Старинный романс
В буфете на станции Одинцово официант в белом переднике встретил гостей радостно-презрительным возгласом: "Маманя! Кто к нам пришёл!" Никто не отозвался. "Мамань, да брось ты там…"
Из-за перегородки появилась маманя, грузная женщина, пропела басом: "Ба-атюшки, сколько зим, сколько лет!"
"Давненько не виделись, - говорила она, вытирая ладони о крутые бока, - дай-ка я тебя поцелую. А мы-то думаем, куда подевался наш Лев Казимирыч. В Москву, небось, переехал?"
"В этом роде, - отвечал Бабков. - Ты бы нас покормила".
"А это кто ж такой будет?" - спросил официант, оглядывая подростка в валенках.
"Это моя племянница. Издалека приехала".
"Вижу, что издалека. Племянница. Ну что ж. Пущай будет племянница".
Буфет, как водится, был разделён на две половины, в зале для нечистых складывали заляпанные мазутом телогрейки в угол, усаживались за столы, лоснящиеся жиром после того, как по ним прогулялась тряпка уборщицы, в зале для чистых столы были покрыты грязноватыми скатертями, и к гостям подходил вихляющей походочкой официант с переброшенным через руку полотенцем.
"Пальтишко ваше попрошу на вешалку. Что пить будем?"
"Не будем, - сказал Бабков. - А ты нам лучше принеси этого, того…"
"Есть биточки со сложным гарниром".
"Тащи биточки".
Выбравшись из зипуна, предусмотрительно запихнув платок и шапку в рукав, она оказалась в помятом школьном платье. Первый голод был утолён с необычайным проворством. Выяснилось, что девчонка ничего не ела со вчерашнего дня.
Бабков сказал:
"Продолжим нашу беседу, на чём мы остановились? Сбежала из дому… Ты имей в виду, я могу проверить. Возьму и позвоню в Киржач. Алё, шеф. Ещё порцию… Значит, - спросил он, - Киржач тоже выдуман?"
Она кивнула и одновременно замотала головой.
"Не понял, - сказал Бабков. - Боишься, что родители узнают?"
"Какие родители", - сказала она презрительно.
"А может, она сами рады, что от тебя избавились, а?"
"Тебя как звать? - спросила, подходя к столу животом вперёд, маманя. - Я спрашиваю. Язык съела? Знаем мы таких племянниц. Много их тут таскается. Добавки хочешь? Серёжа!" - крикнула маманя.
"Она уже две порции съела", - сказал Лев Бабков.
"Сергей. Этому народу сто раз надо напоминать".
"Ты давай вот что, - сказал Бабков. - Давай договоримся: говорить правду".
Официант принёс десерт.
"Хочешь ты домой возвращаться или не хочешь?"
Она озирается, поджав губы.
"Ну что ж; поели, посидели. Скажем спасибо этому дому".
Лев Бабков лезет в задний карман брюк, обхлопывает себя.
"Чуть не забыла, - сказала маманя, - дело есть к тебе… Да ладно… в другой раз заплатишь. В кои веки увиделись… Приедешь и заплатишь… Она пока тут пущай посидит… А ты, - она погрозила девочке пальцем, - смотри у меня!"
В комнатке за перегородкой маманя втиснулась между столом и стулом, грузно опустилась. Он присел напротив.
"Спешишь, али как. Куда ты её тащишь?"
Лев Бабков пожал плечами.
"Как живёшь-то?"
"Живу".
Далее было задано ещё несколько вопросов, на которые Лев Бабков отвечал неопределёнными междометиями; впрочем, другого ответа от него и не ждали.
"Совсем", - сказала маманя.
"Что совсем?"
"Совсем, говорю, забыл меня".
Она разбирала бумажки на столе, накалывала на спицу квитанции и разнарядки.
"У тебя что, - спросила она, - кошелёк спёрли? А был ли он, кошелёк-то?.. Лёва. Чего молчишь. Ведь тебе же хорошо со мной жилось, а? Ведь хорошо жилось, признайся".
"Хорошо".
"Ну так чего? Пропал и глаз не кажешь. Хоть бы позвонил когда".
