– Коровам моя работа нравилась. И моим детям тоже. Если я не найду работу, мои дети будут сидеть голодными, а жена не захочет со мной разговаривать. Думаешь, мне удастся отыскать работу, чтобы прокормить моих детей?
– Уймись, Эйд. Правительство обещало, что позаботится…
– Ну да, обещало…На то оно и правительство…Только я всё равно очень сержусь. Меня просто съедает мысль, что если вдруг завтра…
– Уймись, Эйд, ты должен успокоиться.
– Ну, конечно…В этой жизни приходилось успокаивать себя не раз, и я знал, как это делается, только сегодня не получается; мне кажется, что я стал сам себе чужой. Чужой и неузнаваемый. С тобой, полковник, случалось такое?
– Чтобы саму себе чужой?
– Чужой и неузнаваемый…
– Сегодня ты много выпил, – сказал полковник.
– Сегодня я хочу умереть, – отозвался Эйд.
Полковник чуть присвистнул. Потом спросил:
– Ты уверен, что хочешь именно этого?
– Сегодня я думаю, что мне бы лучше умереть. – Эйд снова ухватился за перила террасы. Он держался за перила так цепко, что его пальцы стали иссиня-белыми. – Я думаю, что лучше умереть сегодня, чем дожить до того, что ждёт нас завтра.
– Нет, Эйд, так не думай.
– Я не хочу думать, я хочу умереть. Ты не знаешь, почему я хочу умереть?
Полковник рассеянно оглянулся.
– Наверно, тебе вздумалось совершить что-то приличное, – сказал он.
– Смерть – это что-то приличное?
– Знаешь, Эйд, иногда я думаю, что не задерживаться в этом мире слишком надолго – это самое приличное из всего, на что человек способен.
Эйд покачал головой. Потом вдруг рассмеялся. У него во рту осталось совсем мало зубов.
– Я слишком надолго задержался, как ты считаешь? – спросил он.
– Завтра… – тихо проговорил полковник. – Завтра увидим…
– Думаешь, завтра увидим?
– Полковник молча пожал плечами.
– А если?.. – начал Эйд.
– Значит, так будет НАДО!..
Эйд снова покачал головой.
– Ты же знаешь, что так не надо…
– Я не знаю! Правда, Эйд, я не знаю!..
В лунном свете, который лёг на террасу, тихо вздрагивала широкая тень полковника, и Эйд долго водил по ней взглядом, а потом, будто вдруг про что-то вспомнил, резко вскинул голову.
– Вот что я скажу тебе, полковник, – проговорил Эйд, – если эта земля больше не хочет принадлежать мне, то я зайду далеко-далеко в дюны и заставлю себя принадлежать ей. Или-или…
– Прости, Эйд, давай переменим тему, – сказал полковник. – у меня раскалывается голова.
– Это из-за старой раны?
– Наверно.
– Из-за твоего ранения в голову?
– Наверно.
– И ещё в кисть?
– При чём тут кисть?
– Я пойду, – глаза Эйда смотрели так, словно они во внутрь орбит провалились.
– Иди! – сказал полковник.
Эйд не двигался с места. Только слегка покачивался.
– А может, нас испытывает Создатель? – спросил он.
– Он давно уже нас не испытывает, – отозвался полковник. – Теперь Он или сразу карает, или сразу прощает…
– Тогда, кто же нас испытывает?..
Полковник молча пожал плечами.
– Скажи мне, полковник.
– Чего пристал? – сокрушённо отозвался полковник. – Я вот и Агнона читал, и Библию читал, а всё равно не знаю…
– Я думал, что ты знаешь… – сказал Эйд.
– Напрасно думал.
– Теперь вижу… Между прочим, это государство – ваше…
– Спасибо, что напомнил, – нахмурился полковник. Он вдруг подумал, что никогда не чувствовал в своей груди такую пустоту.
А Эйд ухмыльнулся.
