- Это значит "О чем ты думаешь?" "Я думаю, чем бы таким заняться, чтобы убить время", - отозвался я. "А, совсем забыл тебе сказать. - Он подошел к своему сундуку и, по обыкновению осторожно, нащупал и извлек книжечку в белом, телячьей кожи, переплете. Я сразу узнал кожу из Смитфилда. - Это будет наша мореходная хроника". - "Что, сэр?" - "Морской журнал. Мы собрались пересечь океан, Гусперо. Но мы будем бороздить также умы людские… - Внезапно корабль дернулся, и мистер Мильтон вскинул голову. - Налетел сильный ветер. Слышишь его? Это Господь испытывает нас на равновесие и прочность оснастки". - "Нет, сэр, это что-то другое. Прислушайтесь к крикам моряков. Корабль снимается с якоря. Мы снова поплывем". - "Вновь в океанские просторы. Дикие и безлюдные. Сердце начинает биться сильнее". - "Да, сэр. Только вот от чего - от волнения или от испуга?"
4
Апреля 2-го, 1660. На море качка, многим на корабле выворачивает нутро. Мой досточтимый хозяин сказал: "В нашем рискованном путешествии должно ожидать постоянных тревог. Подай мне зеленый имбирь. - Он разжевал кусочек и выплюнул в ладонь. Затем сунул остатки в карман своей шерстяной накидки. - Помни, что мы пересекаем неизмеримые и коварные глубины". Корабль ходил ходуном, нас швыряло из угла в угол, и хозяин цеплялся за меня, чтобы не плюхнуться задом на пол. "Следует признать, Гусперо, что в нашем падшем мире все его части, от сложных до простейших, вступили, кажется, в непримиримую борьбу друг с другом". Тут он рыгнул - и я проворно подставил горшок под его блевотину.
Апреля 5-го, 1660. Дочь некоего Джона Роуза, торговца чулками, занемогла: на груди у нее появились синие пятна. Эти признаки напоминали лондонскую чуму, которая всего лишь год назад унесла на тот свет половину жителей Смитфилда. "Неплохо было бы иметь на корабле под боком аптеку", - сказал мистер Мильтон. "Неплохо было бы, - вставил я, - иметь под боком сосуд, из которого сосут, чтобы дух взбодрить". "А то, что высосут, - сразу в другой сосуд". - "Сэр…" - "Лучше успокой себя настойкой полыни. Господу угодны незлобивые сердца".
Море было недвижно как зеркало. С семи утра волнение начало стихать, и к полудню установился штиль. Я вывел мистера Мильтона на палубу, и, едва он оказался на свету, его глаза заблестели. Я подвел его к поручню, и он перегнулся через борт. "Хотел бы я, - проговорил он, - увидеть дно этой чудовищной пучины". - "Встретиться с морскими змеями? Рыбными драконами и чем там еще?" - "Под нами может покоиться Атлантида с подводными куполами и башнями. Это было бы настоящее диво".
Апреля 7-го, 1660. Девочка заболела не чумой, а оспой, которая ее и сгубила. Капитан Фаррел и родители, с сумрачными и торжественными лицами, похоронили ее в море. Моряки привязали ей одно ядро к шее и другое к ногам и, спуская тело за борт, поднесли запал к пушкам. Они просили мистера Мильтона произнести прощальное слово над усопшей, но он отговорился болезнью и усталостью. Он не выходил из каюты, пока тело не исчезло в волнах.
