- Картина старая, я ее уже несколько раз видела. И Захар наказывал не задерживаться. Когда будешь в Атямаре, заходи обязательно, где квартира моя - знаешь. Если не зайдешь - рас-сер-жусь! Это и хотела тебе сказать. Ну бывай, Танюша, чао! - Зина чмокнула подругу и опять, как вихрь, вылетела из комнаты.
- Ушла балаболка? - тотчас появившись, усмехнулась Поля.
- Проститься приходила, - коротко объяснила Таня и юркнула к себе за перегородку.
- Ай-вай, или уже ложишься? Почему так рано? - не отставала Поля.
- Лягу, Поля, устала, и не расспрашивай меня, не надо, - тихо отозвалась Таня из своей боковушки.
Поля сочувственно вздохнула. Под ее проворными руками трудолюбиво зашуршала разноцветная бумага.
Глава вторая
1
Ранним утром Таня прямиком направилась к колхозному складу. Ее не оставляли в покое комбайновые ножи: а вдруг "Сам" не зря на него напустился?.. Ремонт своего СК Таня закончила давно, пораньше многих других; все поношенные части заменила, что надо подправила, смазала, на днях снова проверила мотор на холостом ходу - работал как часы. Да и про злополучные эти ножи никогда она не забывала, только со склада взять не торопилась: знала, они там лежат в сухом месте, зачем же задолго до выезда в поле ставить их? Пойдут дожди - заржавеют, ребятишки из озорства снять могут - от этого никто не застрахован.
Нет, все у нее как будто в полном порядке. Хлеба в этом году в колхозе уродились тучные - лошадь с упряжкой утонет в них, и налив отменный. Комсомольцы на собрании дали слово: работать так, чтобы ни одного зернышка не оставить в поле. И уж не оберешься стыда, если она сама, секретарь комсомольской организации колхоза, отстанет от товарищей. Нельзя, никак нельзя!
Шла, про ножи эти, про скорую уборку думала, а за всем этим - все то же: как он там, Федя, где сейчас едет, скучает ли о ней?
Еще издали Таня увидела, что широкие двери склада открыты, и обрадовалась: значит, Кузьма Кузьмич, а проще - Директор - так звали его на селе - на месте. И когда уезжал на войну, и когда пришел с фронта, Кузьма Кузьмич носил свое доброе имя. Домой он вернулся жив-здоров, как говорится, коммунистом, с несколькими медалями. Правда, левая рука в локте не сгибалась - шальная пуля задела, однако не помешала сразу же окунуться в работу. За такую вот деловитость весь Атямар и прозвал его Директором. А в том, что прозвали его именно так, вроде сам оказался виновен.
По здешним обычаям Кузьму Кузьмича, как и всех тех, кто возвращался с фронта, встречали всем селом. Родные-близкие от радости слезу уронили, другие поплакали, вспомнив своих, которые уже никогда не вернутся.
За угощальным столом, когда Кузьма Кузьмич рассказывал, как он воевал, старичок - шабер Авдей Авдеевич разговорился с фронтовиком:
- Я вот гляжу, Кузярка, на твои плечи и никак, елки-моталки, не уразумею: это что за красные язычки поперек твоих погонов? Ты что, охвицером был?
- Не офицером - сержантом, - сказал фронтовик и согнутыми пальцами правой руки поправил свои черные с проседью усы.
- Это кто ж они, стержанты, которые скребнями чистят лошадей? - подвыпив, домогался старик, зная, что застолье начинает прислушиваться.
Кузьму Кузьмича задело - толстыми короткими пальцами он побарабанил по стакану, усмехнулся.
- Лo-ша-дей!.. Ежели бы ты знал, Авдеич, какие я там дела вершил, не стал бы так!.. Ло-ша-дей!!! Отечественная, брат, не родня той-то войне, на которой ты был.
- Ты что, аль партийный, чтобы, значит, копнить тебе большие дела? - доискивался Авдеич.
- А ты думал нет? На втором годе войны был уже членом партии, в боях под Сталинградом приняли.
Услышав о "вершении" больших дел, все сидящие за столом насторожились: какие же такие дела творил их Кузьма?
Авдеич подогрел насмешкой:
- Ты не виляй, елки-моталки! Ты прямо доложи: какие такие дела?
