2
- Я не против приятной компании, но заводить новые знакомства мне уже не по силам, - сказал он Треславу по телефону.
Этот разговор состоялся через неделю после того совместного ужина. Треслав не сказал Либору о ночном нападении. Зачем его тревожить? Зачем внушать опасения (ведь это случилось недалеко от его дома)?
Впрочем, Либор был не из пугливых. Треслав искренне восхищался его отвагой - не всякий сможет вот так запросто пойти на свидание с незнакомой женщиной. Он представил себе Либора - элегантного, как Дэвид Найвен, в белой водолазке под синим блейзером с металлическими пуговицами. Большинство мужчин его возраста носили твидовые пиджаки болезненно-тусклой расцветки и слишком короткие брюки. Последняя деталь особенно удивляла и беспокоила Треслава. Обычно к старости люди уменьшаются в росте, и в то же самое время их брюки становятся им слишком коротки. Чем объяснить такой парадокс?
Но к Либору это не имело отношения. Во всяком случае, не тогда, когда он встречался с друзьями или с женщиной. Только голос в телефонной трубке соответствовал его истинному возрасту. Телефон отфильтровывал все, кроме собственно голоса, - жесты, мимику, блеск в глазах, - и оставался только звук, шуршащий, как рваная обертка из папиросной бумаги. Разговаривая с Либором по телефону, Треслав старался воссоздать в воображении его привычный, подтянуто-щеголеватый облик, но звук все равно действовал на него угнетающе. Это звучал голос мертвеца.
- Наверняка все прошло совсем не так плохо, как ты описываешь, - сказал он Либору.
- Ты этого не видел и не можешь судить. Помимо всего прочего, это было неприлично.
- Что такого неприличного ты сделал?
- Точнее сказать, это было неправильно.
- А что ты сделал неправильного?
- Неправильно было соглашаться на эту встречу. Меня втянули в это обманным путем. Я не собираюсь быть с другой женщиной. Я вообще не могу смотреть на других женщин, при этом не сравнивая их с Малки.
При жизни Малки он носил ее фотокарточку в своем бумажнике. Теперь, после ее смерти, это фото было заставкой в его мобильнике. Либор редко им пользовался по прямому назначению, плохо различая кнопки, но то и дело поглядывал на заставку, в том числе посреди беседы. Ее образ всегда был с ним благодаря современной технике. И благодаря Финклеру, который сделал ему эту настройку.
Либор показывал телефонное фото Треславу; Малки на нем была молодой, как в самом начале их знакомства. Ее взгляд был веселым, озорным, любящим и притом слегка затуманенным, как будто она смотрела сквозь дымку - если только это не была дымка перед взором Треслава.
Не исключено, что и во время встречи с той женщиной, когда она задавала вопросы про знак зодиака и любимые группы, Либор украдкой поглядывал на экран телефона, пряча его под столом.
- Должно быть, она с тобой неплохо развлеклась, - сказал Треслав.
- Ничего подобного, можешь мне поверить. Я потом послал ей букет цветов в качестве извинения.
- Но, Либор, она подумает, что ты хочешь продолжить знакомство.
- Чушь! Вы, англичане, при виде цветочка сразу думаете о предложении руки. Но она так не подумает. Я приложил к букету записку.
- Надеюсь, не грубую.
- Конечно нет. Я просто хотел, чтобы она увидела по почерку, как дрожат мои старые руки.
- Она может вообразить, что это дрожь от любовного волнения.
- Навряд ли. Я намекнул ей, что я импотент.
- Так вы с ней дошли до интимных тем?
- Я сказал это как раз для того, чтобы предотвратить интимность. И потом, я же не говорил, что это она сделала меня импотентом.
Треслав был смущен разговором на тему потенции. И не только потому, что недавно его мужественность жестоко пострадала в результате нападения женщины. Он был воспитан не так, как, видимо, были воспитаны финклеры, могущие свободно говорить о своих сексуальных проблемах людям, с которыми они не занимались сексом.
- И все же… - начал он.
Но Либор не почувствовал его смущения и продолжил:
- На самом деле я не импотент, хотя одно время им был. С подачи Малки. Я тебе рассказывал про ее знакомство с Горовицем?
Треслав озадачился: к чему он клонит?
- Не припоминаю, - сказал он.
- Ну так вот, она встречалась с ним дважды, сначала в Лондоне, а потом в Нью-Йорке, в Карнеги-холле. После концерта он пригласил ее за кулисы. "Спасибо вам, маэстро", - сказала она, а он поцеловал ей руку. Она говорила, что его собственные руки были холодны как лед. Я из-за этого ужасно ревновал.
- Из-за холодных рук?
- Нет, из-за того, что она назвала его "маэстро". Тебе этот повод не кажется странным?
