно, прямо к солнцу и звездам.
Растут наши русские дети.
Больные, голодные, обманутые, обкраденные. Наше темное страшное русское будущее.
Кто ответит за них?
И как ответят они за Россию?