- Самые вот такие! Я там даже директором был! - выложил Кузьма Кузьмич Демьянов и большим пальцем правой руки опять прошелся по усам.
Любому чуду поверили бы в Сэняже, но чтобы на фронте быть директором - это уж сверх макушки хватил! Все же знали: на войне есть только солдаты да командиры, ни о каких фронтовых директорах никто слыхом не слыхивал.
Посыпались вопросы, всякие подковырки, - после настоятельных просьб фронтовик не выдержал, сдался. Да и самого его, похоже, подмывало рассказать, тем более за таким столом.
- Значится, это было так… Вступили мы после проломной атаки на немецкую землю. Остановились для передыху в одном хуторке, откуда только что сковырнули гитлеровцев. Это, братцы мои, не наши села. В каждому хуторке - винный заводик или погребок. В аккурат в самом таком хуторке и приткнулись мы. Командование сразу не распорядилось, что делать с этим заводиком, не до него было. А потребовалось сниматься - и озадачились. Оставить это добро без присмотра - как бы тыловики до вина не добрались - беды не миновать. Поделить всю эту заманчивую влагу между солдат и увезти с собой - куда там, бочки были, что твои слоны! Да нам и неколи возиться с ними, нам что на току - молоти да молоти!.. Тогда командование, чином ниже, решило: сохранить этот склад до тех пор, покудова не поставят сюда настоящего коменданта. Решили, а точка с хвостиком получается: кого поставить охранять склад-завод? Некого. Все рвались в бой, все - гвардейцы! Все командиры, все солдаты, у них, значится, одна задача: громить врага, а не прохлаждаться у винных бочек.
Кузьма Кузьмич хлебнул холодненького кваску, опять же довольно поправил усы - шуму за столом уже не было.
- Значится, думали-думали, кого бы назначить главой этого хозяйства, да и попался я на глаза нашему старшине. Он и сказал: "Вот - Кузьма Кузьмич! Лучшего директора и не ищите. Он же до войны был директором Утильсырья. Должность знакома, в самый раз".
Поначалу-то я опешил, потом осмелел, воспротивился: "Не директором, говорю, Утильсырья, товарищ старшина, а в колхозе кладовщиком был!" Ведь не вру - сами знаете. А наш старшина и на это нашелся. Это, дескать, все равно - где директор, там и кладовщик рядом. Вызывает меня командир, объясняет: "Начиная с этого момента в нашей фронтовой жизни наряду со всеми должностями будет еще одна должность - директор. Пора нам думать и про такие должности мирной жизни. Волку на самую лапу наступили - время!.. Первым нашим фронтовым директором сержант Кузьма Кузьмич Демьянов и назначается".
- Вот это, елки-моталки, да-да! Меня бы туда, на энтот заводик. Хотя бы сторожем! - пришел в восторг старый Авдеич. - Ну, и как же? Дал согласию?
- Куда денешься. Невыполнение приказа в военное время знаешь чем пахнет? А я солдат. Только сказал: так, мол, и так, один не могу справиться с этим хозяйством. Если, грю, я директор, тогда мне нужен штат.
- Это помощников, что ли? - уточнили за столом,
- А как же! Командир подумал, посмотрел и спрашивает: "Двенадцать человек тебе достаточно?" - "А хрен его знает, может быть, грю, и достаточно". Про себя-то прикинул: да с такой силищей не только заводик этот, целое село можно оборонить! Кругом же свои люди - фронт-то продвинулся вперед. Командир и распоряжается - кивает на тех, кто в стороне стоял: "Если достаточно, этих вот молодцов и бери".
Глянул я на них и обалдел, аж руки-ноги опустились. Все двенадцать - из музыкальной команды. Стоят словно апостолы. У кого на животе барабан, у кого через плечо, словно хомут, труба перекинута, кто свистульку держит. Что, думаю, буду с ними делать?
Старый Авдеич опять в восторг пришел, руками по коленкам хлопает,
- Это вот, елки-моталки, жизня! И шпирту, хоть купайся, и музыка, хоть пляши! Ах, едрена корень!.. Ну дальше-то, Кузярка, дальше!
- Дальше-то походил я в директорах всего три дня, - под дружный смех честно признался Кузьма Кузьмич. - Покудова проходящие войска не осушили все мои бочки.
