Обычно мы шли в кофейню и подолгу сидели там. Я старался занять столик возле окна, чтобы видеть свое отражение. Иногда девушка сердилась и говорила: "Не знаю, зачем тебе нужно было встречаться со мной, если ты только и делаешь, что не сводишь глаз со своего отражения в окне". Я смеялся. "Как тебе угодно, милая, - мог сказать я в ответ. - Займись собой. На берегу моря хватит гальки для Ханси!"
Дальнейшие его откровения потеряли для меня смысл, диагноз был очевиден. Самовлюбленная личность - крайне трудное, безрадостное положение для окружающих. Ханс любил себя и не мог найти иного счастья до тех пор, пока не наступит развязка в этом несовершенном любовном романе - романе, который по своей природе не подлежит завершению! Более того, последствия не замедлят сказаться. Нарцисс может навсегда попасть в ловушку собственного несчастья, но при этом гораздо больше несчастья принесет другим. Пребывая в постоянном поиске, он никогда не найдет того, кого ищет, ибо объект его поисков - он сам. Ситуация абсолютно тупиковая, так как нельзя увидеть себя со стороны. Помочь может только зеркало, и Нарцисс знает, насколько это дешевая хитрость. Бедный Ханс; хотя…
Ханс: У меня было по пять-шесть свиданий в неделю, часто одновременно с разными девушками. И тогда приходилось составлять план, если не сказать - изворачиваться. Требовалось соблюдать осторожность, чтобы не пойти в ту же кофейню два раза подряд, на случай, если девушка, с которой я был накануне, вдруг придет туда меня разыскивать. Они не давали мне покоя. Да, я действительно страдал в этом смысле, но не мог остановиться. Все происходило так, словно девушка, которую я искал, вообще не существовала и ее не было ни в Мельбурне, ни даже во всей Австралии!
Думаю, кое у кого из девушек хватало причин сердиться на меня. Особенно у той, что была недовольна мною больше других…
Неудивительно, что самовлюбленная личность вызывает у окружающих чувство враждебности. Некоторые люди возмущаются тем, что "нарцисс" использовал их ради собственного удовольствия, и пытаются этому противостоять. Часто это жест отчаяния, хотя он может привести к весьма неожиданным результатам…
Ханс: Та девушка (вот сука!) позвонила мне и сказала, что ее подруга очень хочет со мной встретиться, но она застенчивая, и попросила помочь ей. Если я соглашусь прийти в гости, то не буду разочарован.
Разве можно устоять перед таким приглашением? Я не смог и пообещал прийти в субботу вечером по тому адресу, который она мне дала. Она выразила надежду на скорую встречу, ибо ее подруга сгорает от нетерпения.
Я позвонил в дверь, и открывший ее был… мной. Казалось, я смотрю в зеркало. Он походил на меня, как одна капля воды на другую. Он был моим двойником.
Какое-то время мы смотрели друг на друга, открыв рот. Потом он сказал: "Они уверяли, что придет девушка. Я тебя не ждал…" Разумеется, я мог сказать то же самое, но лишился дара речи. Мы оба стали жертвами жестокой шутки. Должно быть, эта девушка хотела, чтобы я увидел себя самого.
Я: И должно быть, вы были очень рады увидеть себя со стороны.
Ханс: Наверное, самую малость. Но я все еще чувствовал унижение, поскольку воспринял это как пощечину. И переживал за того человека, который так напоминал меня.
Я: Вы переживали, потому что он напоминал вас, но не был вами. А значит, был конкурентом.
Ханс: Да, если хотите. В любом случае, я сильно разозлился. И до сих пор зол, вот почему я обратился к вам. Не можете ли вы что-нибудь сделать, чтобы помочь мне?
Я: Нет. Ничем не могу помочь.
В истории Большого Ханса есть послесловие. Спустя несколько недель я получил от него письмо, в котором он рассказывал о необычном открытии. От родителей ему стало известно, что они кое-что скрывали: у него был брат-близнец, умерший во время родов. Теперь Ханс знал, что нашел его на той злополучной встрече. Но даже это не делало его счастливым.
