"Идо и Офира ещё спят, – подумал Лотан, – а отец, наверно, вовсе не ложился, и теперь сидит в своём кресле с открытыми глазами и прислушивается к шорохам за окнами".
На изгибе дороги мелькнул указатель: "Кфар-Даром – 3 километра".
По телу пробежало трепетное волнение, и в ту же минуту его внимание привлёк к себе бледный пучок света, рвущийся из приоткрытой двери знакомой постройки.
Выключив мотор, Лотан спрыгнул с джипа, бесшумно подошёл к двери и, заглянув во внутрь помещения, увидел седого, небритого мужчину; тот, пошатываясь на нестойких ногах, переходил от одной коровы к другой и, целуя их в широко раскрытые глаза, не то с ними беседовал, не то о чём-то их расспрашивал; в ответ коровы тянулись короткими, упругими шеями к его лицу, облизывая его своими огромными влажными языками.
– Привет, Эйд! – сказал Лотан.
Мужчина обернулся. Блеснули влажные от коровьей слюны щёки, а в тусклых, похожих на две холодные стекляшки, глазах, стояло выражение не то испуга, не то растерянности.
– Привет! – повторил Лотан, но Эйд коротким, досадливым жестом только махнул рукой, словно комара отогнал, и вернулся к коровам.
"Ну, да, ну, да…" – прошептал Лотан и поспешно, будто устыдившись внезапно пришедшей в голову мысли, прикрыл двери.
Вернувшись к джипу, он снял с себя гимнастёрку, увернул в неё кобуру пистолета. "Господи, – шептал Лотан, разглядывая свёрток, – Господи, что со мной?".
* * *
Кфар-Даром, 17-ое августа, 4.27
…На рассвете толчки в голове повторились, но полной уверенности в том, что это толчки, а не что-либо иное, у полковника не было. "В моей голове, решил он, – не то дрова распиливают, не то камни разбрасывают".
Отвлёк телефон. Снова поселенец из Аргентины.
– Из моего окна видна дорога в "Кфар-Даром", – сообщил он.
– И что с того? – отозвался полковник.
– На дороге остановились два огромных бульдозера, и если подойдёте к окну, то и вы сможете их увидеть.
Полковника качнуло. На этот раз он уверился в том, что в его голове пробегают именно толчки.
– Вы меня слушаете? – спросил аргентинец. – Я о бульдозерах…
Полковник вспомнил о своём старом полевом бинокле, который лежал в шкафу, но потом подумал, что незачем разглядывать в бинокль то, что даже глазами увидеть не хочется…
– Я о бульдозерах на дороге, – напомнил аргентинец.
– Ну, и что? – отозвался полковник.
– Я подумал, что поступлю разумно, если сообщу вам о двух бульдозерах, которые стоят возле ворот нашего посёлка.
– Сейчас ночь, – сказал полковник. – Спите!
– У меня не получится…
– Вы себя просто уговариваете.
– Боюсь, что бульдозеры, которые стоят на дороге…Во всяком случае, у меня душа не на месте…
Полковник немного покашлял в трубку.
– А толчки? – спросил он. – Толчки в голове не ощущаете?
– Нет.
– А камни?
– Что?
– Камни никто не разбрасывает?
– Кроме бульдозеров, на дороге никого нет.
– Вы уверены?
– Кроме двух больших бульдозеров, никого…
– Тогда не изводите себя и попытайтесь уснуть. Позже расскажете о вашем сне.
Теперь покашлял в трубку аргентинец.
– Где-то я читал, – взволнованно сообщил он, – что никогда не следует рассказывать об увиденных снах, поскольку не исключена возможность, что в один из дней к вершинам власти может прорваться кто-то из психоаналитиков.
– Избавь нас Господь!.. – прошептал полковник.
Аргентинец продолжил:
– Боюсь, что бульдозеры стоят на дороге неспроста…С одним из них я немного поговорил и даже почитал ему стихи Пинтера.
– Вы читали стихи бульдозеру?
– С ним я завёл небольшую беседу, и чуть было не сказал всё, что я о нём думаю.
– Вот как! Ему, конечно, интересно было узнать ваше мнение.