Апреля 9-го, 1660. Сегодня мистер Мильтон начал письмо к некоему Реджиналду де ла Поулу, секретарю старого распущенного Совета. "Возлюбленный друг, - диктовал он, - сердечно тебя приветствуем. Нет. Прежде поставь вверху "Laus Deo"". - "Что означает…" - "Что означает: помалкивай, не то заработаешь оплеуху". Раскинувшись в кресле, предоставленном капитаном, и сам себе улыбаясь, он диктовал свою (как он выразился) эпистолу. Мне в жизни не приходилось слышать такую уйму мрачных слов, произносимых со столь веселым выражением лица. "Нет более зловещего признака для страны, - говорил мистер Мильтон, - чем когда ее обитатели, дабы избежать невыносимых лишений на родине, бывают принуждены во множестве покидать ее пределы. И однако нам пришлось оставить нашу дорогую Англию ради безбрежного океана и диких пустынь Америки…" - "Помнится, сэр, вы полагали, это будет весьма приятно". - "Желаешь постоять у румпеля с привешенной на шею корзиной камней?" - "Жестоко, но изобретательно, сэр". - "… Диких пустынь Америки, где обездоленные осколки нашего несчастного народа, бедные изгнанные братья из Новой Англии, лия слезы и испуская вздохи, считают на берегу часы в ожидании нашего прибытия…" - "Ох, Господи!" Я не знал, восхищаться его речью или же страшиться его пророчества. "…Однако никто и ни при каких условиях не уговорит и не понудит нас вернуться домой. Зрелая мудрость, сознательная решимость и чистая любовь гонят нас в скорбную пустыню, где мы вновь обретем потерянную свободу". - "Капитан распространялся насчет процветающих городов и деревень".
Подняв кулак, мистер Мильтон яростно потряс им у меня перед носом, и я замолк. "Перемена окружения не меняет наших умов. Несгибаемой рукой, - он разжал кулак, - если таковой еще способны обладать представители заплутавшегося, изнуренного человеческого рода, мы возродим наше утраченное наследие, вернем наши свободные владения, утвердим наши исконные отечественные привилегии. Время побежит вспять и достигнет золотого века. Пока что довольно, Гусперо. Чеканка слов - занятие не из легких".
Апреля 12-го, 1660. На борту корабля есть орган! Капитан Фаррел сообщил моему благочестивому господину, что его взяли грузом при последнем отплытии из Грейвзэнда, владелец умер в пути от каютной лихорадки и к органу еще никто не прикасался. Когда мистер Мильтон это услышал, у него невольно задрожали руки. "Мой отец любил музыку, - сказал он капитану, - и дал мне основательную выучку. В таком путешествии нам нужны приятные мелодии". Нас провели под палубой в передний трюм, но перед входом мистер Мильтон остановился и попросил меня принести его черную мантию. "Я не могу играть в шерстяной накидке, - сказал он. - Шерсть с органом несовместима". - "Зато с вами совместима, - пробормотал я, поворачивая назад. - И даже очень".
Хозяин дожидался меня с нетерпением, но я постарался облачить его в мантию медленно и с наивозможной почтительностью. Затем мы величественно ступили в трюм, где капитан указал на какой-то предмет в углу, обернутый тканью. "Вот тут он тихонько себе стоит с того самого дня, как мы взяли его на борт".
Я снял с органа покрывало, насквозь пропылившееся, будто престарелая девственница. "Да он совсем крошечный", - не удержался я. Мне - то представлялись сложное переплетение труб и мощные педали органа в соборе святого Павла.
Коснувшись пальцами клавиатуры, мистер Мильтон вздохнул: "Это переносный инструмент. Найдется здесь какое-нибудь сиденье? - Устроившись на рундуке, он снова вздохнул. - Иные из наших спутников-собратьев почитают музыку гармонией, присущей падшим ангелам. Но с какой стати дьяволу должны доставаться лучшие созвучия? Наши добрые английские напевы нимало не запятнаны отголосками мессы". Он сумел дотянуться ногами до педалей - и вмиг заиграл и запел, в точности как продавец баллад. Но не религиозный гимн, а ту самую прискорбную чепуху "Лейтесь, хрустальные слезы", которую вечно слышишь в Корнхилле или где-нибудь вроде того.
Апреля 13-го, 1660. Пение мистера Мильтона, будто голос какого-то заклинателя, навлекло на нас бурю. Сначала до меня донеслась команда: "Ребята, уберите марсель!", а через миг вторая: "Убрать главный парус!" Оглушительные выкрики прервали лучший из моих снов: я летал над крышами Лондона! Я собрался разбудить хозяина, но, взглянув в его угол, увидел, что он уже читает молитвы. Пришлось тихонько подняться и прокрасться на палубу. Ну и картина же предстала моим глазам! Ясное небо куда-то исчезло, а вместо него над нами нависла туча сумрачнее кладбищенской стены. С севера дул крепчайший ветер, а матросы сновали туда-сюда, отдавая друг другу беспорядочные распоряжения. Я поспешил в нашу каюту с известием о надвигающемся шторме. Хозяин все еще читал молитвы и не пошевелился до тех пор, пока громко не провозгласил "Аминь!" Я опасался, что он набросится на меня за вторжение в неподходящий момент, однако вместо того он улыбнулся.