"Я не ищу брата, - писал он. - Брат - это самое последнее из того, что я хотел бы найти".
Теперь все окончательно прояснилось. Я готов был обвинить Ирмгард в потакании самовлюбленности Ханса, но это только часть истории. Ханс знал, что у него был двойник - он встретил его в утробе матери, а затем потерял. И еще в утробе матери он видел, что брат был его копией. Потом, почувствовав, что "копии" рядом уже нет, он интуитивно стал искать того, кто отсутствует - и кто в точности похож на него. Все способствовало появлению "самовлюбленной" личности; Ирмгард, ее жестяная бадья, наряды кайзера Франца и песенки просто заполнили клише, которое было уготовлено с рождения.
Я думал над тем, что можно сделать для Ханса, и вдруг на ум пришла неплохая мысль. Я пригласил его к себе.
- Не ищите понапрасну удовлетворения в других людях, - сказал я. - Прекратите назначать свидания девушкам. Устройте свидание с самим собой!
Он смотрел на меня подозрительно.
- Вы имеете в виду, что я должен пойти на свидание… один? Я правильно понял?
- Да, - ответил я. - Именно это я имел в виду. Вы будете намного счастливее, поверьте мне.
Казалось, он на миг задумался.
- Что же получается, я должен отправиться на свидание и просто… просто танцевать сам - так, что ли?
- Да, - подтвердил я. - Вам это доставит удовольствие. Еще пригласите себя на ужин. Сходите с собой в кино. Вы - именно тот человек, который вам нравится. Просто смиритесь с этим.
Он улыбнулся, явно довольный моим предложением.
- Возможно, вы правы, - сказал он. - Может быть, я зря потратил время на все эти свидания с другими.
- Ну, конечно, зря. Уверяю, вам будет хорошо только с самим собой, Ханс.
- И дешевле обойдется, - заметил он. - Думаю, мне удастся неплохо сэкономить!
- Вот именно, - поддержал я. - На целых пятьдесят процентов.
Тут он нахмурил брови.
- А как же быть с сексом? - спросил он. - Что делать…
Я был готов к этому.
- Кого вы на самом деле хотите видеть в своей кровати, когда просыпаетесь утром, Ханс? Чью голову на своей подушке? Постарайтесь ответить искренне.
Ханс усмехнулся.
- Думаю, самого себя. Да, себя. Свою голову.
- Ну, вот, пожалуйста, - сказал я и добавил: - Теперь вы гораздо более счастливы, Ханс, разве не так?!
Он широко улыбался.
- Намного, - кивнул он в ответ.
КАЛВАРРА
Они жили не в Калварре, - которую все называли просто "город", - а приблизительно в пяти или шести милях дальше, вблизи одной из тех пыльных, наполовину вымощенных дорог, что, казалось, не кончаются никогда, но в конце концов приводят к зарослям эвкалиптовых кустарников, точнее, в никуда. Поворот, обозначенный единственным покосившимся указателем, начинался сразу же за подъездной дорогой, служившей ориентиром.
"За элеваторами повернуть налево" - простой, надежный способ объяснить направление посетителям, бывающим там редко.
Словно маленькое дитя, она играла в тени элеваторов и считала их своими, хотя конечно же они принадлежали городу. Именно сюда свозили зерно со всех близлежащих ферм и загружали в поезда, которые доставляли его в порт для отгрузки. Несколько недель в году, пока убирали урожай, элеваторы были эпицентром внимания; остальную часть года они стояли заброшенными. Но даже тогда служили доказательством важности города - его экономическим обоснованием. Вот оно, оправдание Калварры, вот что давало право на существование в этой стране, где городу невозможно выжить только потому, что он всегда тут был.