– Эх, вы…Свои земли продаёте…
Полковник замахал руками, будто комара отгонял.
– Земля родины не продаётся! – сказал он.
– Если покупают, то и продаётся…
– Что ты имеешь ввиду?
Взгляд Эйда продолжал оставаться насмешливо-обжигающим.
– Разве вы, евреи, не скупали землю у арабов? – спросил он.
Полковник не ответил, да и Эйд, видимо, ответа не ждал. Сбросив с перил пальцы, он о чём-то проворчал и, даже не попрощавшись, повернулся и нетвёрдыми шагами вошёл в густую синеву ночи.
Полковник закурил сигарету.
Над пустыней висела луна. Боль в голове чуть отпустила, и полковник, словно опомнившись, поспешил оправдаться перед самим собой: "Я люблю это место…Я живу им…Любить…Любить и жить…А потом – не жить…Только умирают не от любви…"
Комары, обозлённые дневной жарой, подняли шум и не упускали случая, чтобы впиться в шею и попить немного крови.
"К чёрту!" – пробормотал полковник. Сбросив голову на грудь, он поморщился, подумав, что в стране многое перемешалось и стало до отвращения непонятным, и теперь он, подобно библейскому Иову, будет доживать свой век, терзаясь поиском ответа на вопрос Господа: "Где был ты, когда я создавал мир?"
Сделав пару затяжек, полковник погасил сигарету. "Господи, Ты ведь всё знаешь…" – подумал он и вошёл в дом.
На кухне невестка Офира мыла посуду и, не поднимая голову, беседовала с сыном.
Полковник открыл холодильник, выпил стакан яблочного сока.
– О чём шепчетесь? – спросил он.
– Идо интересуется жизнью, – отозвалась Офира.
Полковник задумчиво взглянул на стенной календарь: 17 августа, 2005 год. "Завтра… – подумал он. – Завтра…"
Задребезжал телефон.
"Не отключили", – подумалось полковнику.
Решив, что из армии звонит муж, Офира сняла трубку. Ошиблась – звонил не Лотан.
– Тебя, – сказала она полковнику.
* * *
Беер-Шева,16-ое августа, 2005 года. 21.33.
На улицах всё ещё стоял горячий неподвижный воздух. Виктор взглянул на часы. До ночного дежурства на заправочной станции оставалась уйма времени; можно было бродить по городу ещё. Хмель не проходил. Ощутив кружение улицы, Виктор резко остановился, предпочитая, чтобы улица кружилась сама, без него, к тому же, приводили в недоумение отчаянные крики автомобилей, которые то и дело норовили столкнуться с выбегающими на мостовую зданиями. "Беер-Шева разваливается", – с грустью решил Виктор и, присев на скамейку возле рыбного магазина, принялся наблюдать за поведением улицы. "Катастрофа! – подвёл он итог происходящему вокруг, и, чтобы не допустить катастрофы и у себя в душе, решил заняться флиртом с тремя проходившими мимо пожилыми дамами.
– Ну, вот… – привстав и пряча глаза, пробормотал Виктор. – Наконец-то, появились вы!..
Дама с припухшим лицом и почти отсутствующими бёдрами встрепенулась, замерла на месте и неописуемо зарделась. Сверкнув очками в розовой оправе, она участливо спросила:
– Что, мужик, сильно приспичило?
На мгновенье Виктор лишился дара речи. Его обдало загадочным ароматом старины, и он широко раскрыл глаза, словно турист, перед изумлённым взором которого возник некий сохранившийся фрагмент древнего, полуразрушенного храма.
– Нет, не очень… – вновь припав к скамейке, сказал Виктор. – Вы уж простите…
Женщина разом обмякла телом, и черты припухшего лица растеклись в отчаянном неудовольствии; её головка, словно у испуганной курицы, судорожно втянулась в плечи. Шумно глотнув воздух, она остановила на Викторе загадочный взгляд.