– Возможно…Но я не сказал. Я решил, что подожду с этим до утра, а пока вслух прочитал стихи Гарольда Пинтера.
– Почитайте мне, – попросил полковник.
– Стихи Пинтера?
– Почему бы нет? Может, после них мне удастся уснуть?.. Только почитайте те самые, что вы читали бульдозеру.
– Ладно, – оживился аргентинец. – Вот они:
Он не знает ещё,
Что ему я скажу.
Лишь когда он уйдёт,
Те слова я скажу.
Лишь когда он уйдёт,
Те слова я найду,
Что должен сказать
При той встрече,
Что будет потом.
– После таких стихов, я, наверно, не усну, – сказал полковник. – Но вы ложитесь…
– А как же с этими, что на дороге?
– Они просто отдыхают.
– А что, если они вдруг…
– Сейчас ночь, – напомнил полковник. – Во всяком случае, сейчас они не…
Телефонная труба умолкла.
Полковник принялся думать о стихах Гарольда Пинтера, но в голове снова кто-то разбрасывал камни.
Толчки…
Вспышки…
А потом глаза залил мрак…
"Может, обойдётся?.. Я обещал сказать Идо, что…" – полковник затряс головой, пытаясь освободить глаза от мрака, но не смог. Лицо его онемело, исказилось, приняв странное выражение, а от нестерпимо колющей изнутри глазниц боли расширились зрачки. "Я обещал…" – снова подумал полковник, и вдруг ему показалось, что за окном, к террасе, пробираются какие-то люди и пристально следят за каждым его движением. Полковник торопливо, с какой-то самому себе непонятной опаской, повернул голову в сторону окна, но ничего во тьме разглядеть не сумел, лишь ощутил лёгкое головокружение, дрожь в теле и чувство бесприютности. Не осознавая от чего именно, ему захотелось защититься, и, неожиданно для себя, прошептал: "Господи, заступись!"
Тишина.
Полковник напряг слух.
Тишина.
Тишина безответная.
"Господи, заступись!" – повторил он, бросаясь к выключателю. Подмяв под себя темень, комнату залил электрический свет. Полковник электрический свет выключил и чиркнул спичкой. Из розовой свечи на серебряном подсвечнике выглянул жёлтый язычок пламени и осветил стоящую рядом фотографию жены. Сутулясь, словно его охватил озноб, полковник стал бродить по комнате на вдруг потерявших силу ногах. "Господи!" – полковнику показалось, что его ноги несут на себе не тело большого мужчины, а нечто невесомое или даже вовсе отсутствующее. Жёлтый язычок свечи успокаивал, и полковник, держа свечу в одной руке, другой рукой недоумённо трогал попадавшиеся на пути предметы. Возле книжного шкафа он остановился и с какими-то книгами охотно побеседовал.
Вдруг полковнику показалось, что дверь из комнаты Офиры и Идо распахнулась, и внук, мягко взяв из его рук свечу, позвал следовать за ним. Пройдя через террасу, они по ступенькам спустились к лужайке возле дома и оказались на сверкающей, словно посыпанной фосфором, поверхности узкой, совершенно не знакомой им тропинке. "Пойдём, дедушка!" – звал Идо. Он держал свечу очень старательно, словно опасаясь, что та выскользнет из его пальцев, и тогда они не смогут разглядеть дорогу, чтобы продвигаться дальше.
"Нет, – торопливо прошептал полковник, – нет!" – и тогда дверь комнаты Офиры и Идо закрылась.
Словно ища защиты, полковник отступил в чёрную глубь комнаты и, вновь почувствовав в голове сильный толчок, на минуту замер.
"Не думать! – приказал он себе. – Если не думать, то -
не станет вопросов,
не станет ответов,
не станет тревоги,
не станет недоумений,
а если, к тому же, закрыть глаза, а уши прикрыть ладонями, то – возвратится ощущение доверия…"
Полковник вернул свечу на место, задул её, ладони прижал к ушам, а потом, затаив дыхание и прислушавшись к странному, незнакомому движению в голове, решил: "Кто-то пытается прошибить мне череп".