"Тебе не терпится сообщить мне о нагрянувшей суровой непогоде. Но я уверен, что наш капитан не покинет штурвала. Выведи меня, пожалуйста, на палубу, чтобы мелкие брызги летели мне в лицо". - "Что там мелкие брызги? Вас может окатить свирепый вал". - "Тогда привяжи меня к себе веревкой попрочнее". - "Вместе тонуть или вместе плыть?" - "Мы и без того влачимся в юдоли смерти, Гусперо".
Я сопроводил мистера Мильтона из каюты наверх и, крепко обхватив его вокруг пояса обеими руками, замер на месте, пока он подставлял лицо буйству стихий.
"Волна катится за волной, - прокричал он мне сквозь рев крепчавшей бури. - Верхушками они должны касаться неба!" - "Почти что так!" - крикнул я в ответ. Краем глаза я видел, как моряки пытаются обвязать корабль якорной цепью, чтобы он не развалился, а мистер Мильтон все так же заливался смехом. Он хотел было сказать мне что-то еще, но слова его, мешаясь с возгласами капитана и матросов, потонули в грохоте океана. "Эту нескончаемую бурю, Гусперо, вовеки не усмирить…" - ("Клади руль под ветер! Так держать!") - "Словно трубный глас судьбы…" - ("Исполнено, сэр".) - "…что громом потрясает бездну!"
("Все готово?" - "Да. Да".)
Внезапный рывок качнул нас так, что я едва не разжал хватки, а незакрепленный груз потоком воды стремительно потащило по палубе. Ух, и завывала же буря! Но мой хозяин, не отирая заливаемых водой слепых глаз, продолжал взывать: "Обрушь ты на меня и лед, и снег, и град, и натиск урагана!" - "Хватит с вас! Скорее обратно!"
Напрягая все силы, я поволок его с открытой палубы, как раз когда судно ухнуло вниз под ударом столь гигантской темной волны, что я и не чаял больше выбраться на поверхность. Я толкнул мистера Мильтона в проход, где нас нещадно швыряло и кидало от стены к стене, пока неожиданный крен корабля не вбросил нас в нашу каюту. Хозяин рухнул мешком на холщовую простыню; чуть ли не насмерть сраженный холодом, он кусал себе руки в попытке вызвать в жилах хоть какой-то прилив теплой крови. "Великий миг, - произнес он, - когда слышишь глас Господа. Не правда ли, Гусперо?" - Меня всего колотило, а зубы выбивали такую стукотню, что с ответом совладать не удалось. "Ощущаешь ли ты Его присутствие рядом с собой?"
Тут хозяин растянулся на узкой постели и погрузился в сон.
К полудню шторм пошел на убыль и в непривычной тишине донесся голос капитана Фаррела: "Отскрести палубу! Навести чистоту на всем судне! Хирург, позаботьтесь о раненых! Эконом, запишите их имена, если нужно! - Капитан был спокоен, словно никогда не покидал суши. Он постучал в нашу дверь: - Мистер Мильтон, сэр! Все в порядке. Шторм улегся".
Хозяин вознамерился было подняться, но вновь откинулся на подушку.
Апреля 14-го, 1660. Мистер Мильтон подхватил озноб, перешедший в лихорадку, оттого что спал в мокрой одежде. "Хочу пить, - заговорил он. - В жизни так не жаждал славы или не томился по…" Я поднес к его губам жестяную кружку с дождевой водой - и он поспешно ее осушил. "Судьба отметила меня с младенчества", - прошептал он. Умолкнув, он прикрыл невидящие глаза. "Знаешь ли ты, что свеча на Бред-стрит никогда не задувалась раньше третьего часа ночи? Я не сумею поведать тебе о моих изнурительных занятиях и усердных ночных трудах. Бред - стрит. Милк-стрит. Вуд-стрит". - "Мне они знакомы". - "Ты кто - констебль или мусорщик? Трубопровод у рынка вконец засорен". - "Успокойтесь, сэр".