Виктор развёл руками, извинился снова и тоже глотнул воздух; ему показалось, что согнувшаяся перед ним фигура дамы пребывает примерно в том же состоянии, что и склоняющаяся к земле башня города Пизы.
"А я-то подумала…" – махнув рукой, проговорила дама и на негнущихся ножках пустилась догонять подружек.
"Спешат достичь вершины своего блеклого будущего", – подумал Виктор о дамах и осторожно потрогал у себя пульс. Час назад хмельное состояние его устраивало, теперь же оно стало вызывать досаду. "Несчастный!" – подумал он о себе и стал загибать пальцы, перечисляя известных мировой истории мучеников за правду и справедливость. Он даже сделал попытку сравнить их с собою, но вдруг, вспомнив об увёрнутом в бинты Барухе, устыдился хода своих нескромных мыслей.
"Наш он человек, – решил Виктор о мученике Барухе, – теперь – наш!.."
На противоположной стороне улицы мерцали окна книжного магазина; заставив себя подняться со скамейки, Виктор пересёк улицу и остановился возле витрины – он давно задумал подарить своему дяде Амиру хорошую книгу.
Разглядывая витрину, Виктор вспомнил, что в день, когда ему исполнилось десять лет, отец принёс домой книгу, которая называлась "Жизнь моря". У отца было очень торжественное лицо, и он сказал: "Книга – это всегда подарок, а, порой, даже лечение…".
Несколько часов назад Барух утверждал, что "книги – это хранилище обмана и страданий". Виктор встряхнул головой и рассмеялся, вдруг подумав, что книги надо бы поставлять не в магазины, а в аптеки – в качестве лекарств, а ещё в памяти всплыла строка из Ричарда Бротигана: "Пришла пора сажать книги в землю, чтобы из их страниц вырастали овощи и цветы".
"Дяде подарю Ричарда Бротигана", – решил Виктор и вдруг заметил приближающегося к магазину университетского профессора философии Реувена Левина. Тот шёл, опустив голову, что очень удивило Виктора, поскольку знаменитый философ, неизменный оптимист, голову никогда не опускал и обожал делиться своим оптимизмом не только со студентами, но и с кем угодно, хоть с тараканами, при условии, разумеется, если те были бы готовы его выслушать. "Уверяю вас, – говорил профессор, – впереди нас ждёт более чем достойное будущее". "Ждёт, разумеется, впереди, – соглашались с его тезисом студенты, – не позади же…". "Кажется, – уверял профессор, – учёные уже вполне приблизились к открытию новых источников энергии, и скоро, совсем уже скоро, мы сможем избавить себя от сегодняшней нефтяной зависимости посредством обычного подключения своей промышленности к некоей сети, подобно тому, как мы подзаряжаем наши мобильные телефоны. Останутся лишь проблемы коммуникаций и новых форм общения. Впрочем, этим я уже занялся вплотную…".
– Профессор, – окликнул его Виктор.
Философ повернул голову, посмотрел перед собой отсутствующим взглядом. "Не узнал", – решил Виктор и спросил:
– Прогуливаетесь просто так?
– А что? – ответил профессор.
– В такой день?
Профессор вытянул губы, в его глазах обозначилась задумчивость.
– Такой день? – переспросил он. – Что с ним?
– Так ведь день сегодняшний предвосхищает завтрашний, непредсказуемый… – пояснил Виктор.
Вернув губы на место, профессор высоко вскинул бровь и внимательно посмотрел на Виктора.
– Вы пытаетесь сказать, что глубинная суть сегодняшнего дня несёт в себе заряд необычного напряга?
– Именно это я и пытаюсь сказать… – прижав лицо к стеклу витрины, Виктор состроил рожицу.
– Что вы делаете? – озабоченно спросил профессор.
– Пытаюсь рассмешить себя, – объяснил Виктор.
Профессор вскинул вторую бровь.
– Нервничаете? – определил он.
