- А вы еще не угадали? Я критик. Критикую других, которые плохо делают нечто, что я делать хотел бы, да не могу, ни хорошо, ни плохо. Идеальное занятие для нашего брата, верно?
- О, критика, это тоже очень важно. Критика необходима для творческого процесса.
- Ах! Признание из уст творческого работника. Лестно, лестно.
Писатель просто не знал, что и сказать. А до дома творчества было еще далеко, и нужно было продолжать разговор. А поскольку Миша, казалось, способен был делать только одно из двух - или нападать на себя, или так же безжалостно язвить собеседника, следовало ждать нового пинка.
- Впрочем, - продолжал Миша, немедленно подтверждая опасения С., - я с вашим творчеством совершенно не знаком. Что же вы такое пишете?
Казалось бы, писатель должен был быть готов к этому вопросу. И не нужно было стесняться перед молодым человеком: тот ведь сам с горечью признал отсутствие у себя творческого таланта, и тем, не считая даже прочих обстоятельств, как бы поставил себя на низшую ступень. Да и на самом деле, чего же стесняться - ведь С. действительно всю жизнь писал, стараясь, чтобы вышло как можно лучше, и хоть не очень много, а было и у него что показать: несколько книжек, журнальные и газетные статьи и очерки, дюжина рассказов в различных сборниках. Но вновь усвоенная, болезненно-открытая манера разговора, которую навязал писателю молодой человек, заставила его дать ответ, прозвучавший неожиданно для него самого:
- Я, в сущности, написал одну-единственную стоящую книжку.
- Хм?
- Давно, очень давно, когда вас и на свете не было. Когда и я был молод, и страна была молода, и все было полно надежд и ожиданий.
- Ну, ну, растелитесь уже! Назовите мне свой шедевр. Знаем мы эту вашу эпоху великих ожиданий. Впрочем, и наш брат встрепенулся об ту пору, полез как клоп изо всех щелей. Вот, а вы говорите, вас наш еврейский вопрос не трогает. Да вы за одну эту эпоху надежд и ожиданий в ножки нам поклониться должны… Ну, не буду, не буду. Занятные были времена, ничего не скажешь. Так что с вашим шедевром? Видно, шумок был вокруг вашей книжечки? То-то Беляков заколыхался, как вас увидел.
- Нет, нет, это он меня с кем-то спутал…
- Ха! Беляков никогда ничего не путает. Что-то он про вас сразу вспомнил. Наверняка скверность какую-нибудь. Теперь будет кругами ходить, пока не выходит.
- Да что же ему от меня… Ох! Он ведь меня к шести в гости звал!
- Видите? - с торжеством воскликнул Миша. - А теперь уже восьмой час, скоро ужинать. Ну, С., теперь держитесь!
Миша развеселился, начал рассказывать злые анекдоты про Белякова, и к тому времени, как они вернулись в дом творчества, писатель так и не успел назвать ему свою первую, и, как он теперь ясно видел, единственно настоящую книжку.
* * *
К ужину все обитатели дома собрались почти в одно время. Детские писательницы, лысый восточный человек и супруги Беляковы сидели уже за столом, когда С. вошел в столовую. Только Миши еще не было. Писатель пробрался на свое место, положил на колени салфетку и немедленно обратился к Белякову:
- Вы меня простите, так и не собрался заглянуть к вам. Вышел, вот, пройтись с Мишей, впервые после болезни, и…
В этот момент появился Миша и направился к своему месту, включив на ходу телевизор. Беляков похлопал по незанятому стулу справа от себя и пророкотал благодушно:
- Полно вам, Миша, вбок-то на телевизор смотреть, глаза портить! Садитесь-ка вот одесную, побалуйте старика.
Миша, незаметно для Белякова, сделал легкую гримасу, но тут же встал и пересел на указанное место.
Извиняющиеся слова С. остались неуслышанными.
- Вот, загулялись мы с Мишей, - снова обратился он к Белякову, - и так я до вас, увы, и не дошел…
И в ту же самую минуту Беляков заговорил с Мишей:
- Ну-с, что поделывали нынче, молодой человек? Как времячко золотое убивали?
- Да вот, - Миша кивнул в сторону С., - мы с ним…
Беляков на секунду перестал жевать и, не глядя, обратил к С. свое большое лицо:
- Что?
- Мы с ним гулять ходили, - сказал Миша.
- И стало поздно к вам зайти, вы уж простите, - закончил писатель, напрягая легкие.
- Что он говорит? - потребовал Беляков.
- Прощения просит! - гаркнул Миша.
- А за что?
- Что к вам не успел зайти!
- Зайти? Он ко мне зайти хочет? - Беляков пристально глянул к себе в тарелку, потом в тарелку жены, потом в Мишину, но, видимо, не нашел, чего искал. - А кто таков?
