– Вы, Наташа, не обращайте внимания на эту молодежь… – проговорил Гранкин. – Что ваш Юра, что наш Иванов, это же почти солдафоны. Да и я рад бы слово хорошее сказать, да забыл их уже все. Поезди-ка от трупа к трупу…
Тут он вздохнул и погрузился в свои мысли. Иванов с Бесчетновым тихо, вполголоса, препирались, показывая друг другу что-то на фотографиях. "От трупа к трупу… – думала Наташа. – От трупа к трупу"…
Глава 8
Следующим она решила убить Крейца. Нашелся он просто – в феврале он потерял пистолет, а Бесчетнов вызнал это (именно ради таких новостей он звонил каждый вечер домой начальнику пресс-службы УВД, который, опасаясь прослушки, по рабочему телефону ничего о "залетчиках" из милиции не говорил). Бесчетнов хохотал: "Представьте, дурачишка, по пьянке пистолет на базаре возле ларька потерял!". Хотя потом, в заметке, он поставил просто инициал "К", но фамилию называл не раз, и Наташа, услышав ее, замерла – неужто все так просто?!
Крейц оказался лейтенантом в одном из РОВД. Уже из того, что за десять лет карьера его не сделала ни шагу, понятно было, что жизнь у Крейца не задалась. Бесчетнову сказали, что за постоянное пьянство Крейца уже не раз собирались и выгнать, но все держат, потому что если гнать его, так надо гнать и остальных, а с кем же тогда работать?
Бесчетнов написал про Крейца и забыл, а вот Наташа не забыла. Крейц фамилия была нечастая, да к тому же она помнила, как Кутузов описал его – высокий, худой, со впалыми щеками. Пару-тройку раз она выпрашивала у Бесчетнова задания – такие, чтобы надо было идти именно в этот РОВД. Там ходила по этажам, долго сидела в следовательских кабинетах. Скоро следователи и дознаватели привыкли к ней, как к своей. Большинство из них были женщины, считавшие своим долгом объяснить юной и наверняка неразумной журналистке, как жить. Разговаривали, как водится, о мужиках, за примерами далеко не ходили, так что скоро Наташа знала все не только про Крейца, но и про остальных мужчин РОВД, включая и его начальника полковника Илюхина.
Однажды вечером она видела в коридоре и Крейца. Он и правда был высокий и очень худой. Женщины уже объяснили ей, что Крейц ест мало и редко – все деньги "экономит" для выпивки. Он занимал у всех, ему давали по мелочи, не надеясь на отдачу. За утерю пистолета на него наложили какое-то взыскание и понизили в должности. Правда, судачили женщины в РОВД, Крейц мог про взыскание и не узнать – последние недели он не просыхал и на работу являлся уже хорошо выпивши. По аромату, шедшему от Крейца, ясно было, что пьет он коктейли из алюминиевых банок, и предпочитает приторное пойло со вкусом дыни.
Уже после 8 марта, придя в РОВД, Наташа узнала от одной из дознавательниц, что Илюхин сделал Крейцу последнее китайское предупреждение – потребовал завязать и дал на принятие решения неделю без содержания. Наташа тут же решила, что из этого отпуска Крейц в РОВД не вернется.
Она решила не тратить на него пулю. В сводках уже давно был целый раздел отравившихся поддельным алкоголем. От этого должен был умереть и Крейц. Вот только где купить такую бутылку, чтобы наверняка, Наташа не знала. Да еще ведь поди не продадут. Однако криминальные новости выручили ее: кто-то отравился метиловым спиртом, и Наташа ахнула – был у них дома метиловый спирт, был! Руслан после смерти отца, повзрослев, некоторое время все так же клеил авиамодели, только не пластмассовые, а те, которые летают на моторе. Топливом был как раз тот самый метиловый спирт, который нельзя пить – еще когда мать была жива, Руслан не раз говорил с сожалением, что вот, мол, поллитра спирта дома стоит, а можно только нюхать.
Конструирование преступления увлекло Наташу, она иногда смотрела на себя со стороны и сама удивлялась себе, но не ужасалась. Опыт с Карташовым показал, что главное не пропустить момент. Надеясь на это, Наташа на третий день отпуска Крейца пошла к нему домой.