"Дела, Степанида Власьевна".
"Эва, я уж теперь Степанида; а ведь когда-то меня Стёшей звал".
"Да, Стёша", - сказал Бабков.
"Я вот смотрю на тебя…" - сказала она и остановилась.
Бабков ждал.
"Я вот что думаю, - она вздохнула. - Только ты молчи, не перебивай… Ты тут посидишь, я пойду распоряжусь. Девчонку твою мы посадим, пущай назад к себе едет, откуда она там… Ты где её подцепил-то?"
"Нигде я её не подцепил, на вокзале сидела. Говорит, из Киржача".
"Ну вот: купим ей билет до Киржача. Я ей денег дам на дорогу… Ты пока тут сиди. А потом ко мне. У меня жильцов никого нет, цельный дом пустой. У меня вообще никого нет. Один ты у меня и остался… И заживем с тобой, как бывало. Возьму отпуск за свой счёт, а то вовсе уволюсь…"
"Стёша…"
"Что Стёша? Стёша была, Стёша и будет. Разве нам было плохо вместе? А то хочешь, поедем куда-нибудь. В Крым поедем".
Она что-то переставляла и перекладывала на столе, достала платок и гулко высморкалась. "Ты сиди, сиди…" - пробормотала она, поднимаясь. Когда Лев Бабков вышел следом за ней в зал, девочки не оказалось. На её месте сидел некто. Маманя колыхалась между столами.
"Ты чего тут расселся?" - сказала она сурово.
"А чего. Я ничего", - пролепетал человек.
"Ничего, так и ступай. С утра нализался. Сергей! - крикнула маманя. - Ну-ка проводи".
"Куда, куда?" - бормотал человек, с трудом переставляя ноги.
"А вот туда", - отвечал официант.
Приключение
"Это уже что-то такое, - сказал Лев Бабков, - прямо из букваря. Луша мыла раму. Мама мыла Лушу".
Луша сидела на платформе.
"Между прочим, это имя… ведь это то же самое, что Гликерия".
Она не отвечала.
"А если бы я не пришёл?" - спросил Бабков.
Он рылся в карманах.
Девочка криво усмехнулась и протянула ему кошелёк. Он хотел взять кошелёк, она отдёрнула руку; эта игра повторилась несколько раз.
"Слушай-ка, мне эти фокусы надоели. Катись куда хочешь. Можешь взять себе кошелёк на память".
"А немой-то, - сказала девочка. - Видал?"
"Разве это он?"
"А кто же. Он ко мне ещё в Москве приставал. Я его ка-ак двину!"
"Н-да. Ну-ну".
"О чём это вы там говорили?"
"Я остаюсь здесь".
"А я?"
"Лапонька моя, - сказал Бабков. - Поезжай, откуда приехала".
"Она старая и толстая. Таких е…ть одно мучение!" - изрекла Луша.
"Ого - а ты, собственно, откуда знаешь?"
Он сунул кошелёк в карман.
"Иди купи билеты, живо", - сказал он, протягивая ей бумажку.
"Куда?"
"До Москвы, куда же".
"А мне не нужен билет".
Рельсы уже слегка подрагивали, задрожали провода, и вдалеке из-за поворота вспыхнуло на солнце лобовое стекло идущего поезда.
Соблюдая молчание, оба, мужчина и девочка, отец и дочь, подросток, похожий на взъерошенную птицу с подрезанными крыльями, и тот, кому скорее подходит сравнение с обитателем мутных вод, следили из окошка за несущимися навстречу перелесками, дачными посёлками, пролетающими со стуком железнодорожными переездами.
"Ты ворожить умеешь? У тебя дурной глаз".
"Хочешь, поезд остановлю? - сказала она вдруг. - Хочешь?"
Она прищурилась, втянула голову и как будто вся ушла в себя. Раздался слабый визг колёс.
Электричка вдруг стала, как будто наткнулась на что-то. Пассажиры тянули головы из оконных фрамуг. Кто-то спросил, в чём дело, и другой голос ответил: человек попал под поезд. Быстро прошёл проводник. "Хвалю", - сказал Лев Бабков. Поезд двинулся. Поезд снова нёсся вперёд, минуя полустанки.