За окном показались едва различимые контуры мира, и тогда полковник подумал, что человека можно лишить сна или любимой, или чего-то ещё, но невозможно лишить его утреннего света.
И лучей солнца.
И запахов травы.
И веры.
И надежды.
"Что это я? – изумился полковник. – Если Это так, как оно есть, значит, так оно и НУЖНО… ОЧЕНЬ НУЖНО… И всё тут!.. А может, не всё, может, всё обойдётся, и Это будет не НУЖНО…"
Толчки в голове… И ещё… И ещё…
"Оставьте, – взмолился полковник, – оставьте меня!"
Толчки и вправду оставили его, и вернулось дыхание.
Мрак, покинув потолок и стены, внезапно обернулся длинным огненным языком, который, взобравшись на колени полковника, стал лизать их жадно, исступлённо.
"Точно так, как тогда…Там…" – полковник вновь погрузился в себя…
…Когда он прибыл из Рош Ха-Никра в штаб 91-ой дивизии, ливанский городок Эйн Эль-Хильве был объят жёлтыми языками пламени, и только густые клубы дыма, суетливо продираясь через ряды оливковых деревьев, покрывали окраину городка тяжёлым мраком…
– Прибыл? – послышался в темноте голос командира пехотной бригады Хагая Регева.
– Мне передали, чтобы я…
– Становись в строй! – перебил Регев, протягивая руку. – Арик просил позвать тебя… "НУЖЕН… – сказал о тебе Арик. – ОЧЕНЬ НУЖЕН…" Приказ о твоём назначении у меня. Примешь батальон, подполковник…
– Я – подполковник?
– Со вчерашнего дня… Арик о тебе помнит…
– И я…Я о нём не забываю…
– Отлично! Да, просьба в темноте фонариками не баловаться…
– Понятно! – подполковник ощутил пробежавший вдоль спины холодок страха.
"Наверно, постарел… – подумал он. – А может, страх оттого, что уж больно палёный…Вечно везло…Только ничто в мире не вечно…И везение – не вечно…".
Во время атаки на крепость Бофор о страхе забыл. Лишь об одном помнил: "НАДО!.. НАДО ОЧЕНЬ!.."
… Сбросив огненный язык с колен, полковник встряхнул головой. В комнату робко пробирался ещё нестойкий свет раннего утра.
"Идо!" – полковник рукой пошарил в воздухе.
В ответ ни звука.
Рука опала в тишину.
Какое-то время полковник продолжал сидеть недвижно, но затем снова достал спички и наклонился к серебряному подсвечнику.
Свеча, укутавшись в розовый свет, стала, тихо потрескивая, мякнуть.
Повернув голову к окну, полковник увидел, как небо сбросило с себя одну за другой две звезды; казалось, что, падая, они попытались, задержаться в воздухе, но возле земли вдруг рассыпались и не стали.
"Место звёздам на небе!" – подумал полковник и, отводя взгляд от окна, стал смотреть, как тает воск свечи. "Наверно, так сочится душа", – решил он.
Боль в голове.
Белая пелена.
Белый звон.
Полковник задул свечу.
"Что это?" – возрастая, то снова затихая, по комнате забегало настойчиво-унылое посвистывание, и полковник, отчаявшись угадать источник столь странного звучания, встревоженными руками обхватил голову и зажмурил глаза.
"Вот и настало оно – сегодня…" – полковник содрогнулся, представив себе на миг мрачную, безрадостную землю Кфар-Даром, покрытую грудой мусора, выбитыми оконными рамами, разбитыми плитами дорожек, изувеченными трубами, кусками штукатурки, растерзанной мебелью.
"Это – недоразумение…" – вслух проговорил он.
Оглушительный треск и пронзительная боль заставили вздрогнуть. "Это недо…" – пытался повторить полковник, но замер на полуслове – с потолка посыпалась штукатурка, послышалось пронзительное звяканье оконного стекла, и огромный бульдозер с опознавательными знаками армии Обороны Израиля, расшатав стены комнаты, проник в широкую тёмную трещину. Торопливо подкатив к креслу, бульдозер угрожающе занёс над полковником ковш с торчащими из него стальными зубами.