Треслав подумал над этим.
- Нет, - сказал он, - не кажется. Мужчине вряд ли понравится, когда его любимая женщина называет другого мужчину "маэстро".
- А с другой стороны, почему бы и нет? Ведь он на самом деле маэстро. Смешно. В этом я с ним не соперничал, поскольку я никакой не маэстро. Но после того случая я три месяца не мог сделать это. Член не хотел вставать, и все тут!
- М-да, забавно, - промямлил Треслав.
Временами даже этот пожилой и почтенный финклер заставлял его чувствовать себя монахом-бенедиктинцем.
- Такова сила слова, - продолжил Либор. - Она всего лишь назвала его "маэстро", и мой дружок безвольно поник головкой… Послушай, может, встретимся сегодня, поужинаем где-нибудь?
Второй раз за неделю! Еще не так давно они встречались не чаще двух раз в год, и даже после того, как его друзья овдовели, эти встречи происходили от силы дважды в месяц. Неужели у Либора все настолько плохо?
- Сегодня не получится, есть кое-какие дела, - сказал Треслав.
У него не хватило духу назвать истинную причину отказа: не сошедшие синяки под глазами, вероятный перелом носа и еще более вероятное сотрясение мозга, судя по остаточному головокружению.
- Какие именно дела?
Преклонный возраст дает право задавать такие вопросы.
- Кое-какие дела, Либор.
- Я тебя знаю. Ты не сказал бы "кое-какие дела", если бы у тебя действительно были хоть какие-то дела. Ты всегда говоришь о своих делах конкретно. Что-то с тобой не так.
- Ты прав, у меня нет никаких дел. В том-то и проблема.
- Тогда идем ужинать.
- Не могу, Либор, извини. Я нуждаюсь в одиночестве.
Последние слова были названием самой известной из написанных Либором книг - биографии Греты Гарбо, с которой, по слухам, у Либора был недолгий роман. Однажды Треслав спросил его насчет этих слухов.
- С Гарбо?! - воскликнул Либор. - Это невозможно. Когда мы встретились, ей было уже под шестьдесят. И у нее был слишком немецкий вид.
- И что?
- А то, что женщина шестидесяти лет была слишком стара для меня. Да и сейчас для меня такие слишком стары.
- Я не про то, а про немецкий вид. Что это значит?
- Джулиан, я заглянул ей в глаза, вот как сейчас в твои, и увидел истинную тевтонку. Это было все равно что смотреть на ледяные пустыни Севера.
- Но у тебя на родине тоже не жарко.
- Прага - очень теплый город. Холодными бывают только тротуары или воды Влтавы.
- И все равно не вижу тут проблемы. Это ж не кто-нибудь - сама Грета Гарбо!
- Проблем и не было, так как я не думал заводить с ней роман. И она не думала заводить его со мной.
- Ты не мог даже думать о том, чтобы завести роман с немкой?
- Думать - мог, завести - нет.
- Даже с Марлен Дитрих?
- Особенно с ней.
- Почему "особенно"?
Либор помедлил с ответом, разглядывая лицо своего бывшего ученика.
- Некоторые вещи недопустимы, - сказал он. - И потом, я был влюблен в Малки.
Треслав взял это себе на заметку. "Некоторые вещи недопустимы". Сможет ли он когда-нибудь разобраться в том, какие вещи финклеры считают допустимыми, а какие нет? В одних случаях это бестактность при обсуждении самых интимных вещей, в других - чрезмерная щепетильность в этноэротических вопросах.
На сей раз, в телефонном разговоре, Либор проигнорировал намек на свою книгу.
- Однажды ты пожалеешь о том, что захотел одиночества, Джулиан, но тогда у тебя уже не будет выбора.
- Я и сейчас об этом жалею.
- Тогда составь мне компанию. Должен же хоть кто-нибудь поинтересоваться моим зодиаком.
- Либор, меня очень интересует твой зодиак. Но сегодня я не могу встретиться.
Он понимал, что нельзя вот так отказывать в поддержке одинокому бессильному старику.
Но сейчас его мучило собственное бессилие.
3
Финклер, обычно спавший без снов, увидел сон.
Ему приснилось, что он бьет под дых своего отца. Его мать плачет и просит сына остановиться, но отец только смеется и кричит: "Бей сильнее!" Затем он обращается к жене на смеси идиша с английским: "Los the boy allein", что значит: "Оставь мальчика в покое".
В жизни, когда отец обращался к нему, мешая слова из идиша и английского, Финклер-младший демонстративно отворачивался. Он не мог понять, зачем отец - учившийся в английском университете и превосходно владеющий языком этой страны, человек образованный и глубоко религиозный - устраивает этот дешевый спектакль у себя в аптеке, размахивая руками и говоря на ломаном языке, словно какой-нибудь местечковый олух. Впрочем, клиентам нравились эти проявления еврейской эксцентричности, ну а Сэм в такие минуты спешил удалиться.