"Тётка решила, что ты её сглазила, и прогнала тебя из дому. Верно?"
Не её, а его, поправила девочка.
"Кого прогнала, твоего дядю?"
"Какой он мне дядя".
"Её муж. Но ведь это значит - твой дядя".
"Какой муж".
"Ну кто он там. Я что-то не могу понять. Кого выгнали: его или тебя?".
"Она с ним живёт, - сказала девочка. - А он со мной хочет. Она думает, что я его сглазила".
"Я же говорю, вот видишь".
Он спросил: кто такая её тётка? В бакалее торгует, был ответ.
"А он?"
Луша пожала плечами.
"Так, - сказал Бабков. - Значит, ты его сглазила, он плюнул на тетку и начал клеиться к тебе, правильно?"
"Никого я не сглазила. Он у нас в школе не знаю кто. То завхозом был, а теперь военрук".
"Прости, я всё позабыл: это кто ж такой будет? Это раньше было в школе военное дело, а сейчас-то зачем?"
"А если враги нападут!"
"Угу; н-да. Ну, если уж нападут". Он спросил, что же было дальше.
"Ничего. Шла по коридору. Коридор такой в школе бывает, знаешь?"
"Конечно".
"Мне сойти надо", - сказала она.
"Сойти, зачем?"
"Мне поссать надо, не могу больше терпеть".
"Чего же ты молчала?"
Она вышла в тамбур и переминалась там с ноги на ногу.
"Далеко ещё?"
Поезд нёсся вперёд.
"Далеко?" - простонала она.
"Я думаю, минут десять; дотерпишь? Ладно, - пробормотал он, оглядываясь, - стань в угол, только быстро, я не смотрю. А может, ты снова остановишь поезд?.."
Но тут на счастье электричка замедлила ход, это был лесной безлюдный полустанок. Девочка побежала к концу платформы и спрыгнула. Лев Бабков солидно прогуливался взад и вперёд. Двери вагонов закрылись, поезд тронулся.
Погас зелёный огонь светофора, вспыхнул оскаленный красный глаз. С удивлением заметил Бабков, что не только остановка не была предусмотрена расписанием, но, по всему судя, они свернули на другую ветку. Несколько времени спустя вновь мигнуло и передвинулось око светофора. Затрепетали провода. Дальний гром прокатился по рельсам, и медленно, пыхтя, стуча, надвинулся тепловоз, потащились цистерны, платформы, погромыхивали на стыках товарные вагоны с чёрными буквами, с надписями мелом. Девочка стояла поодаль и пальцем считала вагоны. Потом сидели в пустом зале ожидания. Лев Бабков чертил прутиком по каменному полу, Луша болтала валенками. До следующего поезда было добрых полтора часа. Она даже как-то повеселела Это был день прививок, уроки были отменены. "Зачем же ты осталась в школе?"
Она передёрнула плечами: осталась, и всё. Хотела тётку подразнить. Прошла мимо его кабинета, прошла второй раз, он выходит.
"Кто - он?"
"Ну он, ейный. Я иду, а он говорит… Может, походим?"
"Это он так сказал?"
"Да нет же. Может, погуляем, чего сидеть-то".
"У тебя валенки прохудились, куда ты пойдёшь".
"Я говорю, здрасьте, Игорь Степаныч. Зайди, говорит, ко мне, Луша…"
Они шагали вдоль железнодорожного полотна, по другую сторону находился посёлок, полдюжины домишек, переезд, трансформаторная будка. Тропинка свернула в рощицу.
"Что он от тебя хотел?"
"Известно что. Чего мужики хотят? Можно, говорит, я дверь запру, а то ещё кто войдёт. Ну и вот".
"Что - вот?"
"Запер дверь, вот и всё".
"Зачем же ты согласилась?"
"Ничего я не согласилась".
"Я говорю - зачем ты вошла в кабинет?"
"Зачем, зачем. Вошла, и всё".
Роща превратилась в лес. Куда же мы идём, думал Бабков.
