- Значит, мы договорились?
Папа смущен:
- Извините, но, наверно, я должен вам заплатить?
- Заплатить?
- За вещи, которые она взяла.
- Нет, что вы.
- Значит, я могу забрать ее домой?
- Но вы объясните дочери, что так поступать нельзя?
Папа поворачивается ко мне. Он говорит медленно, словно обращается к слабоумной:
- Тесса, надень куртку. На улице холодно.
Едва мы подъезжаем к дому, как папа почти силой вытаскивает меня из машины, тащит за собой в дом и толкает в гостиную.
- Сядь, - приказывает он. - Быстро.
Я опускаюсь на диван, он садится напротив меня в кресло. Похоже, дорога домой довела его до белого каления. Папа запыхался, глаза безумные, как будто он неделями не спал и способен на все.
- Тесса, что ты вытворяешь, черт побери?
- Ничего.
- По-твоему, кража в магазине - это ничего? Ты целый день где-то пропадала, не сказала, куда идешь, даже записки не оставила, и считаешь, что так и надо?
Папа обхватывает себя руками, словно он замерз, и какое-то время мы сидим молча. Я слышу, как тикают часы. На столике возле меня лежит один из папиных автомобильных журналов. Я мусолю уголок страница, загибаю и разгибаю, выжидая, что будет дальше.
Наконец, папа говорит - очень медленно и отчетливо, словно хочет, чтобы его правильно поняли.
- В некоторых случаях ты можешь поступать так, как считаешь нужным, - произносит он. - В одном мы можем сделать для тебя послабление, но в другом не получится, как бы тебе этого ни хотелось.
Я издаю дребезжащий смешок - кажется, будто где-то разбили стекло, - и ошарашено замолкаю. Я с удивлением обнаруживаю, что сгибаю папин журнал пополам и отрываю обложку, на которой изображены красная машина и юная красотка с белоснежными зубами. Я комкаю лист и бросаю на пол. Я вырываю страницу за страницей и швыряю их на столик, пока все пространство между нами не оказывается устлано обрывками журнала.
Мы глазеем на вырванные страницы; я задыхаюсь, мне так хочется, чтобы случилось хоть что-нибудь - какое-нибудь грандиозное событие, вроде извержения вулкана в нашем саду. Но ничего такого не происходит, папа лишь крепче обхватывает себя руками, как всегда, когда расстроен: он уходит в себя, словно растворяется в пустоте.
Наконец папа произносит:
- Что будет, если ты не сможешь справиться с гневом? Во что же ты тогда превратишься?
Я молча упираюсь взглядом в косой луч света, который падает на диван и разлетается брызгами по ковру, застывая у моих ног.
Девятнадцать
На лужайке лежит мертвая птичка. Лапки тонкие, как зубочистки. Я сижу в шезлонге под яблоней и рассматриваю птицу.
- Она точно пошевелилась, - говорю я Кэлу.
Брат перестает жонглировать и подходит взглянуть.
- Черви, - сообщает он. - Температура внутри трупа может настолько повыситься, что черви, которые в глубине, вылезают на поверхность - там прохладнее.
- Откуда ты знаешь?
Кэл пожимает плечами:
- Интернет.
Кэл переворачивает птицу носком ботинка, и у нее лопается брюшко. Куча червей вываливается на траву - они корчатся, ослепленные солнцем.
- Видишь? - замечает Кэл, садится на корточки и тычет в червей палкой. - Труп - это замкнутая экосистема. В некоторых условиях покойник может всего за девять дней сгнить до костей. - Он бросает на меня задумчивый взгляд. - Но с тобой такого не случится.
- Правда?
- Это чаще бывает, когда человека убили и оставили лежать под открытым небом.
- А что будет со мной?
Я готова поверить каждому его слову, словно Кэл - великий волшебник, которому ведома вселенская истина. Но брат пожимает плечами и произносит:
- Я выясню и расскажу тебе.
Кэл идет в сарай за лопатой.
- Посторожи птичку, - просит он.