– А вы – нет? – отозвался Виктор. – Кажется, мы все сегодня – не совсем мы…
– Не все! – заметил профессор. – Я думаю, что и вам следует немного успокоиться и подождать…
Виктор рассмеялся.
– Подождать до следующего обмана? Или же подождать, когда нас снова не обманут? Вы же знаете – такого не дождёмся…
– Да-да, – задумчиво проговорил профессор.
И тогда Виктор напомнил об английской пословице: "Если кто-то обманывает меня раз – пусть будет стыдно ему; если он обманывает меня во второй раз – пусть будет стыдно мне".
– Да-да, – повторил профессор, добавив: "Но с другой стороны, не будь в мире обмана, разве мы могли бы считать этот мир нашим?.."
Виктор внимательно посмотрел на профессора и спросил:
– Вас устраивает мир "наш"?..
– Нет-нет!
– Стыдно за него?
– Стыдно!
– Страшно в нём?
– Боязно!
– К чертям его!
Профессор Левин промолчал.
И вдруг Виктор сказал:
– Профессор, надеюсь, вы с оранжевыми?
В глазах профессора выступила растерянность.
– Вы об этих несчастных гостях из Гуш-Катиф? – спросил он.
– Называете поселенцев гостями? – не понял Виктор.
– А то кто же они?
Виктору захотел вновь состроить рожицу, но вместо этого, он решил рассказать притчу: "Встретились два давних приятеля, и один сказал другому: "У нас сколотилась приличная компания. Отчего бы и тебе не навестить нас?" А другой ответил: "Я в гости не хожу!" "Чего так?" "Потому что в этом мире я не гость, а хозяин!.."
По лицу профессора пробежала неловкая улыбка.
– В конечном итоге люди на пространстве Гуш-Катифа оказались временными… – сказал он. – Сегодня слова "мир", "хозяин", как, впрочем, и множество других по привычке употребляемых нами слова, давно уже покрылись оболочкой лжи и обмана, утратив тем самым свою первоначальную смысловую сущность. Да и само слово "обман", само по себе, звучит сегодня словно обман… Всё, что нам пытаются сказать или сообщить, на самом деле следует заранее принимать как ложь, поскольку слова остались прежними, а действительность – как видите…
– То есть, вы считаете, что настало время поменять наш словарный запас?
– Браво, молодой человек! Дело в том, что каждый предмет, каждое понятие носит в себе конкретную функционально-смысловую нагрузку, и, если мы произнесём словосочетание "поселенцы Кфар-Даром" сегодня, то, разумеется, о чём речь – понятно, однако уже послезавтра разговор про людей Кфар-Даром сможет быть понятным лишь в том случае, если наш словарь будет соответствовать новым реалиям. Например, вместо сегодняшнего слова "поселенцы", в будущем следует употребить такое словосочетание, как "те, которых надули" или "те, что долгие годы гостили в Кфар-Даром". Впрочем, вскоре даже само слово "Кфар-Даром" забудется; оно исчезнет из нашего языка вместе с исчезнувшим названием на карте… Правда, сохранятся люди из этого поселения, то есть, какое-то время они ещё просуществуют, продолжая, как и их далёкие предки, скитание по пустыне…
– Но эти люди вовсе не желают скитаться, – сказал Виктор. – Они хотят остаться в своих домах…
– Ну, и пускай остаются!
– Как же, если завтра их…
– Оставаться можно по-разному… – сказал профессор, – Помните у Пауля Целана: "Если хочешь остаться, уйди…".
– Не помню, – признался Виктор.
– Тем не менее, мысль эта, безусловно, мудрая… Случается, что мудрость слова спасительны… – склонив голову, профессор мягко попрощался.
Жара всё не спадала.
Виктор вспомнил, как однажды, будучи ребёнком, он сказал отцу:
– Мне жить не нравится! Играть в футбол и ходить в кино нравится, лизать мороженое тоже нравится, а жить – нет…
– И мне, – ответил тогда отец, – жить иногда и мне не нравится… Но, если научиться держать удар и гасить в себе обиды, то можно попытаться…
– Не буду! – ответил Виктор. – Сдерживать обиды не буду!
