- Одобрительно. Только если вы не будете рассчитывать, что я сложу ее точнехонько к тому времени, как вы наберетесь сил для дальнейших трудов. Я, знаете ли, давненько не складывал головоломок.
- Картинок-головоломок. Головоломки, к вашему сведению, бывают самые разные.
- Да? Вот не знал.
- Теперь это мало кто знает. Так или иначе, рассчитывать на то, что вы ее быстро сложите, я не буду. Однако чем скорее начнете, тем быстрее закончите.
- Бесспорно.
- Ну-с, приступим к нашему Рембрандту?
- Постойте, я ведь все записал. Ага, вот. Итак. Название: "Автопортрет в возрасте…"
- Шестидесяти трех лет?
- Правильно. И был написан в?..
- Тысяча шестьсот шестьдесят девятом?
- Опять угадали.
- За несколько дней до смерти - верно?
- А вот тут - извините, мимо. Не дней, а месяцев. За четыре месяца.
- Четыре месяца? Точно?
- Все эти сведения я вычитал из пояснительного текста на стене.
- Неужто четыре месяца? Я был уверен, что ему оставались считанные дни.
- Нет, месяцы. Продолжать?
- Пожалуйста.
- Ну, вы, конечно, оказались правы. Нос у него - совершеннейшая картошка. И на самом кончике такое забавное пятнышко света.
- И, помнится, прямо под нижней губой седая бороденка.
- Нет.
- Нет?
- Он плохо выбрит. Вся нижняя часть лица покрыта щетиной. Но никакой седой бороденки там нет и в помине. Во всяком случае, такой, как вы описываете.
- Боже, что творится с моей памятью! Продолжайте.
- Руки у него как-то несуразно вывернуты.
- Вывернуты?
- Точнее сказать трудно; картина написана в таких темных тонах, что почти ничего не разберешь, но вроде бы руки лежат у него на коленях ладонями вверх.
- То есть пальцы не сжаты?
- Нет. А вы что думали, сжаты?
- Да, думал. Но… теперь я уже и сам не знаю. Надеюсь, он смотрит прямо в глаза зрителям? Смотрит грустно, спокойно и с достоинством.
- Верно. Этот взгляд прямо-таки гипнотизирует. Невольно чувствуешь, что не подобает подходить к нему слишком близко. Как будто перед тобой не портрет, а живой человек.
- Хорошо сказано. Н-да, жаль.
- Жаль чего?
- Жаль, что именно глаз и не будет, когда вы сложите картинку-головоломку.
- И правда жаль.
- Понимаете, Джон, когда художник и модель - один и тот же человек и, следовательно, глаза художника вглядываются в глаза модели, - глаза и являются главным в автопортрете. Можно написать прекрасный, трогательный и очень живой автопортрет даже без непременного сходства черт лица - всех, кроме глаз.
- Разрешите я продолжу? Над ушами дыбятся волосы, совершенно седые. На голове берет, вроде бы из мягкой замши.
- Слава тебе, Господи, за это.
- Что вы хотите сказать? За что тут благодарить Господа?
- За то, что хотя бы это я помню верно.
Джон, вы опять улыбаетесь. Пожалуйста, не ухмыляйтесь мне в спину.
- Ловко вы это улавливаете. Я действительно улыбнулся, это правда. Улыбнулся, слушая, как вы благодарите Бога за то, что на художнике замшевый берет. Но улыбнулся я совершенно беззлобно.
- Знаю. Я просто демонстрировал свою проницательность. Давайте посмотрим, сумею ли я сам опознать последний кусочек головоломки. На художнике сюртук бежевого цвета, возможно тоже замшевый, застегнут спереди на пуговицы. И меховой воротник. Прав я или… да прав, конечно!
- Почти правы.
- Почти?!
- Воротник не меховой. Он из того же материала, что и сюртук. Да, похоже, замшевый.
- О господи боже ты мой!
- Что случилось, Пол?
- Неужели теперь я теряю память?