Ее перья ерошит ветерок. Она прекрасна - черная с синим отливом, как разлившаяся по морю нефть. Черви тоже красивы. Они в ужасе извиваются на траве, ищут птицу, друг друга.
Лужайку пересекает Адам.
- Привет, - произносит он. - Как дела?
Я выпрямляюсь в шезлонге:
- Ты перелез через забор?
Адам качает головой:
- Он сломан внизу.
На Адаме джинсы, ботинки и кожаная куртка. Он что-то прячет за спиной.
- Вот, - говорит он и протягивает мне букет зеленых листьев. Среди них, словно фонари или маленькие тыковки, виднеются ярко-оранжевые цветы. - Это мне?
- Тебе.
У меня колет в сердце.
- Я стараюсь не обзаводиться новыми вещами.
Адам хмурится:
- Может, живое не считается?
- Еще как считается.
Он опускается на траву рядом с моим шезлонгом и кладет цветы между нами. Земля сырая. Адам промокнет. Замерзнет. Но я молчу. И про червей тоже. Пусть заползут к нему в карманы.
Возвращается Кэл с садовым совком.
- Ты что-то сажаешь? - любопытствует Адам.
- Дохлую птицу, - отвечает Кэл, указывая на место, где лежит трупик.
Адам наклоняется взглянуть на нее.
- Это грач. Его ваша кошка поймала?
- Не знаю. Но все равно надо похоронить.
Кэл идет к дальнему забору, отыскивает на клумбе местечко и начинает копать. Земля сырая, как смесь для кекса. Время от времени лопата натыкается на мелкие камешки, и раздается звук, похожий на хруст гравия под ногами.
Адам срывает травинку и пропускает между пальцами.
- Я прошу прощения за то, что тогда сказал.
- Ладно.
- Это все неправда.
- Все нормально. Не будем об этом.
Адам с серьезным видом кивает и теребит травинку, не глядя на меня.
- Ради тебя можно и потерпеть.
- Правда?
- Ага.
- Значит, ты хочешь со мной дружить?
Он поднимает глаза:
- Если ты согласишься.
- И ты уверен, что в этом есть смысл?
Я с удовольствием смотрю, как он, смутившись, заливается румянцем. Наверно, папа прав: я становлюсь злюкой.
- Да, я думаю, смысл есть, - отвечает Адам.
- Тогда я тебя прощаю.
Я протягиваю ладонь, и мы жмем друг другу руки. У Адама теплые пальцы.
Возвращается перепачканный грязью Кэл с лопатой в руке. Он похож на чокнутого малолетнего могильщика.
- Яма готова, - сообщает он.
Адам помогает ему закатить грача на лопату. Тельце окоченело и кажется тяжелым. Сзади на шее виднеется глубокая красная рана. Адам и Кэл, подхватит лопату с двух сторон, несут грача к клумбе; его головка болтается, как у пьяного. Кэл разговаривает с ним.
- Бедная птичка, - говорит он. - Покойся с миром.
Я заворачиваюсь в плед и иду за ними через лужайку, чтобы посмотреть, как они будут закапывать грача. Один его глаз приоткрыт. Он смотрит умиротворенно, даже благодарно. Перья кажутся темными.
- Наверно, надо что-то сказать? - спрашивает Кэл.
- Быть может, "прощай, птица"? - предлагаю я.
Он кивает:
- Прощай, птица. Спасибо, что ты была. Пусть земля тебе будет пухом.
Он засыпает грача землей, оставив торчать голову, словно предполагая, что птица захочет бросить на нас прощальный взгляд.
- А как же черви? - спрашивает Кэл.
- А что черви?
- Они там не задохнутся?
- Оставь им дырочку, - говорю я.
Похоже, Кэла устраивает мое предложение; он засыпает голову птицы землей, прихлопывает лопатой и палкой протыкает в земле дырку для червей.
- Тесс, принеси камней, мы украсим могилку.
Я послушно иду на поиски. Адам остается с Кэлом и рассказывает, что грачи очень общительны, наверняка у этого грача было много друзей, и они будут благодарны Кэлу за заботу о покойном товарище.
Похоже, Адам пытается произвести на меня впечатление.