"В моей комнате разъярённый носорог?" – полковник напряг все силы, пытаясь подавить в себе чувство омерзения, вызванное пугающим натиском раскрытой стальной пасти. Наклонив голову набок, полковник в недоумении оглядел смятые, рассыпанные вокруг предметы. "Носорог?.." – полковника ослепила пронзительная боль в глазах и он, прерывисто дыша, настороженно прислушался к наступившей тишине.
Не дождавшись ответа, полковник принялся колотить по вдруг онемевшим коленям, вспомнилась не раз слышанная где-то фраза: "Земля ушла из-под ног…".
Из ковша, будто из огненной пасти, рвались густые пучки малиновых искр, и полковник, пытаясь увёрнуться от напора нестерпимого жара, прятал лицо.
"Он пришёл за мной…", – подумал полковник о носороге и, не переставая колотить себя по коленям, вслух громко спросил: "Мне собираться?"
Раскалённая пасть оставалась безответной.
"Тогда уходи ты!" – попросил полковник.
Носорог не двигался с места.
– Адвоката! – крикнул полковник – Я требую адвоката!
– Зачем он тебе? – проскрежетав зубами, вдруг проговорила пасть.
– Он защитит!..
– Кого?
– Меня… Нас…
– А вы – кто такие? И от кого собираетесь защищаться?
Полковник безмолвно развёл руками, затрудняясь вспомнить, кто они, и от кого собираются защищаться.
– Не помнишь? – не то злобно, не то снисходительно рассмеялся ковш. – Тогда, может, вспомнишь, чьи это слова: "Не принимайте людей за дураков, но не забывайте, что они и есть дураки!"
Полковник вдруг покраснел, молчаливо скинул на грудь голову.
– Ну? – нетерпеливо скрежетал зубами бульдозер, и его колёса, угрожающе проскрипев толстой резиной шин, продвинулись ещё несколько сантиметров вперёд. Раздался оглушительный треск падающего потолка, а вслед за ним ворвался пронзительный, будто осенний тугой ветер, свист вылетающих наружу оконных стёкол.
Ухватившись за поручни кресла, полковник прислушался к бою стенных часов и приоткрыл недоумённые глаза. Напрягая зрение, он вгляделся в очертания предрассветной комнаты.
Всё осталось на прежних местах.
Стучали часы.
Стучало сердце.
* * *
Бензозаправочная станция под Беер-Шевой, 17-ое августа, 5-15.
Забившись в угол машины, Рита наблюдала за луной.
– Ещё немного и луна уйдёт, – сказала девушка.
Виктор оглянулся, встревожено спросил:
– Надеюсь, ты не луна?
Рита не ответила.
Мимо бензозаправочной станции проехала колонна военных машин. "Туда…", – подумал Виктор о машинах и взглянул на часы.
Над вершинами дальних холмов бродили серые полосы воздуха, а потом, внезапно задержав бег и странно изогнувшись, они медленно оседали на дорогу, превращаясь в тусклые, едва заметные тени. Виктор снова взглянул на часы и вдруг представил себе Литву; он с родителями в вагоне ночного поезда "Вильнюс – Паланга", и вот, через семь часов, они, сняв обувь, стоят на берегу Балтийского моря.
Предрассветный час.
Свежо и немного ветрено.
Море выбрасывает из себя кусочки янтаря.
Мама, выбрав место в ложбине между двумя дюнами, раскладывает на светлом чистом песке широкую жёлтую скатерть, на которой умещаются пластмассовые тарелки с хлебом, сыром и ветчиной. Слышно, как неподалёку бьются о берег морские волны. Отец Повилас, запрокинув голову, следит за движением облаков, которые ловко проникнув друг в друга, объединяются, разрастаются и густеют, а потом, немного передохнув, бегут дальше, пока не натыкаются на себе подобных, и тогда они вновь останавливаются, но теперь уже заметно растеряв упругость своих прежних очертаний.
– Рассказать, о чём думал? – спросил Виктор.
– Нет.
– Нет?
– Нет!
– Мне сказали, что женщины любопытны.
– Тебя вводили в заблуждение.