- Пол, но это же пустяки. Ерундовские промашки. Ничего серьезного.
- А для меня этот меховой воротник, чтоб его, - вещь очень серьезная! Убийственно серьезная! Выходит, я даже не могу толком вспомнить свою любимую картину!
- Да вы же сами сказали, что не видели ее много лет.
- Джон, когда я лишился зрения, я лишился настоящего. Лишился напрочь. Хорошо, пусть. Я научился обходиться без него. Или почти научился. Но если я начну терять память, я лишусь не только настоящего, но и прошлого. И тогда мне останется одно лишь будущее. Боже правый, и какое будущее!
- Я почему-то воспринимал это иначе.
- До сих пор я, как дурак, жил самообманом и еще радовался. А мой рай обернулся адом.
- Но покуда я с вами, Пол, вы не будете утрачивать настоящее. Давайте я стану теперь вашим настоящим. А также и прошлым.
- Ничего не скажешь, Джон, очень великодушное предложение; однако мы оба прекрасно знаем, что вы здесь будете отнюдь не всегда, - так зачем это вообще предлагать? Наверное, больше всего на свете я ненавижу душевную щедрость особого рода: когда делаются великодушные предложения и при этом обе стороны сознают, что все это - пустой звук.
- Ну, извините, я только попытался…
- Пожалуй, пойду прилягу.
- А. Хорошо.
- Если бы вы тем временем взглянули на головоломку с картиной Рембрандта, я был бы вам очень признателен.
- Обязательно. А вы бросьте думать о делах. Постарайтесь немного отдохнуть.
- Увидимся позже.
* * *
Теперь мне ясно: я ничему не научился, ничего не запомнил. Столько лет, и все зря. Я беспомощен, совершенно беспомощен и, если не считать Джона, один в этом мире как перст. Без зрения, без глаз, без лица иодинодинешенек, отрезанный от мира, визуально отрезанный, изгнанный из монотонного одноообразия пульсирующей повседневной жизни этого мира. Ах, да был ли кто когда-нибудь в таком отчаянном положении? Ведь теперь для меня окружающее - это всего лишь чистый лист бумаги, чистый черный лист, с которого стремительно исчезают последние следы написанного текста. Чего бы только я не дал - мою правую руку, левую руку, ноги, нос, пальцы, половой член, да все, что угодно! - за возможность еще разок взглянуть на мир!
* * *
- Ну, глядите, чтобы он у вас напился пилюль и порошков от простуды по самые брови. Очень рекомендую.
Эти тоже годятся. Пусть пропотеет хорошенько, и все пройдет.
Угу.
Нет, нет, вовсе нет.
Не беспокойтесь, это совсем не трудно. Знаете, не такой уж я недоумок в поварском деле. Очень даже неплохо готовлю. Давно уже сам для себя кухарю.
Его капризы? Да, да, привыкаю к ним.
Ну что ж. Почему бы вам просто не отдохнуть недельку?
Я серьезно. Собственно, даже настаиваю.
* * *
Не волнуйтесь. Я сам поговорю об этом с сэром Полом, и, уверен, он возражать не станет. А неделя, само собой, будет оплачена сполна, на этот счет не волнуйтесь.
Нет-нет, не заходите, не беспокойтесь. Если мне что-нибудь понадобится, я вам позвоню.
Правильно.
То есть… Ну да, ну да, само собой.
Хорошо. Ну…
Ну, будьте здоровы. И обязательно передайте Джо мои лучшие пожелания.
Ладно. Пока.
Ага.
Непременно. Ну, до свиданья.
Пока.
А, Пол, это вы. Я и не заметил, что вы там стоите.
- Как я понимаю, вы разговаривали с миссис Килбрайд?
- Ну да. Она позвонила сказать, что Джо заболел. Свалился с гриппом.
- Если я правильно расслышал, вы отпустили ее на неделю, так?
