- Нет, все еще первая. А вторая… Прямо перед Национальной галереей находится, само собой, Трафальгарская площадь. И как вам, наверное, известно, в трех из ее четырех углов стоит по статуе. Не считая, конечно, колонны Нельсона. Речь, стало быть, о тех, что по углам, а не в середине.
- Естественно. Знаю эти статуи, как не знать. Но разве их там только три, а не четыре?
- Именно. Ну и - опять же не спрашивайте зачем - я хочу, чтобы, вернувшись сюда, вы точно сообщили мне два конкретных факта, связанных с этими статуями. Во-первых, который из четырех постаментов пустует? Тот, который в дальнем правом углу, или же тот, который в ближнем левом…
- Мне кажется, я уже знаю ответ. Не тот ли, что в дальнем левом углу?
- Если бы я помнил, не стал бы вас и просить. Так что перепроверьте, пожалуйста. Это ведь нужно для книги, а не для застольной беседы. Необходимо уточнить все детали.
- Хорошо.
- Второе: чьи это монументы? Нужно выяснить все три имени. Одна статуя почти наверняка Георга Четвертого. А остальные? Если я и знал прежде, то теперь уж не помню. И непременно уточните, кто именно где стоит.
- Всё?
- Всё. Как видите, потребуется разок съездить на Трафальгарскую площадь, только и всего. Но, повторяю, при одном условии: если от этого не пострадают ваши выходные.
- Нет, ничуть. Я же все равно буду мотаться по городу. Да мне это только на пользу. Я уж сто лет не был в Национальной галерее.
- И когда я вас увижу?
- Значит, так: я думаю уехать завтра утром, сразу после завтрака, а вернусь в воскресенье или раненько в понедельник. Хорошо?
- Прекрасно. Потому что в понедельник утром мне надо позвонить по телефону, и я рассчитываю на вашу помощь. Хочу поговорить с литагентом.
- Ради бога. Скорее всего я вернусь в воскресенье вечером. Но очень поздно. Не ждите меня, ложитесь спать. Я сам отопру дверь.
- Хорошо.
- И еще одно. Пол.
- Да?
- Нельзя ли мне до отъезда получить от вас чек?
- Чек?
- Ну да.
- Но мне казалось, мы договорились, что - во всяком случае, поначалу - аванс вам не положен. Пока мы оба не удостоверимся, что подходим друг другу.
- А за компьютер? Вы же мне еще не заплатили за компьютер.
- За компьютер? Разве? Господи помилуй, а ведь вы правы. Я настолько увлекся книгой, что совершенно забыл про компьютер. Какая промашка с моей стороны, просто срам. Безусловно, я сейчас же выпишу вам чек. Раз вы того хотите. Но вам удастся положить деньги в банк? В субботу, я имею в виду?
- Верно, не удастся.
- Как же быть?
- Если я поеду в понедельник, то рано утром смогу положить их в Чиппинг-Кэмпдене.
- Но вы же говорили, что скорее всего вернетесь в воскресенье?
- Тогда в выходные просто отправлю чек по почте в свое отделение "Барклиз бэнк".
- А так можно?
- Ну да.
- Конечно, я дам вам чек. Чековая книжка лежит в ящике секретера. В верхнем ящике. Будьте любезны…
- Вот, пожалуйста.
- Благодарю вас, Джон.
* * *
Девять дней. Уже девять дней. Помню ли я свою прежнюю жизнь до появления Джона, свой каждодневный круг забот? Боже мой, еще бы не помнить! И при всем при том, при всем при том, случись ему выпасть из моей теперешней жизни, трудненько мне было бы начинать все сначала. Да, верно, я всегда был нелюдимом, но ведь нелюдим - это тот, кто сам выбирает одиночество, - вернее, он хочет только, чтобы его оставили в покое. Есть огромнейшая разница между одиночеством и стремлением остаться одному; так, мазохист, наслаждающийся особой, желанной болью, испытывает, вероятно, подлинные страдания, когда его просто-напросто мучают. Ну что ж, пока еще рано судить.