Я вижу два белых, почти абсолютно круглых камня. А вот раковина улитки и красный лист. Мягкое серое перышко. Я собираю их в ладонь. Они так красивы, что я прислоняюсь к сараю и закрываю глаза.
И напрасно. Кажется, будто я проваливаюсь в темноту.
На лице у меня земля. Я окоченела. Вокруг копошатся черви. Ползают термиты и мокрицы.
Я пытаюсь думать о хорошем, но ужасно трудно избавиться от навязчивых мыслей. Я открываю глаза и утыкаюсь взглядом в узловатые ветви яблони. Дрожит серебром паутина. Мои теплые пальцы сжимают камни.
Но все теплое со временем остынет. Отвалятся мои уши, растают глаза. Сожмутся челюсти. Губы превратятся в клей.
Подходит Адам.
- Что с тобой? - спрашивает Адам.
Я сосредоточенно дышу. Вдох. Выдох Но если думать о том, как дышишь, начинаешь задыхаться. Мои легкие высохнут, как бумажный веер. Выдох. Выдох.
Адам трогает меня за плечо:
- Тесса?
Ни вкуса, ни запаха, ни осязания, ни звука. Не на что смотреть. Навеки - абсолютная пустота. Подбегает Кэл:
- Что случилось?
- Ничего.
- У тебя странный вид.
- Я наклонилась, и у меня закружилась голова.
- Позвать папу?
- Не надо.
- Уверена?
- Кэл, доделывай могилу. Со мной все будет хорошо.
Я отдаю ему то, что нашла, и Кэл убегает. Адам остается со мной.
Низко над забором пролетает черный дрозд. Небо испещрено розовыми и серыми пятнами. Дышать. Вдох. Вдох.
- Что с тобой? - спрашивает Адам.
Как я ему объясню?
Он протягивает руку и проводит по моей спине. Я не понимаю, что это значит. Ладонь у него жесткая; Адам легонько поглаживает меня кругами. Мы решили, что будем дружить. Разве друзья так поступают?
Его тепло проникает сквозь плед, куртку, свитер, футболку. Сквозь кожу. Оно обжигает меня, и трудно собраться мыслями. Все мое тело обращается в чувство.
- Прекрати.
- Что?
Я отстраняюсь:
- Уходи, ладно?
Повисает пауза. Ее можно расслышать - кажется, будто разбилось что-то очень маленькое.
- Ты хочешь, чтобы я ушел?
- Да. И не возвращайся.
Он пересекает лужайку, прощается с Кэлом и вылезает в дыру в заборе. Кажется, будто Адам и не приходил, и лишь цветы у стула напоминают, что это не так. Я поднимаю их. Оранжевый головки кивают мне, когда я передаю букет Кэлу:
- Это птице.
- Круто!
Он кладет цветы на мокрую землю, и мы стоим бок о бок, опустив взгляд на могилу.
Двадцать
Папа все никак меня не хватится. Лучше бы ему поторопиться, потому что у меня свело левую ногу и нужно подвигаться, чтобы не заработать гангрену или чего похуже. Я неуклюже сажусь на корточки, стягиваю с верхней полки свитер и стелю его на ботинки и туфли, чтобы было куда вытянуть ноги. Дверь шкафа, скрипнув, чуть приоткрывается. От неожиданности звук кажется оглушительным. Потом все стихает.
- Тесс? - Дверь спальни отворяется, и на цыпочках входит папа. - Мама приехала. Ты разве не слышала, как я тебя звал?
Сквозь щелку в двери шкафа я вижу, как изумляется папа, обнаружив, что бугорок на моей кровати - всего лишь одеяло. Приподняв краешек, папа заглядывает под одеяло, словно с тех пор, как мы виделись за завтраком, я усохла до лилипутки.
- Черт! - восклицает он и проводит рукой по лицу, словно не может понять, что произошло, потом подходит к окну и выглядывает в сад. На подоконнике рядом с папой стоит зеленое стеклянное яблоко. Мне его подарили, когда я была подружкой невесты на свадьбе двоюродной сестры. Мне тогда было двенадцать лет, и я только-только узнала свой диагноз. Помню, гости уверяли меня, будто со своей лысой головой, обвязанной платком с цветочным узором, я выгляжу прекрасно, - притом что остальные девушки вплели в волосы живые цветы.