Они жили вдвоем с отцом, который в свои шестьдесят три готов был уйти на пенсию, если бы только мог. Мать умерла вскоре после ее двенадцатого дня рождения, не оправившись от болезни, жестоко короткой. После этого отец замкнулся, погрузившись с головой в работу на земле. Родственницы отца предлагали забрать девочку к себе, а одна тетя даже приехала на ферму, и случайно ее слова донеслись до слуха племянницы.
- Ты не сможешь позаботиться о девочке, Джек, - говорила тетя. - С девочками все иначе, нежели с мальчиками. Им нужна женская забота. Для них очень важно быть рядом с тем, кто подскажет во многих случаях жизни. Отец не способен этого сделать - просто не в состоянии, какие бы благие намерения у него ни были.
Она слышала, как отец сопротивляется.
- Это мой ребенок. Здесь ее дом. Да, черт возьми, разве у отца нет права на своего собственного ребенка? Так что же теперь, со всем покончено, так получается? Всему конец?
Тогда тетя заговорила по-иному:
- Она никогда тебе не простит того, что ты продержал ее взаперти. Ты лишаешь ее всех возможностей. Если она переедет ко мне в Балларат, то научится жить, заводить друзей, вести домашнее хозяйство. Всему необходимому.
Какое-то мгновение отец молчал. Потом возразил:
- Она может вести хозяйство в этом доме. Научится всему, что нужно, здесь, где все ей принадлежит.
- Но для девочки это не жизнь, Джек, пойми правильно.
Он сделал паузу, обдумывая ответ, который позволил бы закончить обсуждение.
- Хорошо, - сказал он. - Давай спросим у нее. Чего она хочет: остаться здесь, в своем доме, или уехать с тобой в Балларат. Спроси у нее. Ведь теперь принято считаться с мнением детей, не так ли? Ну вот. Если она скажет, что поедет с тобой, можешь ее забирать. Если скажет, что хочет остаться, значит, останется здесь.
Сердце у нее бешено заколотилось. Конечно же, она скажет "нет": пусть они спросят, пусть только спросят… Тогда все узнают! Но тетя прекрасно понимала, как и ее брат, что дети редко соглашаются покидать знакомые места, и спрашивать бессмысленно. А потому ей ничего не оставалось, как фыркнуть, бормоча под нос предостережения по поводу того, что случается с девочками, которые остаются на ферме и у которых никогда не будет возможности получить надлежащее образование.
Когда они перешли к другой теме - об оспариваемом наследстве и вероломстве далекого родственника, у девочки пропал интерес к происходящему. Она сидела одна в своей комнате, дверь все еще была приоткрыта, но взрослые в гостиной не слышали ее тихих всхлипываний по матери.
К скрываемой сестрами досаде, у него все ладилось. И только одна из них, наперекор всем, сделала ему комплимент, хоть и неохотно.
- Девочка хорошо выглядит, Джек, - сказала она при встрече на свадьбе у родственников. - Тебе, должно быть, это далось нелегко.
На самом деле все оказалось намного легче, чем он предполагал. Каждое утро он отвозил ее в город, в школу и никогда не опаздывал забрать днем, независимо от того, что происходило на ферме. Он сам покупал для нее одежду, но предоставлял выбор ей, и она всегда была хорошо одета. Он с ужасом ожидал подросткового бунта, споров по поводу позднего возвращения домой, необходимости соглашаться с тем, что ее будут подвозить после вечеринок юнцы, только что получившие водительские права; но ничего такого не произошло. Ее друзья - или те из них, кого он видел, - казались приятными и воспитанными. Они были детьми фермеров или городских служащих, и общение с ними не таило каких-либо сюрпризов. Конечно же, у них были вечеринки. В таких случаях она оставалась в городе у друзей и всегда возвращалась вовремя. Но когда вдруг он понял, что у него под носом, почти незаметно, она превратилась в свою мать - тихую, безропотную женщину, которая умела все делать и стойко преодолевала трудности, - у него сжалось сердце.