Однако во сне он никуда не уходил. Во сне он продолжал изо всех сил бить отца кулаком в живот.
Он пробудился, когда отцовский живот лопнул. Увидев раковую опухоль, выплывающую наружу в потоке крови, он не смог дальше смотреть этот сон.
Он тоже был удивлен звонком Либора. Как и Треслава, его обеспокоил тот факт, что Либор нуждался в дружеской компании уже второй раз на неделе. Но Финклер оказался более сговорчивым, чем его школьный товарищ, возможно, потому, что сам стал чаще нуждаться в том же.
- Приезжай, - сказал он. - Я сделаю китайский заказ.
- Ты закажешь китайца?
- Очень смешно, Либор. Жду тебя к восьми.
- Ты уверен, что я не помешаю?
- Как философ, я не уверен ни в чем. Но ты все же попробуй, вдруг не помешаешь? Только, пожалуйста, без синедриона.
Упоминанием синедриона - совета мудрецов Древней Иудеи - Финклер дал понять, что нынче не настроен спорить об Израиле. Только не с Либором.
- Ни словом не заикнусь, - пообещал Либор. - При условии, что там не будет какого-нибудь твоего нацистского приятеля, который попытается стянуть моего цыпленка в соевом соусе. Ты не забудешь о том, что я люблю цыпленка в соевом соусе?
- У меня нет нацистских приятелей, Либор.
- Ну, как ты их там называешь…
Финклер вздохнул:
- Мы будем только вдвоем. Приезжай к восьми. Я закажу цыпленка с орехами кешью.
- Нет, в соевом соусе!
- Ладно, как скажешь.
Он накрыл стол на двоих, дополнив обычную сервировку антикварными роговыми палочками для еды, - это был один из его последних подарков жене, которым в их доме ни разу не пользовались. Сейчас это было рискованно, но он рискнул.
- Они прелестны, - сказал Либор про палочки с нежностью, как вдовец вдовцу.
- Надо их использовать по назначению или с ними расстаться, - пояснил Финклер. - Нет смысла устраивать тут мавзолей неиспользуемых вещей. Тайлер сказала бы: "Пусти их в дело".
- С платьями это будет посложнее, - заметил Либор.
Финклер вымученно усмехнулся.
- А как быть с платьями, которые женщина ни разу не носила? - продолжил Либор. - Иные платья хранят память о форме и тепле ее тела, о ее запахе, и потому ты не решаешься удалить их из гардероба. Но неношеные платья - как быть с ними?
- Разве это не очевидно? - сказал Финклер. - Глядя на платье, которое Малки ни разу не носила, ты можешь представлять ее в нем такой же свежей и прекрасной.
Либора его слова не убедили.
- Это для меня уже пройденный этап.
- Мы все вольны обращаться к прошлому.
- Да, знаю. Я ничем другим и не занимаюсь. После ухода Малки я чувствую себя так, будто моя голова все время повернута в обратную сторону. Говоря о пройденном этапе, я имел в виду твою идею использования неношеных платьев. Таких платьев осталось много, приготовленных Малки для разных особых случаев, которые так и не подвернулись, - причем некоторые еще с ценниками, хоть сейчас неси обратно в магазин. Но теперь, глядя на них, я вижу не прошлое - я вижу будущее, украденное у Малки. Я вижу ту жизнь, которая еще могла бы у нее быть, и другую Малки, какой она так и не стала.
Финклер слушал его и удивлялся. Малки умерла в восемьдесят лет. Как много еще жизни мог вообразить для нее Либор? Тайлер не дожила и до пятидесяти. Так почему он не может вообразить для нее того же? Он не считал себя завистливым (чему завидовать, когда все уже сказано и сделано?), однако сейчас он позавидовал - не тому, что жена Либора прожила намного дольше его жены, а масштабам его горя. В отличие от Либора он не мог охватить своим горем возможное будущее. Он тосковал не по той Тайлер, которая могла бы быть, а только по той, которая была.
Он сравнил себя, как супруга, с этим стариком. Полушутя-полусерьезно Либор всегда называл себя "идеальным мужем", устоявшим перед чарами самых красивых женщин Голливуда.
- Я привлекал их не внешними данными, сами понимаете, а тем, что умел их рассмешить. Чем красивее женщина, тем больше она нуждается в обычном беззаботном смехе. Вот почему евреи так преуспевают на этом поприще. Но мне было не трудно устоять перед ними, потому что у меня была Малки, которая превосходила красотой их всех. И которая умела рассмешить меня.
Кто знает, как оно было на самом деле?