- Это как так, елки-моталки? - поразился Авдеич. - Ты же там директор был аль кто? Куда смотрели твои те, апостолы?
- Ди-рек-тор! - передразнил старика Кузьма Кузьмич. - Самым главным директором там война была. Один командир заявится - в руках автомат, за поясом - пистолет. Второй придет - вся грудь в орденах: откажи ему! Один раз отказал одному лейтенанту, дык он, паршивец, прикатил на танке и нацелил свой хобот-пушку на заводик. Какая агитация здесь поможет?.. Спас меня один генерал. На третий день он как раз в этом хуторе расположил свой штаб и освободил меня от должности. Ступай, грит, Кузьма Кузьмич, топай со своими барабанщиками-трубачами, догоняй свою часть и доложи: освобожден честь по чести. Вот так, дружки-подружки, еле-еле спаслась моя душа от этой пагубной должности. Если бы не тот генерал, спасибо ему, не миновать мне трибунала: за то, что подчистую растащили все. Потом-то и старшина наш подтвердил: "Расстрелять, быть может, и не расстреляли, а в штрафники - прямая бы дорожка тебе".
После этого рассказа Кузьмы Кузьмича и пошло и поехало по селу: Директор да Директор. И времени-то прошло вон сколько, а директорское звание так за ним и осталось.
К нему-то под синими утренними дымками, резво вставшими над каждой трубой, и спешила сейчас Таня Ландышева.
Когда Таня подошла, Кузьма Кузьмич большим замком закрывал окованные железом громадные, как ворота, двери.
- Директору салют! - крикнула Таня.
Кузьма Кузьмич от неожиданности вздрогнул, оглянулся, по усам его скользнула улыбка.
- Как говаривал наш старшина - внезапное нападение больше делает урону, чем ожидаемое. Голосок же у тебя, дочка, - аж напугала! Это пошто ты так рано?
- Я, Кузьма Кузьмич, пришла за комбайновыми ножами.
- Хе! Поспать бы тебе надоть подольше, - снова открывая склад, попрекнул Кузьма Кузьмич. - Их до единого уже разобрали. Поди, слышала, приезжала из "Инерки" комиссия, и комбайнеры, словно на пожар, прибежали. Расхватали все до единого - кому какие попались. Ты одна что-то припозднилась.
Его слова огорошили Таню.
- Так это ж - мои. Кто ж их взять может?
- Ты что, единоличница? Это твое, а это - мое? У нас все вместе.
- Вы что, Кузьма Кузьмич, за обезличку?
- Видали, теперь уж меня винит! - засмеялся Кузьма Кузьмич. - Иди, заходи, там какие-то одни остались. Может, в аккурат твои и есть. Пройди вон на тот конец, - на прилавке лежат.
Таня кое-как пробралась в конец склада, перешагивая через колеса, покрышки, бочонки, мешки с цементом, ящики, трубы, банки со всевозможными красками; наконец нашла ножи, стала их рассматривать.
- Это не я, Кузьма Кузьмич, единоличник, а кто-то из наших комбайнеров! - расстроившись, сказала она. - Я свои сдавала - все блестели, ни щербинки не было. А оставили мне - все в грязи, заржавленные. Здесь вон даже и трещинки. Не от моего они комбайна, не пригодны они к жатве. И не возьму я их, Кузьма Кузьмич.
- Дело хозяйское, дочка, - возьмешь не возьмешь. Мне-то отколь знать: твои ножи аль нет? Это же не личное оружие, где значится номер, и по этому номеру ты за него и отвечаешь, как учил наш старшина.
- Для нас, Кузьма Кузьмич, сейчас и комбайн - танк, и ножи от него - автомат… - Таня хотела что-то еще сказать, но только огорченно махнула рукой.
Она теперь и не знала, что делать. Думала, отнесет Потапу Сидоровичу свои сверкающие ножи и не только оправдается перед ним, но и попрекнет. Эти же, оставленные кем-то, - косырь заржавленный!
Решила идти прямо к Вере Петровне Радичевой, чтобы рассказать ей про свои горести, если, конечно, она еще в правлении. Ей повезло: Радичева была у себя в кабинете. Когда Таня открыла дверь, Вера Петровна собирала со стола бумаги.