"Я говорю, только попробуйте".
"А он?"
"Левольвер вытащил. Я говорю: сейчас закричу. Кричи, говорит, сколько хочешь, в школе никого нет. Зачем кричать, мы по-хорошему. Я говорю: а тётя Валя? А мне насрать на тётю Валю, я, говорит, тебя люблю".
"До этого он ничего не говорил?"
"Так, шутил иногда. То ущипнёт, то… Я говорю: левольвер-то, говорю, учебный. Всё равно, говорит, стрелять можно. Не бойся, это я пошутил. Я, говорит, тебя пальцем не трону. Ты разденься, я хочу посмотреть, какая ты".
"Луша, - сказал Бабков, - почему же ты не воспользовалась своими способностями? Вот как ты поезд остановила".
"Поезд - это другое дело. Да я тогда, может, ещё не умела".
"Значит, он тебя изнасиловал?"
"Ну да".
"Заставил раздеться?"
"Ну да; я же говорю".
"Раздеться, и больше ничего".
"А что, - сказала она, - мало, что ли?"
Он выбирал место, куда шагнуть на топкой дороге. Девочка шлёпала следом за ним. Пора бы уже возвращаться, думал Лев Бабков, куда же это нас занесло? Власть подробностей. Любая история становится правдоподобной, если её обставить бытовыми деталями, он знал это из собственной практики. Сюжет можно выдумать. Но обстановка, детали - всё должно быть подлинным.
Как-то раз тётя завела с ней разговор.
"Я, говорит, всё знаю. Он честный человек, он сам мне признался. Это ты его завлекла. Ты развратная - и разными другими словами, я тебя в колонию отправлю! А я говорю, попробуйте только, за растление малолетних знаете что бывает? Ну, она и заткнулась. Я, говорю, могу и похуже сделать. - Ты уже сделала, ты нашу жизнь разбила. - Я говорю: могу сделать так, что он вовсе неспособный будет".
"Навести порчу? - спросил Бабков. - Или как это там называется. Что значит неспособный?"
"Да ты что, меня за дурочку считаешь?"
"И ты так и сделала?"
"Нет, - сказала девочка. - Не сделала".
Почему, спросил он.
"Почему, почему… Потому что я его возненавидела!"
"Ты хочешь сказать, ты его полюбила?"
"Я вас всех ненавижу", - сказала она, глядя сбоку на Лёву злым птичьим глазом.
Дом (1)
Довести опыт до критической точки и в последний момент остановиться. Устоять, удержаться на цыпочках. Испытать силу воли - так, кажется, это называется. Во всём этом есть огромное искушение, соблазн, похожий на соблазн подойти к краю крыши и заглянуть вниз. И представить себе, что летишь вниз, - и отшатнуться. Она забыла сказать, думал Лев Бабков - или нарочно утаила, - что преподаватель военного дела сам подал пример: хочешь, сказал он, я тоже разденусь. Потому что и он поставил перед собой эту задачу (не очень-то сознавая её): успеть остановиться в последний момент. В удобнейший момент, когда все препоны отпали, кроме одной - запрета овладеть девчонкой. Но в том-то и дело, что это пари, заключаемое с самим собой, точнее, с вожделением, было двойным предательством. И по отношению к вожделению, и по отношению к девочке.
И сама она, за минуту до этого взиравшая на "дядю" со страхом и отвращением, почувствовала себя преданной. Само собой, никакого чувственного позыва она не ощущала. Но страх, любопытство, соблазн приблизиться к границе сходны с желанием: как и оно, они стремятся к завершению. Если бы военрук приступил к делу, она стала бы биться, царапаться, заорала благим матом. Но когда он сказал ей: одевайся, и можешь идти, - она рассвирепела. Она была разочарована больше, чем могла об этом сказать; вместо того, чтобы вкусить радость освобождения, она чувствовала себя униженной. Тогда-то она и сказала себе, что может сделать дядю "неспособным", - только такое объяснение случившемуся могло ей придти в голову.