Он жил в двенадцатиэтажном доме. Наташа понимала, что это хорошо – в таких домах почти все ездят на лифтах, так что вероятность столкнуться с кем-то на лестнице крайне мала. К тому же, в таких домах никто никого не знает за пределами своей площадки. Крейц жил на восьмом этаже. Наташа поехала к нему утром. Женщины в РОВД объяснили ей распорядок дня пьяниц: до обеда спят, после обеда ищут денег на опохмел. Так что утром Крейц должен был быть дома.
Она долго звонила в облезлую металлическую дверь на провонявшей мусоропроводом лестничной клетке. Наконец, за дверью послышались шаркающие шаги.
– Кто? – прохрипел голос.
"Сказать ему что ли – "смерть твоя пришла!"? – подумала Наташа с нервной веселостью. – Да ведь не поймет". Она громко, громче обычного, заговорила:
– Добрый день, я из газовой компании, мне нужно осмотреть вашу плиту.
За дверью наступила пауза, а потом голос сказал:
– Какая на хрен газовая компания? У меня электроплита.
– Вот именно, – сказала Наташа. – В том и дело, что дом будут переводить на газ. Это дешевле. Позвольте войти. Атомы уже какой день к вам ходим, а вас все нет. Из-за вас весь дом тормозится…
Крейц с трудом соображал за дверью, о чем идет разговор. Слова о том, что тормозится весь дом, кольнули его – в доме и так давно на него косились, бабки шипели ему вслед, домуправ подстерегал, чтобы потребовать оплатить долги. Остатками сознания он подумал, что надо открывать, а то будут потом еще и за это шпынять.
Замок щелкнул, дверь открылась, Наташа увидела перед собой высокого и худого, с землистым лицом и впалыми глазами, человека. Тут же из квартиры вырвались запахи, от которых Наташу шатнуло.
Она вошла и пошла на кухню – надо было выдерживать легенду. Крейц вошел следом, но сил у него было едва-едва, и он тут же сел на табуретку, обхватив голову руками.
– Делайте что нужно, только быстрей…
– проговорил он. Все тело у него ломило. Хотелось лечь. За эти десять лет он дважды завязывал. Один раз держался год, другой раз – два. Потом начинал снова. Последнее время было особенно тяжело. Он уже давно жил по какому-то странному распорядку: просыпался часов в пять утра и потом не мог уже заснуть, дожидаясь в полузабытьи того времени, когда можно будет пойти на работу – там, глядишь, и ссудит кто сотней рублей. До полудня он даже мог работать, но потом выпиваемые одна за одной банки коктейлей давали себя знать. В четыре часа он обычно был уже едва жив. Как он добирался домой, и сам не знал. Но в четыре-пять утра он просыпался снова, обшаривал карманы, убеждался, что они пусты, и начинал терпеливо ждать. Иногда ему казалось, что он уснул и тогда что-то страшное надвигалось на него, давило. Иногда подскакивало давление и он стоял у открытой форточки. Особенно тяжко было в выходные. Тогда занять было не у кого. Он часами медленно, очень медленно ходил по городу, в надежде встретить знакомых и перехватить денег. Иногда он видел и других людей, шедших так же, как он – медленно, очень медленно – и понимал, что это такие же как он бедолаги. Недавно он раздобыл денег на бутылку пива, зашел во двор, сел на скамейку и начал потихоньку ее пить. Через минуту дверь подъезда открылась и вышел лохматый мужик. Он сел на скамейку напротив и закурил. Они о чем-то говорили – о погоде, о жизни. Мужик все смотрел на бутылку и на то, как Крейц пьет. Крейц понял, что мужик тоже болеет с похмелья, хочет хоть глоток, но стыдится попросить. Но и Крейц знал, что больше у него денег нет, а этой бутылки для поправки здоровья и ему мало. Пива он мужику так и не предложил. Почему-то он помнил этого мужика и ему даже было перед ним стыдно, хотя уже давно не было стыдно ни перед кем.
– Болеешь что ли? – вдруг спросила девчонка.