Раздетого догола, хозяина бил озноб, хотя я навалил на него столько тряпья, что согрелся бы и лунный житель. "Этот налет холода прогонит мою раннюю оттепель. Тяга к удобствам остудит мой пыл". - "Усните. Усните, прошу вас". - "У меня жуткая лихорадка, Гусперо, правда? Я мерзну, однако где-то в груди пышет целая глыба жара". - "Простуда, сэр". - "Том". - "Вы подцепили горячку от ветра и брызг".
На час-другой он впал в прерывистую дремоту, а я тем временем наводил порядок в каюте, где недавно побуйствовал шальной ветер. Вдруг я услышал: "Они ведь называют меня "леди", правда? - Я дал ему еще немного воды. - Братцы-блядцы. Братья во питье. Еще воды, будь любезен". - "Может, дать вам немного изюма? Или кусочек имбиря?" - "Поди на рынок и купи бобов. Тогда мы сможем поискать великана. - Он улыбался мне. - Вот что я тебе скажу, мой добрый мальчик. Побыв с тобой, каждый раз становишься чуточку мудрее". Ему было слышно, как на палубе братья распевают: "Иисус, кто правит…" "Нынче я пью из Его источника", - добавил он. И снова уснул.
Апреля 15-го, 1660. Кок сказал мне, что все зерно на борту зачервивело и стало вонять. В Леден - холле такого бы не случилось. Я прогуливался по палубе, оставив хозяина мирно почивать после отбушевавшей у него в голове бури, и вдруг у меня за спиной послышался топот и возбужденные голоса. Какого-то молодца обвязали веревкой под мышками и вокруг пояса и собирались опустить за борт. "Это еще что? - спросил я на редкость нудного увальня, который состоял в услужении у капитана. - Его что, собираются искупать?" - "Нет-нет, что вы! Вы видели, как вчера, во время шторма, хотя это был и не шторм, а настоящий ураган. - Он всегда строил свою речь очень тщательно и с натугой; его взяли на борт, судя по обмолвкам матросов, потому что он приходился капитану незаконнорожденным отпрыском. - Вам известно, что мы тут обшарили сверху донизу весь корабль в поисках трещин, щелей и пробоин?" - "Известно". - "Придирчивый осмотр занял шесть часов. Нет, семь, если учесть перерыв на закуску: мистер Роджерс с помощниками решили, что за такой тяжелой работой подкрепиться сыром и элем будет в самый раз". - "Валяй дальше". - "А как то и дело требовали подать смолу, вы разве не слышали? Так вот, поиски выявили не одну течь, и все они были устранены". - "И?" - "Эта - последняя. Задача не из простых, но необходимая до зарезу, так что капитан пообещал бутылку из собственного погреба, если только справедливо именовать погребом помещение, которое находится не под землей. Как бы вы это назвали, Гусперо? Подпалубником?" - "Так матроса опускают за борт, чтобы он заткнул течь?" Послышался дружный крик, а храбрец вскинул руки над головой, показывая, что дело сделано. "В общем - да".
Я спустился в нашу каюту, где обнаружил мистера Мильтона сидящим в постели. "Что там за переполох?" - "Моряки залечивали нашу последнюю рану, сэр". - "А я тоже залечил свою. - Он рассмеялся: несомненно, он пошел на поправку. - Мы восстали из волн победителями, так же и я одолел полосу ненастья. Подвинь-ка мне вон тот сосуд. Я за всю ночь ни разу не мочился". - "Еще одна течь!" - "Отвернись, нечестивец!" Покуда он справлял нужду, я стоял поодаль. "Возможно, Гусперо, твоя ученость и не подвигнет тебя вершить великие дела, но ее, по крайней мере, достанет для вящего прославления тех, кто на таковые способен". Мистер Мильтон вновь стал самим собой.
Апреля 20-го, 1660. Кое-кто из наших спутников все еще лежит с оспой и тропической лихорадкой - но смертельных случаев только два, что, по словам капитана, сущая малость для подобного плавания. Он рассказал мистеру Мильтону, что в первую очередь заболевают те, кому не очень хотелось расставаться с Англией. Хозяин покачал головой. "Нам выпал прискорбный жребий. Вслед за исконно английскими вольностями исчезла и наша истинно английская стойкость. Признателен вам за этот урок, дражайший капитан".