- Шумбрачи, Вера Петровна! Смотрю, куда-то торопитесь? А я хотела…
- Заходи, заходи, Танюша, никуда я пока не тороплюсь. На наряд не пойду, хоть сегодня не пойду. Надоели всем эти наряды, хуже горькой редьки! Чуть свет кто на велосипеде, кто на мотоцикле, а кто пешочком торопится. Словно на ярмарку. Да ты садись, садись. - Вера Петровна подвинула стул. - Было время, когда бригадиры каждое утро ходили от дома к дому, от окна к окну и заставляли, упрашивали людей выходить на работу. Теперь сами чуть не бегом бегут на работу. А наряды такими же остались - часами высиживают. Пока по всякому пустяку не договорятся. Сколько уж раз с Потапом Сидорычем спорила: планерка, а не заседание. Ни в какую!
- Я это, Вера Петровна, одним объясняю, - поддержала секретаря парткома Таня: - Никому он не доверяет. Как же! Если сегодня наряд не проведет - в колхозе все остановится. Привык: все сам да сам. Будто не видит: люди-то другие стали!
- Верно, Танюша, верно! Смотри, сколько у нас молодых специалистов, почти все с вузовским образованием. Доверия им больше надо. Самостоятельности. А не пальцем им на все указывать. - Вера Петровна прошлась по кабинету, снова остановилась возле Тани. - Вчера вот из "Инерки" приезжала комиссия. Смотрели, как мы подготовились к уборке. Все вроде прошло гладко. Правда, отметили кое-какие недостатки, так, по мелочи. На твоем комбайне, кстати, не оказалось ножей. Никакого внимания гости на это не обратили - тебя-то не было. Мол, приедет, поставит. Потап Сидорович мрачней тучи ходил. Вот человек!
Упоминание о ножах снова покоробило Таню.
- Досталось мне из-за этих ножей уже вчера вечером! Не успела из Атямара вернуться, как опять разнес. - Опуская подробности, Таня рассказала, как встретилась с Потапом Сидоровичем, чем закончился ее нынешний поход к Директору.
- Подумать только, Вера Петровна, в какое положение я попала! Выходит, поделом досталось мне!
- Да, с ножами некрасиво получилось, - согласилась Вера Петровна. - Кто-то из комбайнеров свою грязь оставил тебе. Но больно-то не кручинься. И забота вся - написать в Сельхозтехнику требование да получить новые.
- Только бы требование было, за ножами сама бы поехала. И купила бы за свои деньги.
- Зачем же за свои деньги? Ты же не виновата. Поедет механик в Атямар и привезет.
- Вера Петровна, очень прошу: не делайте этого! Лишь бы требование было. - Таня рывком поднялась со стула. - Сама уплачу, сама привезу, сама ему под нос суну. Только после этого успокоюсь.
Вера Петровна засмеялась, согласилась - знала она Танин характер: что задумала - сделает.
- Ладно, Танюша, - пообещала она и, положив руки на ее плечи, заглянула в глаза: - Ну как, Таня?
- Что как, Вера Петровна? - не поняла Таня.
- Как вчера на станции?.. Сердечко успокаивается или еще волнуется?
Лицо Тани залилось краской.
- Проводили, уехал…
- Ничего, Танюша. Теперь жди письма.
- Уже жду, - все так же розовея, призналась Таня, большие синие глаза ее глянули на Веру Петровну смущенно и доверчиво.
2
В открытое окно ворвался треск мотоциклов. Это после окончания наряда торопились по своим местам специалисты колхоза. "Отошла обедня", - усмехнулась Вера Петровна.
Она и сама хотела уйти, но в кабинет вошел Миша Назимкин, сияющий и нетерпеливый. Ворот его спортивной куртки был раскинут, из-под него синела полосами матросская тельняшка. Широко улыбаясь, он шел навстречу, закидывая назад густые белесые волосы, которые тут же, как крыло чайки, падали вниз, закрывая половину лба и нос с горбинкой.
После службы на флоте Миша Назимкин окончил зоотехнический факультет Мордовского университета и приехал работать в свой колхоз. Предлагали ему должность главного зоотехника в большом совхозе, но он отказался: словно магнитом тянула та, к которой он сейчас зашел и которую полюбил еще тогда, когда впервые увидел в своем селе молоденькой учительницей.