Он мутно посмотрел на нее, не понимая внезапную перемену интонаций и переход на "ты". Наташа наитием понимала, что тон выбран верный. Она вытащила из сумки четвертинку и сказала:
– Вот у меня читок – могу подлечить.
Хотя Бесчетнов в редакции не раз рассказывал о своих пьянках, говорил, что бывал в запое и в таком состоянии не соображал ничего, пил все, что пахло водкой, как не траванулся, Наташа все же поразилась тому, что Крейца совсем не удивило это волшебное появление читка. И то, что она достала его из сумки рукой в перчатке, Крейц не заметил – не до того ему было.
Крейц схватился за читок, зубами сорвал пробку. Наташа подала ему стакан, жадно на все глядя. Крейц вылил в стакан почти все, но на мгновение остановился и опасливо спросил:
– А ты как же?
– Так здесь и одному мало… – ответила Наташа и ободряюще улыбнулась: – Ты садани сразу стакан, а то не проймет.
Крейц облегченно расслабился – все, все ему достанется! Такое счастье редко бывало с ним в последнее время. Вот разве что еще летом он, зайдя по нужде за зал игровых автоматов, нашел на земле рассыпанные кем-то из игроков двухрублевые монеты. Он ползал в траве и насобирал их больше тридцати штук. Это тоже было счастье, о котором приятно было вспоминать. Он потом не раз заходил на то место снова – вдруг кто рассыпал двухрублевики еще раз – но больше удача ему не улыбалась.
Вот этот момент – когда алкоголь уже налит, когда никто его не отберет – Крейц любил больше всего. Тут на душе становилось спокойно. Плохо будет потом, а сейчас – хорошо…
Крейц помедлил, а потом поднес стакан ко рту и медленно, смакуя, радуясь этой водочной горечи, выпил. Водка показалась ему крепче обычного, но он не удивился: "паленка" скорее всего, ну так и что? Не впервой. Огненная волна потекла по жилам. Крейц встал и пошел в комнату, чувствуя, будто рождается заново. Он нашел сигареты, сел на диван и закурил. Девушка вошла следом и со странным любопытством смотрела на него. Он не мог понять этот взгляд, да ему было и не до этого. Ему легчало.
Он закрыл глаза и немного посидел так. Потом открыл их, но понял, что в глазах все так же темно. Это удивило его. "Эк пробрало… – подумал он. – Давление что ли подскочило?". Он сидел, стараясь дышать спокойнее – давление у него по пьянке скакало не раз. Но тут поднялся шум в ушах, перехватило дыхание – Крейц все никак не мог продохнуть, а в животе полоснуло словно ножом. "Что за хрень?!" – подумал он, как всякий пьяница, привычный к встряскам организма, стараясь не волноваться лишнего. Он еще попытался встать и сказать девчонке, чтобы принесла воды, но вдруг понял, что почти не видит ее. Вместо слов получался хрип, а боль в животе стала нестерпимой.
– Что, поперек горла встал тебе метиловый спирт?! – вдруг услышал он. – Это тебе за моего отца, падаль!
"За какого отца, что она говорит?" – еще успел подумать Крейц, но тут страшная волна судороги прокатилась по его телу, и по телу вдруг выступил холодный пот – он еще успел почувствовать, что мгновенно взмокла рубаха. Сердце запрыгало в груди, как щенок. Против своей воли он задышал быстро, все быстрее, хватаясь руками за воздух.
– Ты покойник, слышишь, покойник! – доносилось до него. – Ты слышишь, тварь?! Это тебе за моего отца, Георгия Зощенко, ты помнишь, как вы убили его на новый год 10 лет назад!
Наташа торопилась – Крейц умирал слишком быстро, а ей хотелось, чтобы он успел понять, за что она убила его. Он смотрел на нее широко открытыми глазами, но не видел ее. Она кричала ему в ухо, но понимала, что он и не слышит. Потом он упал, забился, и обмяк. Наташа посмотрел на него. Потом запахнула куртку и тихо пошла из квартиры прочь. Крейца нашли только на четвертый день, когда запах, струившийся из квартиры, стал нестерпимым.