От этой мысли появилось неведомое прежде чувство гордости. Разумеется, останься в живых его жена, все сложилось бы иначе. Да, она могла бы дать дочери намного больше, чем он. В те последние, безжалостно быстро пробежавшие дни в больнице им не удалось даже поговорить, хотя она точно знала, что умирает. Единственное, о чем она попросила: "Береги ее, Джек"; и он кивнул, ослепленный слезами, не в силах что-либо сказать.
В школе требования были низкими, а учителя по большей части заурядные и любезные, потому учеба давалась ей легко. Особенно она преуспела на уроках живописи, и это поощряла учительница рисования, которая, в отличие от своих коллег, обладала воображением и считала, что способная девочка должна учиться в художественной школе.
- Ты сумеешь туда поступить, - говорила она. - Получишь место в Мельбурне, возможно, даже в Сиднее. И потом, если все пойдет хорошо, продолжишь учебу. Например, за границей. Школа Слейда. Париж. Или где-нибудь еще. Подумай.
Глаза у девочки сияли; но слова учительницы казались ей несбыточной мечтой. Она была девчонкой с фермы, выросшей в захолустье, где приходится бороться с нашествием муравьев, гнойниками у овец и прочими напастями. Она не может запросто сесть в автобус и уехать в Париж или даже в Мельбурн. Кто за все заплатит? Кто купит билет? Тех денег, что были, недостаточно, да у них никогда и не будет столько денег, сколько на это нужно.
- Послушай, - сказала учительница. - Я не просто так говорю. Ты сможешь стать художницей. Для этого нужен особый дар. И у тебя он есть.
- Спасибо. - Она не привыкла слышать комплименты и не знала, как ответить.
- Ты говорила об этом со своим отцом? - не унималась учительница. - Вы обсуждали твое будущее? Чем, на его взгляд, тебе следует заняться после школы?
Она смотрела в пол. Они не беседовали на такие темы. Никогда.
- Почему бы тебе не поговорить с ним? Попроси отца переехать жить в Мельбурн! Нет ничего плохого, если вы поедете туда вместе.
Ну конечно, учительнице все было известно. Она знала Джека Когдона, одного из тех одиноких, довольно патетических персонажей, вцепившихся в свою ферму, чтобы остаться там навсегда, возложив на дочь обязанности по кухне и уборке. Ей и прежде доводилось сталкиваться с таким отношением к жизни. Но тут особенный случай - у этой девочки талант. Некоторые идеально подходили для уготованной им участи - этой девочке суждена другая жизнь.
Как-то вечером, во время ужина, подав отцу рагу из бычьих хвостов с овощами и сев с другой стороны стола, она наконец решилась заговорить на волнующую ее тему.
- Мне пора подумать, что делать по окончании школы, - сказала она. - Осталось всего лишь два месяца.
Отец был озадачен, но все равно слабо улыбнулся ей.
- Надо же, - произнес он. - Как летит время.
Она притихла на мгновение, но потом продолжила:
- Мисс Вильямс - ты ведь знаешь ее? - думает, что мне надо поступать в художественную школу. Возможно, в Мельбурне.
Отец беспокойно ковырял в тарелке вилкой, избегая ее пристального взгляда.
- Почему бы нет? - отозвался он. - Поступай как хочешь. Это твоя жизнь.
Больше он ничего не добавил, но она поняла, что отец встревожен. В течение всего ужина было заметно его волнение, хотя он пытался создать впечатление, будто все в порядке, начиная обсуждать какие-то незначительные темы и перепрыгивая с одной на другую, быстро и сбивчиво. Конечно, она догадывалась, что он сейчас чувствует. Если она уедет, он никогда не сможет выйти на пенсию. Будет работать до тех пор, пока не иссякнут силы, и тогда он продаст ферму. Ему придется переехать в город, в один из тех убогих домов, где было полно отставных фермеров, которые целыми днями ничего не делали, только тосковали по своей прежней жизни. Он мечтал выдать ее замуж за сына фермера, чтоб тот взял на себя его дело, за парня с фермы, знающего, как управляться с хозяйством, за такого, как младший сын Пейджа, у которого никогда не будет ни малейшего шанса приобрести свою ферму из-за двух старших братьев. Он подходил во всех отношениях.