Миша чувствовал себя уже счастливым от того, что Вера Петровна до сих пор не вышла замуж. Ждала приезда Миши? Об этом Назимкин не знал. До службы их встречи бывали короткими, случайными, тогда Миша боялся даже заговорить о любви: она - учительница, окончила университет, а он, Миша, всего-навсего учетчик со средним образованием. В общем, как бы там ни было, Вера Петровна до сих пор живет одна. В более молодые годы не торопилась выйти замуж, потом целиком захватили ее школьные дела, а позже - партийная работа. Правда, однажды у нее назревала перемена, но за несколько дней до регистрации брака будущий муж по пьянке тяжело избил незнакомого человека и оказался вдалеке от Сэняжа. Видимо, и это заставило Веру Петровну призадуматься, с кем ей связать свою судьбу.
После приезда в колхоз уже главным зоотехником Миша и Вера Петровна стали встречаться все чаще и чаще. Радичева была рада приезду Михаила, теперь и он догадывался, что нравится ей. А открылись они друг другу в своих чувствах в Атямаре, куда вместе ездили на районное совещание животноводов. Вернуться в тот день домой не пришлось, весь вечер, до полуночи провели в парке, потом сидели вместе на берегу неглубокой Атямарки. Теперь все у них шло к свадьбе.
Вот и сейчас Миша крепко закрыл за собой двери кабинета, пытаясь обнять Веру Петровну.
- Да ты что, Миша, нашел место, глупый!.. - краснея, отталкивая его от себя, говорила Вера Петровна. - А если кто-нибудь зайдет, тогда что?
- Ни-че-го! Пусть заходят, все пускай заходят, Веруня, а мне еще лучше! Пусть видят, пусть знают! Никуда от меня не денешься.
- Дурачок ты, Миша! По-твоему, никто уж и не знает? Только молчат, виду не подают. А я и так никуда не собираюсь деваться. Разве я оставлю колхоз да еще тебя? - Вера Петровна на всякий случай чуть отодвинулась, втайне и за себя побаиваясь. - Хватит, Миша, потом, потом! Садись и расскажи, как прошел наряд?
Назимкин сразу же насупился, недовольно боком присел на стул.
- Про-шел!.. Как будто сама не знаешь, как они проходят! Сидит за своим столом и смотрит на нас сверху вниз. Словно перед ним прежние его ученики. Этому - сделать это, другому - другое. Не школьники ведь мы уже! Не сдержался, сказал ему, что знаем мы свое дело и отвечаем за него. Мы - специалисты, а не мальчишки на побегушках. Другие попытались поддержать - рта не дает открыть. Разгневался!
- Погоди, погоди, Миша. Да так же легче! Слушай, что тебе говорят, что приказывают, то и делай, - с умыслом, улыбаясь, поддразнила Вера Петровна.
- Вера, хоть ты пойми нас! - снова запротестовал Михаил. - Мы же не дети, которых на каждом шагу предупреждать надо: так не поступай, а поступай вот так.
- Понятно, - будто бы согласилась Вера Петровна, но сразу же с любопытством спросила: - Но сами-то вы, хотя бы ты, предлагал Сурайкину что-то дельное? Где ваша инициатива? Ага, молчишь?
- Да разве мы не пытались? Ведь что ни скажи - отвергает. Он все сам! Я, говорит, давал тебе такое задание? Нет. Тогда и не лезь, куда не следует. - Михаил не удержался от упрека: - Теперь и я начинаю догадываться, почему он так себя ведет: ты поддерживаешь его, одобряешь.
- Разумное - поддерживаю, никудышное - отбрасываю, - суховато сказала Вера Петровна.
- Выходит, и я неразумно хотел поступить, поэтому и оттолкнула меня? - мгновенно все переиначил Михаил. - Ни днем, ни вечером - надоело мне прятаться!
Он, мгновенно забыв про спор и глядя на Веру Петровну загоревшимися глазами, шагнул к ней.
Не пошевельнувшись, она предупредила:
- Ты все-таки не забывай, что мы в парткоме.
Михаила словно палкой ударили, закинув назад нависшие на лоб белесые волосы, он быстро вышел из кабинета, хлопнув дверью.