Папа берет с подоконника яблоко и разглядывает его на свет. Внутри виднеются кремовые и коричневые завитки, похожие на сердцевинку настоящего яблока - эфемерные зернышки, занесенные стеклодувом. Папа медленно вертит яблоко в руке. Я частенько смотрела на мир сквозь это зеленое стекло: он кажется крошечным и тихим.
Мне не нравится, что папа без спросу берет мои вещи. Лучше бы он занялся Кэлом, который что-то кричит про антенну, прикрепленную к телевизору. Или спустился и признался маме: он попросил ее приехать только потому, что хочет, чтобы она вернулась. Муштровать и наказывать не в ее правилах, так что вряд ли папе нужен ее совет.
Он ставит яблоко на подоконник, подходит к книжному шкафу и проводит пальцем по корешкам книг, как по клавишам пианино, словно ожидая услышать мелодию. Запрокинув голову, папа разглядывает стойку с дисками, вынимает один, читает надписи на обложке и ставит на место.
- Пап! - кричит снизу Кэл. - Изображение расплывается, и мама ничего не может сделать!
Папа вздыхает, идет к двери, но по пути, не удержавшись, поправляет одеяло. Останавливается и изучает надписи на стене - все, о чем я буду скучать, о чем мечтаю. Папа качает головой, наклоняется, поднимает с пола футболку, складывает и оставляет на подушке. Тут он замечает, что ящик тумбочки чуть-чуть приоткрыт. Кэл все ближе.
- Я пропущу передачу!
- Кэл, иди вниз, я сейчас вернусь.
Но папа не трогается с места. Он сидит на краешке моей кровати и одним пальцем выдвигает ящик. Внутри - мой многостраничный список. Мысли о том, что я успела попробовать - ага, секс, наркотики, правонарушения, - и планы на будущее. Папа с ума сойдет, если прочитает пункт пять - что я задумала сделать сегодня. Слышен шелест бумаги, щелчок резинки. Очень громкий. Я рывком сажусь, чтобы выпрыгнуть из шкафа и повалить папу на пол, но меня выручает Кэл: он открывает дверь спальни. Папа запихивает бумаги обратно в тумбочку и захлопывает ящик.
- Могу я побыть один? - возмущается он. - Хотя бы пять минут?
- Ты рылся в вещах Тессы?
- Твое какое дело?
- Я ей все расскажу!
- Ради бога, отвяжись! - Папа с топотом спускается по ступенькам. Кэл идет за ним.
Я выползаю из шкафа и растираю затекшие ноги; кровь еле движется в колене, и я не чувствую ступни. Я ковыляю к кровати, плюхаюсь на одеяло, и тут заходит Кэл.
Он удивленно смотрит на меня:
- Папа сказал, тебя здесь нет.
- Меня здесь нет.
- Нет, ты здесь!
- Говори тише. Где он?
Кэл пожимает плечами:
- С мамой на кухне. Ненавижу его. Он обозвал меня засранцем, а потом выругался матом.
- Они говорят обо мне?
- Ага. И не дают мне посмотреть телек!
Мы крадемся вниз по лестнице и выглядываем из-за перил. Папа восседает на табурете посреди кухни. Он неуклюже роется в карманах брюк-ищет зажигалку и сигареты. Мама стоит, прислонившись спиной к холодильнику, и наблюдает за папой.
- Ты снова начал курить? - спрашивает она. На маме джинсы; волосы собраны на затылке, и отдельные пряди свисают на лицо. Мама протягивает отцу блюдце и в эту минуту выглядит очень молодо и привлекательно.
Папа закуривает и выдыхает дым.
- Извини. Ты, наверно, думаешь, что я вызвал тебя сюда под надуманным предлогом. - Папа смущается; кажется, он не знает, что сказать. - Просто мне казалось, что у тебя получилось ее вразумить.