Либор рассказывал о Мерилин Монро, которая, отчаянно нуждаясь в беззаботном смехе и не имея ни малейшего представления о часовых поясах, звонила ему в Лондон посреди ночи, - все голливудские красавицы в рассказах Либора не дружили со временем. Трубку брала Малки, потому что телефон стоял на тумбочке с ее стороны кровати. "Это тебя - Мерилин", - бормотала она сонным голосом, будя мужа. Опять эта чертова Мерилин.
Малки никогда не ставила под сомнение его супружескую верность. Так, может, эта верность - по словам Либора, ничуть его не тяготившая, а, напротив, доставлявшая ему истинное наслаждение - и была причиной того, что он не испытывал раскаяния после смерти жены? Для Финклера мысли о покойной супруге всегда сопровождались чувством вины - той вины, что навсегда осталась в прошлом. А ни в чем не повинный - если верить ему на слово - Либор был способен скорбеть о будущем, которое еще могло бы состояться у них с Малки, несмотря на их возраст. У человека в любом возрасте есть еще какое-то несостоявшееся будущее, покуда этот человек жив. А когда ты счастлив, ты не устаешь от жизни, и, сколько бы ни было у тебя этого счастья в прошлом, всегда есть надежда на еще что-то впереди. Финклер затруднялся решить, какая тоска более достойна уважения (если она вообще его достойна) - тоска по счастью, которого было полно, но могло бы быть еще больше, или тоска по счастью, которого не было совсем. Но в любом случае вариант Либора казался более привлекательным.
Возможно, так казалось потому, что Либору больше повезло с женой. Финклер пытался отогнать эту мысль, но она упорно возвращалась: в идеале верность должна быть взаимной, а он, не соблюдая этого правила со своей стороны, подозревал, что Тайлер платит ему той же монетой. И она не сделала ничего, чтобы рассеять его сомнения. Возможно, он не мог вообразить будущую жизнь с ней потому, что не был уверен в будущем их брака? И чья в этом была вина?
За ужином он спросил Либора:
- Тебя когда-нибудь беспокоит мысль: а все ли ты делаешь правильно?
- Оплакивая Малки?
- Нет. То есть да, и это тоже, но я говорю обо всем вообще. Ты когда-нибудь, проснувшись утром, спрашивал себя: "А мог ли я прожить жизнь лучше, чем это у меня получилось?" Не в смысле добродетельности. Или не только в этом смысле. Сумел ли ты использовать все возможности, какие тебе предоставлялись?
- Меньше всего ожидал услышать такой вопрос от тебя, - сказал Либор. - Помнится, ты был способным учеником, но способных детей много, и в ту пору я не мог предвидеть, что ты добьешься таких успехов.
- Значит, по-твоему, я прыгнул выше головы?
- Вовсе нет, вовсе нет. Но, на мой взгляд, ты использовал свои возможности лучше, чем большинство других людей. Ты теперь на виду и на слуху…
Финклер был польщен, но жестом отклонил комплимент. Что толку во всех этих видах и слухах? И покраснел он, может статься, не от удовольствия, а от смущения. "На виду и на слуху" - что за хрень, в самом деле! Интересно, сколько людей упоминают его в этот самый момент? Сколько чужих глаз и ушей должно быть задействовано, чтобы ты считался находящимся "на виду и на слуху"?
- А ты представь, каково Джулиану, - сказал Либор. - Вот кому жизнь принесла одни разочарования.
Финклер послушно представил себе незавидную участь Джулиана, и красные пятна на его щеках, сначала бывшие размером с десятипенсовую монету, разгорелись, как два солнца.
- Да, Джулиан. Но он все время чего-то ждет, ведь так? А я никогда ничего не ждал. Я брал, что мне нужно. У меня есть эта еврейская хватка. Как и у тебя. Нужно действовать быстро, чтобы не упустить момент. Но это означает только то, что я уже добился всего, чего мог, а время Джулиана еще, возможно, придет.
- Тебя это страшит?
- Почему это должно меня страшить?
- Ты боишься, что в конечном счете он может тебя обойти. Вы ведь с детства были близкими друзьями, а близкие друзья всегда еще и соперники. Отсюда страх быть обойденным на финишной прямой, и этот страх не оставляет друзей до самой смерти кого-нибудь из них.
- А тебя что страшит, Либор?
- Э… со мной уже все кончено. Мои друзья-соперники давно сошли в могилу.
- Но сейчас не похоже на то, чтобы Джулиан дышал мне в затылок. Как ты считаешь?
Либор взглянул на него внимательно, как старый красноглазый ворон, прикидывающий, сможет ли он одним махом заглотить этот кусок.
- Ты имеешь в виду, что у него сейчас мало шансов оказаться на виду и на слуху? Это верно. Но есть и другие мерила успеха.
- Я в этом не сомневаюсь.