* * *
- Джаз! Джаз! Джаз!
Ах, не надо мне яств по-креольски,
Не надо ужина во "Vieux Carré"!
А нужна мне лишь осанна,
Трубный звук Армстронгианы
Из старинной Луизианы-ы-ы,
От ее любимого сына Луи!
Джаз! Джаз! Джаз!
Теперь звуком трубы скарлаттинским
Звенит весь остров Манхаттенский,
Где ритмы давно blase,
Где блюзы и джазы
Слезу вышибут сразу,
Как "Рапсодия в Blu-é"!
Джаз! Джа… Эй!
Кто там?
Кто это? Есть тут кто-нибудь? Это вы, Райдер?
Джон? Это вы? Вы тут? Есть здесь кто-нибудь?
* * *
- Доброе утро, Пол. Хорошо спали?
- Нет, плохо.
- Очень жаль. Надеюсь, я вас не разбудил, когда входил в дом? Я старался двигаться как можно тише.
- Скажите-ка мне вот что. Когда именно вы приехали?
- Поздно. После полуночи. Около часу. Поужинал с приятелем в Ноттинг-Хилле и покатил прямиком сюда.
- Значит, около одиннадцати вас еще не было?
- Около одиннадцати? Вчера около одиннадцати?
- Да, да, вчера около одиннадцати! О каких еще одиннадцати часах я мог бы вести речь?!
- Ну-ну, не надо так кипятиться. Я же вас предупреждал: ложитесь, не ждите меня.
- Я и не ждал. Ох, послушайте… Извините, Джон. Сегодня я с утра сам не свой. Тут произошел какой-то жуткий случай.
- Неужели? И что же именно?
- Да так, ничего. Словами и не опишешь, получится очень глупо.
- Скажите же, что стряслось?
- Оставим лучше этот разговор, хорошо? Возможно, мне просто помстилось. Такое со мной бывает. Удалось вам разузнать то, о чем я просил?
- Открытку я нашел. На всякий случай купил три штуки. И картинку-головоломку тоже.
- Как, и головоломку? С автопортретом Рембрандта?
- Ага.
- Невероятно. Ай да Джон, удивил!
- Продавалась наряду с другими, о которых вы говорили.
- Вот уж нежданная удача. А я был уверен, что придется просить вас самому ее наскоро смастерить: разрезать одну из открыток на неровные кусочки, как в картинках-головоломках.
- Простите, не понимаю, о чем вы. Помните, вы ведь так мне и не сказали, для чего вам, собственно, понадобилась эта головоломка. Кстати, налить вам еще чашечку?
- Спасибо. И на сей раз, если можно, положите немножко сахару.
- Сколько угодно.
Вот, держите. Так. Теперь перейдем к головоломке?
- Видите ли, здесь весь фокус в том, что это может сработать, а может и не сработать. Я хотел, вернее, хочу, чтобы вы - раз уж вам так несказанно повезло, - чтобы вы составили картину целиком, кроме тех кусочков, на которых глаза. Понимаете? Автопортрет без глаз. Нечто в этом духе.
- Понятно.
- Я уже говорил, это может сработать. Что насчет Трафальгарской площади?
- А, вот это оказалось очень интересно.
- Да?
- Ну, что касается трех статуй, то выяснить, кого они изображают, было проще простого. Погодите, где-то у меня тут записано. Или, может, погодим, сначала позавтракаем?
- Прошу вас. Если записки у вас под рукой, прочтите их мне прямо сейчас.
- Вот они. Немного помялись, но разобрать можно. Итак: в дальнем правом углу Трафальгарской площади стоит, как вы правильно сказали, статуя Георга Четвертого.
- Угу.
- В ближнем правом углу - генерал-майора сэра Генри Хавлока, К.О.Б., - один бог знает, что значат эти буквы. Надо полагать, "кто-то там королевский". Может, "Королевский орденоносец"?