Виктор снова взглянул на часы, подумал: "Наверно, не меня одного…"
Вдруг Рита спросила:
– У тебя есть женщина?
– Проглядел! – сказал Виктор.
– Проглядел?
– Жил, не замечая тебя…
Рита рассмеялась.
– Ты заигрываешь со мной?
– Разве заметно?
– Нет, но у тебя, вроде бы, получается…
По дороге проехала новая колонна машин. Виктор перевёл взгляд на небо.
– Над нами чудесное солнце! – сказал он.
– В этот час?
– Оно прекрасно…
– Сейчас луна, – сказала Рита.
Виктор вытянул губы, скосил глаза и сделал разочарованное лицо.
– Журналистка ты неважная, – прошептал он. – В тебе ни капли воображения… И, кроме того, не хочу, чтобы ты стала луной…
– А чем же?
– Тем, что не уходит…
– В конце концов, уходит всё… Зато, когда уходит луна, приходит утро…
– А зачем приходит утро?
– Чтобы мы начинали жить по-новому…
– А зачем нам жить по-новому?
– Чтобы не жить по-старому…
Виктор высунул голову в окно, надеясь ощутить на лице касание ветра, но ветра не было.
– Что с тобой? – вскинулась Рита.
Виктор задумчиво смотрел перед собой и зашевелил губами.
– Молишься? – спросила Рита.
– Пытаюсь следовать одному из заветов Марка Аврелия: "По утру следует сказать себе: "Сегодня мне придётся столкнуться с людьми навязчивыми, неблагодарными, заносчивыми, коварными, завистливыми, неуживчивыми"
Рита приблизила лицо.
– Сегодня утром мне придётся… – сказал Виктор.
В зрачках Ритиных глаз отразились первые блики рассвета, а губы проговорили:
– Но ещё не совсем утро, и мы может пока поиграть…
– Поиграть?
– Почему бы нет?
– В мячик? В шашки?
– В души…
– В души не играют, в души заглядывают…
– Вот и заглянем…
– Чтобы увидеть фигу?
– Почему фигу?
– В чужой душе ничего другого не увидеть.
– Тогда поиграем во что-нибудь ещё…
– В кубики?
– Разве нет более увлекательных игр? – шепнула Рита, подставляя губы. – Надеюсь, ты о них знаешь…
– Не знаю, – соврал Виктор.
– Тогда и в них играть не будем.
– Постой! – сказал Виктор. – Я рискну…
– Так ты готов покориться? – спросила Рита.
– Я всего лишь сдам свои чувства в аренду.
– Мне?
– Тебе!
– В аренду чувства?
– Могу подписать контракт…
– Ты уверен, что готов?
– Конечно!
– До чего же ты мужественный парень! – проговорила Рита.
Виктор привлек девушку к себе.
Небо начинало голубеть, а на асфальте заметались красные блики. "День будет до сумасшествия жаркий", – подумал Виктор.
Свернув с дороги, на бензоколонку въехал заваленный огромными тюками зелёный тендер. Рита кивнула в сторону машины:
– Принимай клиентов…
– Вливай, сколько войдёт! – выбираясь из кабины, сказал бородатый мужчина. У него был измученный вид. В кузове, уткнувшись в женские колени, дремали четверо малышей. Женщина смотрела прямо перед собой. У неё тоже был неважный вид.
– Туда? – Виктор махнул рукой в сторону моря.
– Оттуда, – проговорил мужчина.
Виктор снял крышку с бензобака.
– В эту ночь вы единственные оттуда… – сказал Виктор.
– Будут ещё, – мрачно отрезал мужчина.
Виктор взглянул на антенну с оранжевой ленточкой.
– Близится утро, – сказал он.
Мужчина опустил голову.
– Проклятое утро… – сказал он.
Виктор подумал о спящих в кузове малышах.
– Утро – это намёк на возможность зажить по-новому, – сказал он.
– На кой чёрт?
– Что?
Мужчина махнул рукой.
– На кой мне чёрт жить по-новому? – сказал он. – Нам бы, как прежде…
Виктор пожал плечами.
– Напрасно… – сказал он.