За кружкой пива в "Масонском баре", где они иногда встречались, он завел разговор с отцом парня.
- Думаю, скоро я буду вынужден все бросить. Мне не так повезло, как тебе, Тэд. С сыновьями.
Его собеседник улыбнулся.
- Порой они бывают жестокими маленькими ублюдками, с которыми трудно справиться. Так что не завидуй, Джек.
Оправдание получилось неловким, и оба умолкли. Среди фермеров считалось безоговорочной трагедией, когда в семье нет ни одного сына.
- Как там твой младший парень? Ему надо где-то устраиваться. Что он собирается делать?
Пейдж покачал головой.
- Сейчас он вертится у меня под ногами. Какое-то время работал на месте Харрисона, но они больше не могут держать его. Конечно, он многое умеет делать. Он хороший механик. Может все отремонтировать. Мог бы поработать в гараже - пройти курс учеников…
- Но он фермер - до мозга костей.
- Да, верно.
Несколько секунд они молчали. Неожиданно Джек оторвал взгляд от своей кружки пива и выпалил:
- Слушай, а почему бы ему не пригласить на свидание мою Алису. Глядишь, подружатся. - Он засмеялся. - Дети много чего не понимают в отличие от нас, но почему бы нет…
Пейдж улыбнулся.
- Да, ты прав, им могут попасться невесть кто. Мой может спутаться с ветреной девицей, которая женит его на себе. Твоя найдет кого-то, ну, в общем, кого-то, кто…
- Твой мальчик мне нравится. И я был бы спокоен за свое дело. - Джек помолчал, а потом добавил: - Ты не хочешь как-нибудь подбросить ему эту идею?
Пейдж выглядел нерешительным.
- Нынче такое не проходит. Это тебе не шестьдесят первый год.
Джек резко поставил кружку на стол.
- Пришли его ко мне. Я возьму его на работу на несколько месяцев. У меня много техники, которую нужно отремонтировать. Ты говорил, что он может с этим справиться.
- Ну да, может.
Она написала письмо в Мельбурн, и ее попросили выслать папку с рисунками. Ей стало тревожно, поскольку работ было совсем немного, и она не ожидала, что кто-то захочет посмотреть их.
- Это не важно, - заверила ее учительница. - Нарисуй что-нибудь и отправь им. Папка не означает уйму работ. Они просто хотят увидеть, что ты умеешь.
Она сделала несколько рисунков пером - ферма, элеваторы, натюрморт, кто-то из ее друзей - и отослала. Отцу об этом ничего не сказала; тот их разговор странно повис в воздухе, и она не могла заставить себя к нему вернуться.
Наступило томительное ожидание. Рисунки отправили по почте из школы, и именно туда должен был прийти ответ. Минуло несколько недель, и она решила, что ее письмо затерялось в груде почтовых отправлений, идущих в Мельбурн со всей страны. Наконец пришел ответ, где было сказано, что ее работы понравились, но для достижения зрелости, возможно, потребуется время. В этом году у них мало мест, однако ее могут принять условно на следующий год, если она получит проходной балл на экзаменах.
- Это означает, что тебя берут, - пояснила учительница. - При желании ты туда поступишь. А подождать один год - хорошая идея. После школы ты можешь год отдохнуть. Сейчас многие так делают.
Она забрала письмо домой, спрятав между страницами учебника, но ей не хватило смелости показать его отцу. Перечитав письмо еще раз, она положила его в выдвижной ящик, ее личный, где хранились дневник и фотографии. Она ждала удобного момента, чтобы поговорить с отцом, но в школе начались выпускные экзамены, а потом - выпускной бал, так что было некогда. Видимо, время неподходящее, решила она, к тому же отец пока ни словом не обмолвился о том, что будет по окончании школы.