- Понятия не имею. Дальше.
- На постаменте выбито его изречение времен Индийской кампании 1857 года. Хотите послушать?
- Да, пожалуй.
- "Солдаты!"
- Джон, умоляю! Я ведь вам уже говорил. Вы не осознаете мощи собственного голоса.
- Извините. "Солдаты. Ваши труды и лишения, ваши страдания и героизм никогда не будут забыты благодарной родиной".
- Фу! Заметьте, он ставит лишения и страдания выше героизма. Типичные сопли, которые любят разводить вояки. А сам небось кровожадный душегуб.
- В ближнем левом углу стоит Чарльз Джеймс Нейпир. Чем-то это имя знакомо.
- Еще один генерал.
- Правда? А я было подумал - ученый. Даты жизни такие: MDCLXXXII - MDCCCLIII. Если хотите, могу вам их перевести в нормальные цифры.
- Не трудитесь. Значит, как вы и предполагали, пустует постамент в дальнем левом углу?
- Да, но тут, Пол, и заключается самое интересное. Лишнее доказательство того, как легко оторваться от действительности, даже если вы не…
- И что же там такого интересного?
- Он уже не пустует.
- Что?!
- Краем уха я слышал про некие планы на сей счет, но понятия не имел, что их уже осуществили.
- О чем все-таки вы толкуете?
- На четвертом постаменте высится новая статуя.
- Статуя? Чья?
- Как вы думаете?
- Джон, я не в настроении, да и не в силах играть в угадайку.
- Дианы!
- Кого?
- Дианы. Принцессы Дианы. Помните, она погибла в Париже в автокатастрофе? Примерно полтора года назад.
- Благодарю вас, Джон, помню, я тогда же был в курсе ее гибели. Хоть я и слеп, но не глух. Когда рыдает весь земной шар, даже я это волей-неволей замечаю. Но вы-то о чем толкуете? Неужели теперь на Трафальгарской площади установлена статуя Дианы?
- Вот именно.
- Но в это невозможно поверить. Как только допустили подобное безобразие?
- Провели небось какое-нибудь всенародное голосование… Как там оно называется?.. Референдум, и Диана намного обогнала других кандидатов.
- Ну и ну!
Знаете, Джон, эта новость меня глубоко поразила. Я уж начинаю думать, может, я и вправду создан жить отшельником.
- Это, видимо, произошло очень быстро. Даже я не знал.
- Ну и как она выглядит?
- Статуя? Довольно безобразно. Голова высоко задрана, волосы развеваются на ветру, юбка колоколом стоит вокруг ног. А на руках она держит ребенка.
- Одного из своих?
- Кого своих?
- Детей, милый мой, детей! Одного из своих отпрысков? Или какого-нибудь маленького африканца?
- А-а. Да пожалуй что африканца. Или индийца. В общем, изваяние призвано изобразить Диану как ангела милосердия. Мать Диана из Калькутты.
- Так-так-так. Выходит, моему маленькому изящному замыслу капут.
- А что за замысел?
- Да я рассчитывал использовать этот пустующий постамент для некоего символического литературного построения. Быть может, оно и к лучшему, что он уже не пустует. Не исключено ведь, что получилось бы невыносимо претенциозно.
* * *
- Послушайте, Пол…
- Да?
- М-м-м… В том случае, если мысль моя покажется вам глупой, раздолбайте ее сразу.
- Хорошо.
- А… гм… нельзя ли все же как-нибудь использовать символизм Дианиного изваяния?
- Что вы хотите сказать?
- Несчастный случай… автомобильная авария… Ведь и вы, и она…
- Ого, Джон, возможно, в этом что-то есть.
- Спасибо. Я опасался, что вы сочтете мое предложение…
- Думаете, это не покажется слишком диким? Да нет, отчего бы? Во всяком случае, я сумею это подать. Вообще-то образ может получиться яркий, незабываемый. И - ну да, конечно! - я наконец-то пристрою давным-давно написанную статью; она ведь так и не опубликована.