Глава 9
– Да я в юности знаешь, какие призы брала на соревнованиях по бальным танцам?! – кричала обесцвеченная, с ярким ртом на морщинистом лице, женщина в регистратуре поликлиники № 3. Это была Уткина, Наташа прочитала это по бейджику. Кутузов сказал ей, где видел Уткину, она пришла сюда, и первое, что услышала, войдя, был этот громкий визгливый голос.
"Отец ваш говорил, что с нее все и началось"… – сказал Кутузов Наташе. Она смотрела на женщину, из-за которой, видимо, и правда погиб ее отец. "Женщина как женщина. Не Гитлер… – думала Наташа. – Ну да, базарная баба, ну так что ж". Не то что ей было жаль Уткину или она устала убивать. Просто не похожа была Уткина на вселенское зло. Наташа смотрела на нее сбоку и ей странно было – вот из-за нее, выходит, и закрутилась та мясорубка, перемоловшая всю их семью? "Ну и что, хоть этой-то дуре было счастье в жизни?" – подумала вдруг Наташа.
– Вот нога болит – ты не представляешь, как тесно в этих машинах! А у меня ноги-то длинные, чуть подняла – а уже в потолок уперлась! – громко, на всю регистратуру и весь коридор, говорила Уткина.
– Нина Федоровна, не всех интересуют подробности вашей личной интимной жизни… – с укоризной сказала старая медсестра в очках.
– Нуда! – еще громче сказала Уткина и добавила: – Потому что не у всех она есть!
После этого она вышла из регистратуры и гордо, вертя толстым задом, пошла по коридору. Больные оторопело смотрели на нее со скамеек.
За Уткиной Наташа следила уже два дня. Накануне пошла за ней вечером и очень удивилась, что та поспешила не на автобус, чтобы ехать домой (адрес Уткиной был указал в судебных документах), а зачем-то на вокзал. Было еще не поздно, так что Наташа, смешавшись с толпой и идя сзади, видела, что Уткина решительными шагами направилась в сторону стоянки такси. "Санитарки на тачках домой ездят что ли?" – недоуменно подумала Наташа. Но Уткина никуда не поехала. Вот эти таксисты и были ее "личная интимная жизнь".
Рядом со стоянкой (сами таксисты называли ее "пятак") был небольшой скворечник – кафешка на два столика. Туда Уткина зашла с кем-то из таксистов, оттуда вышла спустя минут пятнадцать-двадцать. Походку Уткина имела расслабленную. Вместе со все тем же таксистом она влезла на заднее сиденье наглухо тонированной "Волги". Наташа по юношеской наивности не сразу и поняла, зачем они туда полезли, но другие таксисты начали тыкать друг друга в бок, указывать на начавшую раскачиваться "Волгу" и ржать. "Боже мой!" – подумала Наташа. Для нее любовь выглядела как-то иначе. (Она почему-то думала, что у Уткиной с этим таксистом любовь).
Уткина вылезла из "Волги" помятая, но счастливая. Таксисты отпускали разные шуточки, но Уткина умела осаживать их. Потом под аплодисменты из машины вылез таксист.
– Рисковый парень! – кричали ему таксисты. – Кто Нинку пятнадцать минут выдержал, тому надо Героя давать!
Таксисты знали Уткину давно – она ходила на "пятак" за сексом. Говорили, что когда-то она имела цену, требовала себе пирожных и цветов, капризничала при выборе напитков. Теперь она трахалась за выпивку, за покурить, просто за то, что с ней разговаривали, с ней смеялись, за то, что в эти минуты все было как тогда, много лет назад, когда она была молодой и правда красивой. Эти ощущения были ее наркотиком. Это была ее машина времени – когда волна удовольствия накатывала на нее, она снова чувствовала себя молодой, а больше ей ничего и не было нужно. Все чаще ей приходилось самой поить своих "кавалеров". Но Уткина напивалась с ними и сама, и для нее мир становился прекрасен.
Таксисты не удивлялись ей – в мире их профессии бывало всякое, почему бы не быть и Уткиной? – но многие уже брезговали ею. Появился даже обычай – всякого новичка заставляли переспать с Уткиной, и если не мог, говорили – не мужик. Новичок после такого приговора обычно уходил на другой "пятак". Так что в Уткиной была и польза. Да к тому же – блат в поликлинике. В общем, таксисты и Уткина были в чем-то родные люди.