Апреля 24-го, 1660. Один из матросов, некто Томас Фикет, был уличен в торговой сделке с ребенком: дал девочке разрисованную коробочку, ценой не больше трех пенсов, в обмен на три галеты в день, пока продолжается путешествие. Он успел уже получить от глупышки тридцать галет, которые продавал остальным членам команды/ Это был, в самом деле, мерзкий хапуга, и капитан распорядился связать ему руки за спиной и протащить его под килем. Услышав эту новость, мой хозяин пожелал выйти на палубу и присутствовать при экзекуции.
"На нашей доброй родине преступника наказали бы плетьми, - проговорил он, когда за ним закрылась дверь каюты. - Однако тут правосудие водянистее". Один из братьев, услышав слова "наша добрая родина", спросил, что подразумевает мистер Мильтон под этим выражением - теперь, когда мы спасаемся из Англии бегством. "Я сказал "добрая родина", друг мой, а не священная. Наша страна погрязла нынче в трясине. Где же этот безнравственный мореход?" - "С минуту на минуту его выведут, сэр, - ответил я. - Ему дозволено помолиться". - "Рад это слышать. Так на чем я остановился?" - "Родина окунулась в грязь, сэр". - "Мне часто думалось, что око Господне взирает на Англию с особой благосклонностью; в лучшую, непорочную эпоху Эдуарда Шестого, казалось, так оно и было. - Трое братьев, внимательно его слушавших, что-то одобрительно забормотали. - Но пришли времена Марии. - У слушателей вырвались стоны. - Пьяницы и папистки, от уст которой исходило зловоние алчности и суеверий; коварной гадины, чья неистовая, зверская тирания была нацелена на то, чтобы лишить нас сил и ввергнуть, израненных, в тенета римского Антихриста. Что ж, мы стряхнули с себя эту пагубу, как стряхивают упавшие на одежду искры. Но вот является король и хочет снова уподобить нас слабым женщинам. Знаете, как, бывает, разумная мать подносит ребенка к краю глубокой ямы и держит его на весу, дабы он выучился бояться? Вот так и мы ныне научены страху. - Он умолк и рассмеялся. - Так о чем вы спрашивали, друг мой? Полагаю, вам хотелось бы услышать ответ, прежде чем вашу голову убелят седины? Но нет. Придется вам немного подождать. Преступник, кажется, приближается к барьеру".
Фикета вывели на палубу и крепко связали веревкой. Когда преступника перекинули за борт и он с криком исчез под килем, мистер Мильтон сохранял полную невозмутимость. Фикет вынырнул, и его, не перестававшего вопить, вытащили на палубу. Лицо его было изранено, залито кровью и сплошь покрыто грязью и водорослями. Он в упор рассматривал мистера Мильтона и, следуя мимо нас в свое узилище, выкрикнул: "Мое падение раскалило меня добела!"
Хозяин тронул меня за руку. "Вернемся к себе, - проговорил он, - приговор исполнен". - "О чем это он?" - "Ни о чем. Бессвязный бред. - Мне показалось, что мой господин странным образом чем-то встревожен. - Он сделался изгоем и хочет как-то облегчить себе бремя несчастья. - Мистер Мильтон тяжело оперся о мою руку, словно пьяный о столб, и я бережно повел его по коридору. - Знаешь, Гусперо, какая из вещей первой оказалась нехороша в глазах Бога? Одиночество. Слышал эту историю?" - "Какую, сэр?" - "О первом ослушании людском? Как-нибудь я тебе расскажу". - "Это было в раю?" - "Да. В первом и конечном месте нашего упокоения. - Хозяин не достиг еще тех лет, когда о людях говорят "стар, как колокольня собора святого Павла", но утомился он изрядно. - Как бы мы ни храбрились, положение, в которое мы попали, нестерпимо. - Я отвел его в нашу каюту, где он тут же улегся в кровать. - Меня спросили, почему я покинул Англию…" - "Они выразились не совсем так, сэр". - "Скажу тебе, почему. Я, не прибегая к околичностям, вынес суровый вердикт во имя свободы и общественного блага. Причина достаточная?" - "Более чем".