- Извините, какую статью?
- Заметки, которые я набросал несколько лет назад, обо всем этом культе Дианы. Остолоп редактор из "Санди таймс" отверг их из-за чрезмерной "литературности". Естественно, это литература! А если произведение изящной словесности вам ни к чему, помилуйте, зачем вообще заказывать мне статью?! Джон?
- Извините. Задумался кое о чем.
- Знаете, если вы находитесь в обществе слепца, остерегайтесь замолкать надолго слишком часто. Слепые относятся к молчанию очень серьезно. Каждую - каждую - такую паузу они толкуют точно так же, как вы, например, можете истолковать случайную фразу, брошенную в застольной беседе. "А что он под этим подразумевал?" - приметесь думать вы. И вопрос этот будет терзать вас весь вечер. Даже ночью, в постели, он тоже не даст вам покоя. Так вот, для слепца молчание столь же значимо. Порой - вернее, часто, слишком часто, черт возьми, - Чарльз, мой славный приятель Чарльз во время наших с ним прогулок ни с того ни с сего внезапно замолкал, и мы даже цапались, причем цапались всерьез, если я пробовал допытаться, что у него на уме.
- Готов рассказать вам, что у меня на уме.
- Слушаю.
- Вы подумываете о том, сказали вы, чтобы использовать кое-что из написанного ранее, и это меня неприятно поразило.
- Поразило? Господи, и чем же это вас поразило?
- Ну как же. Я ведь уже стал считать эту… то, над чем мы с вами работаем, произведением, построенным на сугубо личных переживаниях, для меня эта книга выросла из ваших страданий, одиночества, вашего…
- Да, да. Не тяните кота за хвост, молодой человек!
- И тут вдруг вы решаете вставить в нее нечто, написанное гораздо раньше. Знаете, при всем моем к вам уважении это мне почему-то представляется несколько циничным.
* * *
- Должен сказать, Джон, ваша наивность меня трогает.
- Вы считаете, я наивен?
- По-моему, очень мило, что у вас столь романтические, возвышенные воззрения на профессию литератора. И как мне ни тошно развеивать ваши иллюзии, придется тем не менее сказать, что мы, писатели, - самые большие радетели об окружающей среде, каких только можно вообразить. Мы постоянно ищем способы повторно использовать собственную продукцию.
- И в качестве новинки подаете нечто, состряпанное много лет назад? Разве это не надувательство читателей?
- Читатели? А кто это? Что они знают-то? Представление публики о рождении литературного детища в точности сравнимо, в точности сравнимо с представлением маленьких детей о рождении младенца. Большинство полагает, что книжки приносит аист.
- Уж вы меня простите, Пол, но сдается мне, сам не знаю почему, что вы уже это говорили, а?
- Ей-богу, Джон, это уж слишком. Насколько я помню, в моем объявлении насчет помощника ни слова не говорилось о том, что от него требуется давать советы, как мне писать мою книгу.
- Извините, я совсем не хотел вас обидеть. Однако же несколько моих предложений вы сочли полезными.
- Так вам нужно письменное выражение признательности? Хотите, чтобы я сделал сноску, указав, что именно вы подали мне мысль насчет Дианы? А мысль эта - мне все больше, честно говоря, кажется - и есть как раз та овчинка, что не стоит выделки.
- Ладно, Пол, больше не пророню ни слова. Просто буду писать под диктовку, как секретарь, - вы ведь затем меня и наняли.
- Только, пожалуйста, не надо на меня дуться. Я уже говорил и только что повторил, Джон, что я в восторге от нашего сотрудничества, поистине в восторге. Однако в данном случае меня не покидает ощущение, что вы преступили некую черту - грань между тем, что вы вольны говорить, а чего говорить не стоит.