- В общем-то да, отпустил. Его, видимо, сильно скрутило, и…
- Это все замечательно, Джон, но вам не пришло в голову сначала посоветоваться со мной? Прежде чем отказываться от ее услуг.
- Послушайте, Пол, вы же говорили мне, и не раз, чтобы я держался с миссис Килбрайд без лишних церемоний. Что она-де обслуживает меня здесь точно так же, как и вас. Разве вы этого не говорили?
- Верно, говорил. Но речь шла о лишней чашке кофе или яблоке в тесте. А вот что касается целой недели отпуска, то не забывайте: пока что плачу ей я и… Заметьте, я не сержусь; правда не сержусь, но мне кажется, в таких случаях не худо бы спросить меня, когда ей уходить и когда оставаться.
- Вы же спали. Я не хотел вас будить.
- Я не спал. И потом, неужели нельзя было подождать, пока я проснусь?
- Что вы, собственно, хотите сказать? Что я совершил ошибку, разрешив ей не приходить?
- Не то чтобы ошибку. Вполне возможно, я сказал бы ей то же самое. Просто я считаю, что говорить ей об этом - моя привилегия.
- Извините.
- И уж безусловно, прежде чем так бесцеремонно сжигать корабли, я бы договорился о каком-нибудь ином варианте. Как мы теперь будем с едой? Повесим, надо полагать, в окне почты объявление о том, что ищем кухарку. Один бог знает, кого мы рискуем в результате заполучить.
- Я же вам говорил, что охотно буду готовить для нас обоих. Хотите, начну прямо сегодня вечером.
- "Хочу"? Именно сегодня вечером, деваться-то некуда. Если мы вообще собираемся нынче есть.
- Послушайте, Пол. А не съездить ли мне днем в Чиппинг-Кэмпден за покупками? Тогда к ужину я приготовлю для нас что-нибудь вкусненькое. Как вы на это смотрите?
- Ну… Ну хорошо. Не стану отрицать: какое-то разнообразие вместо вечного кашеобразного варева миссис Килбрайд было бы очень кстати. Но сможете ли вы, да и есть ли у вас желание стряпать изо дня в день целую неделю?
- Мне нравится готовить на двоих. Для меня это не труд, а удовольствие.
- В таком случае договорились. Все хорошо, что… и так далее. Вы уже взглянули на картинку-головоломку?
- Само собой.
- И?..
- Выложил все кусочки по периметру. Внешние края.
- Уже? Ну, Джон, это здорово! По опыту знаю, что теперь дело с головоломкой, считай, наполовину сделано.
- С картинкой-головоломкой.
- Что?
- С картинкой-головоломкой. Помните? Головоломки бывают разные.
- Да, Джон, по опыту знаю, что дело наполовину сделано. В поэзии точно так же. Навряд ли вам известно, что я выпустил томик стихов?
- Нет, первый раз слышу. Поэзию я мало читаю.
- Юношеские стихи, типично юношеские стихи. Тонюсенький томик.
- Надо же.
- Как, в сущности, выразился Сирил Коннолли, в каждом толстом глупце скрыт тоненький, рвущийся на волю томик.
- Простите, не понял.
- А, не важно, не важно. Многим, однако, это понятно. Словом, то были рифмованные вирши, боюсь, дрянные, я в них не заглядывал много лет. Слава богу, сие издание почило в бозе. Для подающего надежды нет худшего врага, чем успех, как заметил тот же Сирил Коннолли. Прекрасно помню, однако, что начинал я неизменно с рифм - как вы начали картинку-головоломку с ровных краев. Вот и вся суть моей речи. Ничего особенного.
- Я бы с удовольствием их почитал. Ваши стихи то есть.
- Да нет, не почитали бы и не почитаете. Нам есть на что потратить ваше время с куда большим толком. К примеру, на работу над моей книгой. Не заняться ли ею? Утро-то уж почти прошло.
* * *
- Я опять весь в поту. Сколько времени мы корпим?