Что-то забрезжило невдалеке, завиднелось между деревьями, и лес расступился. Это был старый дом или, вернее, дача. Они обошли её кругом. Гнилые ступеньки вели на террасу, стёкла были кое-где выбиты, заменены фанерой, клочьями свисал разбухший картон. Дверь на террасу заперта. За домом находились хибарка сторожа и хозяйственная площадка, дощатый стол, печка с плитой для стряпанья, труба водопровода с краном, всё старое, ржавое. Девочка дёргала дверь заднего хода, пока не оторвала ручку. Лев Бабков покачивался на перекладине качелей. Вдруг затрещала рама, отскочила доска, приколоченная косо к наличнику. Луша высунулась из окна. Как она забралась в дом?
Внутри был полный разор; видимо, дачу основательно почистили. Унесено всё, что можно было унести. Лев Бабков уселся перед разбитым пианино. Луша сидела на железной кровати и стаскивала разбухшие валенки, под ними оказались мокрые чулки. Платок и зипун валялись на полу возле кровати. Она стянула с себя чулки и, голоногая, в школьном платьице, прошлась по полу. Бабков что-то подбирал одним пальцем.
Медленно поводя плечами, виляя худыми бёдрами, она прогулялась по половице. Она шла с закрытыми глазами, высоко поднимая коленки, вытянув руки перед собой. Накткнулась на что-то, повернула назад, шла, покачиваясь, мотая головой. Человек, сидящий за пианино, услышал её мурлыканье. Она пела что-то сквозь зубы. Пение сменилось бормотаньем, время от времени заклинания, вздохи и всхлипы вырывались из её уст. Девочка открыла глаза. Теперь она изображала балерину, взмахнув тонкими руками, взлетела, неловко упала на носок, с трудом удержалась, снова взлетела. Лев Бабков играл на разбитом инструменте танец Маленьких лебедей. Плясунья вся тряслась, махала кистями рук. Закружилась, упала на пол, мотала в воздухе узенькими, чёрными от грязи ступнями голых ног, показывая серые трусики. Гордо вышагивала вокруг под дребезжащие звуки марша и под конец, шатаясь от изнеможения, низко и церемонно раскланялась перед пятном, оставшимся от портрета на рваных засаленных обоях.
Что есть истина?
Лев Бабков взошёл по ступенькам двухэтажного, снизу каменного, наверху деревянного дома, каких немало ещё осталось в переулках и вдоль набережных старого Замоскворечья. Хотел позвонить, но вспомнил, что в таких случаях входят, не оповещая о себе. Лев Бабков был одет как положено: чёрный костюм, тёмный галстук. Подобающая мина. Он вступил в коридор: тишина. Громко скрипнула дверь. В комнате всё место занимал раздвинутый и накрытый стол. Люда подняла на гостя траурный взор. Молча, кивками налево и направо он приветствовал компанию, кто-то протянул ему крепкую ладонь, большинство взглянуло на него с любопытством, не зная, к какому рангу присутствующих принадлежит гость, вошедший последним. Народ потеснился. Лев Бабков оказался рядом с Людой, которая молча, с обиженно-скорбным выражением смотрела перед собой. Наступила пауза, напоминающая тот миг напряжённой тишины, когда танцевальный ансамбль, взявшись за руки, в застывших позах, ждёт, когда грянет музыка, чтобы вылететь из-за кулис. Миг ритуального ожидания перед накрытым столом, когда положено фотографироваться. И кто-то уже воздвигся в углу с аппаратом, примеряясь так и сяк.
Гость скосил глаза на Люду, её лицо было густо напудрено, на ресницах висели крошки чёрной краски, она была в чёрном полупрозрачном шёлковом платье, под которым на чёрных бретельках лифчика покоилась и дышала, как в глубоком сне, её грудь. Заметив нацеленный на неё объектив, Людочка инстинктивно выпрямилась. Дремлющие соски услышали позывные соседа. Мы находимся в силовом поле, мы сами генераторы этого поля, которое шелестит и струится вокруг нас, и его законы можно было бы описать при помощи уравнений, сходных с уравнениями Максвелла. Некогда Лев Бабков проучился два года в техническом училище, но философское образование дала ему жизнь.