- Заверяю вас, это больше не повторится.
- Ох, умоляю. Умоляю. Только без обид. Я этого не выношу. Давайте просто забудем данный эпизод. Вдобавок на самом деле, Джон, на самом-то деле я вынужден по зрелом размышлении признать, что вы правы. Вот. Каюсь.
- Прав в чем?
- В такой книге, как эта, мне не следует использовать ничего, бывшего в употреблении. Это и впрямь отдает цинизмом. И не только цинизмом, но еще и капитулянтством. Да и по тону статья совершенно не подходит. Слишком уж она журналистская, слишком "актуальная". Вы совершенно правы. Если я не могу сказать ничего нового, незачем и браться за такую книгу. Ну-с, принимаете мои извинения? Еще раз?
- Конечно, принимаю.
- Прекрасно. Так. Кажется, на днях я уже обмолвился, что хотел бы позвонить литагенту и тут мне нужна ваша помощь. Я не разговаривал с Эндрю целую вечность. И естественно, ничего ему еще не говорил о новой книге. Да и о вас. Мы с ним несколько потеряли друг друга из виду.
- Ясно. Значит, сами вы звонить не можете?
- Обычно за меня звонит миссис Килбрайд. Не то чтобы теперь приходилось это делать очень часто. Будьте добры, наберите номер.
- Пожалуйста.
- Телефон такой: 631–3341. Зовут его Эндрю Боулз. Да, Джон, прежде чем набирать…
- Да?
- Я буду говорить только с самим Эндрю. Пожалуйста, никаких секретарш. Если его на месте нет, просто повесьте трубку.
- Ладно.
- И еще одно. Не говорите ему, что это я звоню.
- Не говорить, что это вы? А что же прикажете мне сказать?
- Мы так давно не разговаривали, что он, полагаю, напрочь обо мне позабыл. И мне бы хотелось, чтобы звонок оказался для него сюрпризом. А уж приятным или нет, это другой вопрос.
- А-а, понял. Ладно. Извините, какой, вы сказали, номер?
- 6–3-1.
- И дальше?
- 3–3-4–1.
- Свободно.
Здравствуйте. Нельзя ли поговорить с Эндрю Боулзом?
Алло? Я хотел бы поговорить с Эндрю Боулзом.
А-а, понятно. Не скажете ли, надолго?
Ясно, ясно.
Нет. Нет, я перезвоню, когда он вернется. Спасибо.
Всего доброго.
- Он вышел?
- Уехал.
- Уехал? Куда?
- На Дальний Восток. Гонконг, Австралия, потом домой через Сан-Франциско и Нью-Йорк. Будет в отъезде еще самое меньшее полмесяца.
- Вон оно как. Ну что ж. По крайней мере к тому времени, когда мы с ним сможем наконец поговорить, книга уже приобретет реальные очертания. А все-таки жаль. Было бы славно поболтать с Эндрю о том о сем - ведь сколько воды утекло… Прошло-то почти четыре года. Господи боже мой, целых четыре!
- Гм, Пол, ну что, начнем?
- Скажу вам без обиняков, Джон. Я устал. Очень, очень устал. По правде говоря, чем больше думаю о той работе, которую предстоит сегодня сделать, тем меньше чувствую в себе для этого сил. Я плохо спал ночь. Вы, естественно, мало что могли заметить из типичных признаков большого утомления. Ведь самый характерный из них - воспаленные глаза. Словом, хотелось бы сегодня утром отдохнуть. Отдохнуть и подумать. Не возражаете?
- Конечно нет. Могу я тем временем заняться чем-нибудь полезным?
- Безусловно. Расскажите мне, например, про Рембрандта. Я о нем как раз и буду думать. Не могу же я с бухты-барахты, не поразмыслив хорошенько, браться за книгу.
- Согласен.
- А потом, пока я буду отдыхать, вы, может, попытаетесь собрать картинку-головоломку? Как вы на это смотрите?