- Как ты думаешь, куда она отправилась на этот раз?
- Насколько я знаю Тесс, наверно, она уже едет в аэропорт!
Мама хихикает, и почему-то кажется, что она все воспринимает живее, чем папа. Он угрюмо ухмыляется ей с табурета, проводит рукой по волосам:
- Я устал как собака.
- Я вижу.
- Правила все время меняются. То она никого к себе не подпускает, то просит, чтобы ее часами обнимали. Иногда целыми днями не выходит из дома, а потом неожиданно исчезает. А от этого ее списка у меня голова кругом.
- Ты же знаешь, - говорит мама, - единственное, чем здесь можно помочь, - это вылечить ее, но это невозможно.
Папа пристально смотрит на нее:
- Не знаю, сколько я еще выдержу в одиночку. Иногда утром у меня нет сил открыть глаза.
Кэл толкает меня локтем.
- Хочешь, я в него плюну? - шепчет он.
- Давай. Прямо в чашку.
Кэл набирает слюны и харкает. Но плевок получается никудышный. Он едва долетает до двери; почти вся слюна попадает Кэлу на подбородок и на ковер в коридоре.
Я закатываю глаза и знаком показываю, чтобы он шел за мной. Мы поднимаемся ко мне в комнату.
- Сядь на пол у двери, - приказываю я, - закрой лицо руками и никого не впускай.
- Ты что собираешься делать?
- Одеться.
- А потом?
Я снимаю пижаму, натягиваю свои лучшие трусики и проскальзываю в шелковое платье, которое купила, когда мы с Кэлом шли по магазинам. Я растираю ступню, которую прокалывают сотни иголок, и надеваю туфли с ремешком.
- Хочешь, покажу Мегазорда? - предлагает Кэл. - Только пойдем ко мне, потом что он защищает город и, если я его заберу, все погибнут.
Я снимаю со спинки стула пальто:
- Вообще-то я немного тороплюсь.
Кэл глядит на меня сквозь пальцы:
- Это твое платье для приключений!
- Ага.
Кэл поднимается на ноги, загородив дверь:
- Можно с тобой?
- Нет.
- Ну пожалуйста. Мне здесь так надоело.
- Нет.
Телефон я оставляю дома, потому что по нему можно вычислить, где я нахожусь. Бумаги из ящика засовываю в карман пальто. Потом где-нибудь выброшу в урну. Видишь, папа, как предметы исчезают у тебя из-под носа?
Перед тем, как отправить Кэла вниз, я от него откупаюсь. Он прекрасно понимает, столько всяких штук для фокусов можно купить на десятку, и знает: если он хоть пикнет о том, что я была здесь, я вычеркну его из завещания.
Я жду, пока Кэл не спустился на кухню, и, услышав, что он там, медленно следую за ним. На площадке между этажами я замираю, чтобы перевести дух, и оглядываю лужайку перед домом, провожу пальцем по стене, вокруг стойки перил, улыбаюсь фотографиям наверху.
На кухне Кэл садится на корточки перед родителями и пристально смотрит на них.
- Ты что-то хотел? - интересуется папа.
- Я хочу послушать.
- Извини, это взрослый разговор.
- Тогда я хочу поесть.
- Ты только что умял полпачки печенья.
- У меня есть жвачка, - вмешивается мама. - Хочешь? - Отыскав в кармане кофты жвачку, мама протягивает ее Кэлу.
Кэл запихивает резинку в рот, сосредоточенно жует, а потом спрашивает:
- А когда Тесса умрет, мы поедем отдыхать?
Папа сверлит Кэла сердитым и вместе с тем растерянным взглядом:
- Разве можно говорить такие гадости!
- Я даже не помню, как мы ездили в Испанию. Я всего разик летал на самолете, и это было так давно, что будто и не было.
- Хватит! - перебивает его папа и хочет встать, но мама его останавливает.
- Успокойся, - говорит она и оборачивается к Кэлу. - Тесса так давно болеет, что, наверно, тебе бывает ужасно одиноко.
Кэл ухмыляется:
- Ага. Иногда утром у меня нет сил открыть глаза.