Когда-то Уткина была молодая и ходила в короткой юбочке. Про соревнования тоже не врала. Как и где ее жизнь повернула не туда, она и сама не знала. Мать, пока была жива, говорила ей, что она "провыбиралась": каким мужикам дала от ворот поворот! Уткина до сих пор делала вид, что гордилась этим и довольна жизнью на все сто. Она разыгрывала эту роль на работе, перед таксистами, да и перед собой, дома, наедине, не снимала этой маски. По утрам, садясь к зеркалу, она старалась на себя не смотреть, пока на лице не положен первый слой пудры или тонального крема. Потом был второй. Потом была помада, тени, тушь – много еще чем рисовала она у себя на лице маску счастья.
На суде она узнала, что один из задержанных летчиков погиб – помер от полученных в драке травм. "Слабак!" – сказала она тогда Давыдову. "А вот ты ничего, сильный…" – тут же начала ластиться к нему, надеясь, что перепадет ей от него немного молодой энергии. Про летчика она очень скоро забыла, и за десять лет вспоминала так, вскользь. Ну погиб, и что? "Надо меньше пить!" – говорила она, когда вспоминала эту историю в пьяных компаниях.
Она, куда деваться, слышала, какие шутки о ней отпускают таксисты и вокзальные менты. Таксисты не раз и не два подпаивали ее так, что потом она, временами приходя в себя, обнаруживала себя в клубке потных голых мужских тел. Но она старалась такое быстрее забыть и забывала.
Сегодня ей пришлось хуже обычного: таксисты, которых разобрало на шутки, подпоили ее и отдали в аренду в опорный пункт милиции, в будку, стоявшую тут же, на привокзальной площади. Менты не церемонились с ней: трахали сначала вдвоем, потом куда-то позвонили и, задорно воя сиреной, приехал целый наряд. Правда, пару ментов отказались, увидев, какого качества "товар", и это удивительным образом обидело Уткину.
Ближе к полуночи менты вытолкали ее из будки едва ли не голую. Она стояла со своей одеждой в охапке прямо на площади. Кругом, недоуменно глядя на нее, шли на вокзал и с вокзала люди. Менты вышли из опорного пункта и кричали: "Эй, одевайся! Женщина, мы вас сейчас задержим за нарушение общественного порядка!".
– Я чемпионка по бальным танцам! – закричала она сквозь слезы.
– По ебальным танцам! – заржали в ответ менты. – Иди отсюда, пока мы на тебя жалобу по закону о правах потребителей не накатали за некачественную услугу и просроченный товар!
И, довольные этой шуткой, они заржали еще громче.
Она накинула на свое почти голое тело пальто и пошла одеваться на вокзал в женский туалет. Но туалет был платный, а у нее в карманах как назло не было ни гроша ("Должны были быть деньги, никак менты вытрясли, что за народ…" – горестно думала Уткина). Так и не одевшись, она снова вышла на площадь. В голове стояла пьяная муть. Она никак не могла сообразить, где же ей одеться, и в конце концов махнула рукой – поеду так. (В голову ей не пришло и то, что денег нет и на проезд). Она медленно пошла к видневшемуся на остановке автобусу, но не успела дойти, как он, шикнув дверями, уехал. Тут Уткина увидела, что к остановке поворачивает другой автобус, и, чтобы не упустить и его, заторопилась – было уже к полуночи, как бы этот автобус не был последним. Но в тот момент, когда она уже почти добежала, что-то вдруг толкнуло Уткину в спину и она, не удержавшись, перелетела высокий бордюр. Водитель автобуса вдавил тормоза в пол, но огромная машина скользила по обледенелому асфальту, накатываясь прямо на Уткину. В глаза Уткиной ударил свет фар. Автобус переехал ее сначала передними колесами, потом зацепил днищем и протащил по асфальту. Она выскользнула и правой ногой попала под задние колеса. Нога хрустнула. При этом удивительным образом Уткина все это время была жива. Когда автобус остановился, она уцепилась за какую-то железяку под днищем и потянула себя из-под автобуса, крича: "Эй! Эй!"…