- Сейчас посмотрим. Уже почти половина шестого, а начали мы в двенадцать, сразу после того, как пробило полдень. Час ушел на обед и где-то минут тридцать на кофе. Всего, стало быть, чистых четыре часа.
- Только четыре? Мало, очень мало. Да что уж теперь. Прочтите-ка мне все сначала. А потом мы выпьем по стаканчику виски и расслабимся.
- Прочесть то, что мы сделали сегодня?
- Да, только сегодняшнюю порцию.
- Вы удобно сидите?
- Читайте, пожалуйста.
- "Давайте рассмотрим случай Рембрандта ван Рейна. Этот человек, чей последний автопортрет висит в Национальной галерее, - художник на закате своего земного существования, старый и некрасивый, но при этом спокойный и исполненный достоинства; он сидит положив руки на колени ладонями вверх, словно говоря зрителю: прими меня таким, каков я есть, каким я стал в старости; так вот, человек сей смотрит на нас с полотна теми же глазами, которыми он, художник, смотрел на это полотно триста лет тому назад. Всего четыре месяца отделяют его от смерти - или, вернее было бы сказать, от бессмертия. Его глаза, однако, - а мы чувствуем, что к этим глазам не подобает подходить слишком близко, как если бы перед нами был реальный человек, - его глаза и составляют главное в этой картине, ради них она и писалась. Ибо это не столько автопортрет, сколько исследование глаз, исследование тех глаз, которые первыми видели то, что видим сейчас мы, и которые, кажется, пристально смотрят на нас, разглядывающих их, и устанавливают с нами зрительный контакт через пропасть в три столетия.
С нами, говорю я. Но ведь у меня же нет глаз, мне нечем разглядывать глаза Рембрандта. Я не могу установить зрительный контакт с ним или с кем-либо еще в целом мире. Тем не менее я по-прежнему "вижу" эти его глаза, даже при том что я не видел самого портрета уже несколько лет. Я вижу их так называемым внутренним оком, которое, пройдя через все испытания и муки, выпавшие мне в последние годы, осталось невредимым. Нет уже глаз Рембрандта; и моих тоже нет. Однако две пары призрачных глаз, его и моих, продолжают поддерживать контакт, его - благодаря изображению на полотне, мои - благодаря памяти.
Теперь давайте вообразим себе его "Автопортрет в шестьдесят три года" в виде разложенной на скатерти картинки-головоломки. Нет, к чему напрягать воображение? Ведь такая головоломка существует. Продается в сувенирном магазине Национальной галереи. Но представьте себе ее целиком, кроме тех нескольких кусочков, не более трех-четырех, которые и составили бы глаза Рембрандта. Что же окажется перед нами? Общий вид человеческой головы и торса. Или, скорее, обычная, с ровными краями, прямоугольная, так сказать, карта этого вида. А в центре - пространство скатертной ткани, извилисто, как всегда в головоломках, очерченное, с прихотливо изогнутыми краями, словно причудливой формы бассейн какой-нибудь голливудской звезды; именно это пространство и занимали бы глаза".
- Ну? Чего же вы ждете?
- Это все.
- Все? Все, что мы сделали?
- К сожалению, да. Не так уж и плохо, в наших-то обстоятельствах. Я только что подсчитал количество слов. Триста семьдесят.
- Гм.
- Можем тут же продолжить.
- Нет. Нет, пока хватит. Но меня вот что интересует. Есть в этом какой-то смысл?
- По-моему, есть, и немалый.
- Спасибо на добром слове, Джон, но я не могу отделаться от мысли, что все это - одна сплошная болтология. А вот если бы я посмотрел собственными глазами, то мог бы судить сам.
- На картину?
- Да на текст!
- А-а.
- Все это словоблудие про внутреннее зрение… Внутреннее око? Чушь собачья, и больше ничего!
Ох-хо-хо. Ну да ладно. Утро вечера мудренее, как говаривал кто-то.
* * *
- Осторожно, тарелка очень горячая.