– Пропадёшь… – сказал тогда отец.
"А может, отец так не сказал, – засомневался Виктор. – Вряд ли он так сказал… Пива бы сейчас! Холодного пива!"
В крохотном баре было пусто и мрачно; присев на табурет возле стойки, Виктор взглянул на телевизор. Говорили о предстоящем бюджете страны.
"Выключите эту коробку, – попросил Виктор у хозяйки. – Голодные насытятся лишь тогда, когда их накормят".
Хозяйка подняла голову. У неё было лицо озабоченной обезьянки.
"Пожалуйста!" – добавил Виктор. Он считал, что в основе процесса выпивки лежит некое таинство, и делать это следует в полной тиши. "Лишь когда ты один, и никто не мешает, – подумал он, – в конце концов, наступает Праздник. Впрочем, у каждого свой Праздник, как и своё Горе…"
Обезьянка телевизор выключила, и Виктор признательно склонил голову.
В бар вошёл старик с клочковатой бородой и плохо помытой шеей. Он присел на свободный табурет рядом с Виктором и, попросив бокал пива, немедля сообщил:
– Я – крупный писатель!
Виктор повернул голову. Перед ним замерло бледное лицо, напоминающее сморщенную кашу.
– Крупный, – повторил старик, – поверь, что крупный!
– По весу или по росту? – спросил Виктор.
– По существу, – ответил старик.
Не совсем уловив смысл ответа, Виктор спросил ещё:
– Среди живущих или почивших?
– Среди тех и других, – прозвучал ответ.
Стало ясным, что Праздник на время отменяется, и Виктор, торопливо глотнув из кружки, раздражённо проговорил:
– Вы зачем тут?
– Я работаю.
– Здесь?
– Повсюду и ежеминутно…
Виктор протянул авторучку.
– Вот, – сказал он, – не теряйте времени… Пишите!..
Старик терпеливо объяснил:
– Писатель пишет не этой штуковиной, а нутром.
Виктор ручку вернул себе и, сделав над собой усилие, сказал:
– Чёрт с вами, пишите нутром, только займитесь делом.
Писатель беспокойно заёрзал на табурете.
– А чем же я, по-твоему, сейчас занимаюсь?
– Сейчас вы уставились на меня. С какой стати вы меня разглядываете?
– Я всего лишь наблюдаю… – задумчивые глаза писателя покрылись пеленой грусти.
– Не понял!
– Я тебя профессионально, так сказать, обозреваю…
– Что ж, благодарю! – сказал Виктор.
Писатель вздрогнул.
– Благодаришь за что?
Виктор повторил:
– За оказанную мне честь!
– Вот ещё!.. – пробормотал писатель.
– Тогда зачем наставили на меня глаза?
– Просто наблюдаю…
– А нельзя ли наблюдать в другую сторону?
– Можно, конечно, но ведь там тебя нет…
Виктор повернул голову и, убедившись, что в другой стороне его действительно нет, сказал:
– Вам бы за государственной границей наблюдать…
Печаль на щеках писателя перешла в презрительную улыбку, и он, наклонив голову к Виктору, доверительным голосом прошептал:
– Дело в том, что я долгие годы выясняю загадку жизненного пути человека.
– Вот как? – оживился Виктор. – Выяснили?
Старик неторопливо отпил из кружки, и, смахнув с губ приставшую к ним пену, вскинул голову.
– А как же! Этот путь я выразил в поэтической формуле: "От нутра мамы до кладбищенской ямы!" – писатель сделал выжидающую паузу. давая возможность Виктору выразить восторг по поводу сказанного.
– Удивительно ценная формула! – оценил Виктор. – Её потрясающая мысль уводит в необозримую глубину…
– Ну вот, – радостно проговорил писатель и, порывшись в карманах, вдруг вывалил на стойку несколько мятых листов бумаги.