- Ну, Джон, что бы это ни было, я уже могу со всей определенностью сказать: тут стряпня совсем не à la варево доброй миссис Килбрайд.
- Итак, по принципу циферблата: фазан - ровно в полдень, жареный картофель - в три, фасоль - в семь.
- М-м-м. Какой восхитительный аромат! Хотя фраза "Фазан ровно в полдень" очень напоминает название какой-нибудь жуткой, но ловко сварганенной пьесы Раттигана или Н. Ч. Хантера. А соуса тут, случайно, нет?
- Есть, а как же! Соус - постойте… Я знаю, вы хотите, чтобы я не вдавался в подробности, но все же должен сказать, что соус - на позиции десять часов десять минут.
- Десять десять, да? А вы знаете, что это за время?
- Что-что? Я, кстати, наливаю вам вина. "Шамболь-Мюзиньи" тысяча девятьсот девяностого года.
- Простите, не понял.
- Я про вино. Так вы говорили?
- Говорил? О чем?
- Десять десять.
- А, да. Именно это время всегда показывают на рекламе наручные часы. Неизменно.
- Правда?
- Видите ли, это создает впечатление, что циферблат "улыбается". И тем придает часам дополнительную привлекательность в глазах потенциального покупателя. Так это принято объяснять.
- Ну да? И откуда вы все это знаете?
Пол? Вам что-нибудь…
- Блокнот ваш на столе?
- Конечно. А что? Пришла в голову какая-то мысль?
- Да, насчет циферблата. Десять десять. Похоже на физиономию слепца, улавливаете? Помните, что я вам говорил? Про то, что слепой вынужден стать самым терпимым человеком на свете? И улыбаться, вечно улыбаться; на его физиономии всегда десять десять, как на рекламном циферблате, - так ему легче… м-м-м… снискать расположение тех… тех своих знакомых, на чью помощь ему только и придется рассчитывать в трудную минуту. Запишите-ка это, пожалуйста.
- Готово.
- Спасибо. Как вам кажется, неплохо получилось? Сдается мне, я даже знаю, куда это вставить.
Джон, вы улыбаетесь.
- Извините, просто вы так произнесли "Сдается мне, я даже знаю, куда это вставить" - почти на грани непристойности.
- А, да-да, понятно.
- Но вы и вправду не перестаете меня поражать. Прямо как Шерлок Холмс. Каждый раз застаете меня врасплох.
- Знаете, Джон, мне, наверное, не следовало бы раскрывать вам все мои секреты, но вынужден вас все же разуверить: ничего сверхъестественного тут нет. Улыбаясь, вы морщите губы и прицокиваете языком - очень тихо, еле слышно, но все же уловимо - и при этом еще своеобразно фыркаете носом. Слепой ведь не упускает ничего. Я действительно могу расслышать, как вы улыбаетесь.
- Просто страшно подумать.
- Так ведь все зависит от того, чему вы улыбаетесь, верно? Ну вот, вы уж меня простите, но я увлекся нашей бессвязной болтовней, и теперь вам придется заново рассказать мне, что где у меня на тарелке.
- Полдень - фазан. Три часа - картофель. Семь - фасоль. И десять десять - соус.
- Благодарю вас. Кстати, какой роскошный запах у вашего лосьона после бритья.
- "Джаз". Сен-Лоран. Надеюсь, не слишком бьет в нос?
- Ничуть. Запах, я бы сказал, сдержанно-пикантный. Возможно, очередная безвкусная бурда, изготовляемая миссис Килбрайд, и не выдержала бы такого ароматического удара, но это… Ну, Джон, поздравляю, фазан восхитителен, совершенно восхитителен.
- Приятно слышать. Правда приятно. Ведь я давным-давно не готовил для двоих.
- Вы уже говорили. Но…
- Да?
- Почему, Джон?
- Что почему?
- Почему вы давно не готовили для двоих?
- Вы же знаете почему. Я живу один.
- Но я об этом и спрашиваю. Почему вы живете один?