Писатель с ужасом ожидал, что вся сцена первого знакомства повторится заново, но Миша промолчал, а старушка Белякова положила мужу на тарелку облупленное крутое яйцо, и Беляков сосредоточил на нем свое внимание. Лысый восточный человек сказал:
- Николай Николаевич, а я вас в литературной энциклопедии посмотрел. Мы ведь, оказывается, вас даже по истории литературы проходили, вашу повесть "Маевка в октябре". Почитать, правда, не пришлось, только упоминали, вместе с "Неделей" Либединского…
Беляков, безуспешно гонявший скользкое яйцо по тарелке, сильно надавил ножом, яйцо стрельнуло через весь стол и шлепнулось на пол.
Миша с легкой улыбкой положил нож и вилку, встал с места и быстро вышел в проходную гостиную.
- А вы где, с позволения сказать, проходили эту историю литературы? - спросил Беляков.
- В литинституте, - ответил восточный человек.
- Где, я спрашиваю? В Усть-Курдюке? В Казы-Балдуе? В Тьмутаракани?
- Нет, - спокойно ответил восточный человек. - Я в Москве учился.
- Э? Не слышу, - сказал Беляков, принимаясь за второе яйцо, предусмотрительно разрезанное старушкой на половинки.
- В Москве, - повторил восточный человек, не повышая голоса.
- Да-с, она, матушка, все стерпит, - заключил Беляков.
Миша вошел в столовую, держа перед собой небольшую книжку в рыхлом картонном переплете, посеревшем от времени.
- Вот она, "Маевка"! - торжествующе воскликнул он, садясь на место рядом с Беляковым. - Я ее давно там в шкафу приметил, да руки не доходили вынуть, поглядеть. Двадцать четвертый год, букинистическая редкость!
У С. даже дома не было первого издания этой книжки.
- Господи, неужели! - сдавленно прошептал он. - Миша, дайте мне!
Миша, читавший титульный лист, с сожалением закрыл книжку и протянул было ее через стол писателю, но верблюжий рукав Белякова тяжело махнул по Мишиной протянутой руке, и книжка упала в блюдо творога со сметаной. "Ах!" - выдохнули детские писательницы.
- Не беда, - утробно пропел Беляков, колупаясь в твороге толстыми пальцами и вытягивая книжку за край переплета. Слабо скрепленные страницы разошлись, и книжка распалась на две части. Беляков положил оставшуюся у него в руке половину на стол и потянулся за второй. Миша поддел остаток страниц ножом. Беляков усердно помогал своими измазанными в твороге пальцами.
Писатель встал и перегнулся через стол, пытаясь дотянуться до своей бедной, испоганенной книжки, забрать ее подальше от этих толстых пальцев, стереть жирные пятна и унести, скрыться вместе с ней в безопасном месте.
- Ну-ну, ну-ну, - рокотал Беляков, сгребая все страницы вместе, - сейчас мы все почистим, сейчас наведем порядок…
- Дайте мне, - молил писатель, тянясь за ускользающими листками, - дайте я сам!
- Сейчас, сейчас, - повторил Беляков, словно успокаивая нетерпеливого ребенка.
Он высыпал листки себе на колени, снял с шеи салфетку и начал тереть ею по кучке хрупких, рассыпающихся страниц.
- Ну вот, ну вот и чисто, и ничего, - сказал он с удовлетворением. - А теперь, Миша, сложите все аккуратненько, по порядку.
Миша осторожно взял растерзанную книжку, положил перед собой на стол и начал тасовать измятые страницы. Писатель вышел из-за стола, обошел его кругом и стал у Миши за спиной. Беляков оберегающе вытянул вокруг спинки Мишиного стула свою грубошерстную руку, не давая С. подойти вплотную.
Миша быстро и ловко закончил свое дело, положил сверху обложку с неровной надписью красными буквами: МАЕВКА В ОКТЯБРЕ - повесть Н. С-ва. И внизу, меленько: Станок и Плуг, Москва-Петроград, 1924.
Поверх всего расплылось большое жирное пятно с крошками приставшего творога.
С. снова протянул руку за книжкой. Беляков, по-прежнему отгораживая его от стола и от Миши локтем, прогудел укоризненно:
- Не будем, не будем так торопиться. Дайте же и другим поглядеть, вы не один тут. А еще лучше, Миша, всем ведь любопытно - почитайте-ка нам вслух отрывочек.
- Дайте мне книжку, Миша, - попросил С. - Пожалуйста, дайте мне ее.
Миша полуоглянулся на писателя, взял книжку в руку. Беляков похлопал Мишу по плечу:
- Читайте, читайте! Ну? Где откроется, все равно. Вот хоть отсюда!
Он ковырнул книжку указательным пальцем, и она открылась посередине.
- Ну? Прямо с абзаца и начинайте.
Миша пожал плечами и сказал негромко:
- Говорил же я вам, С…
- Дайте, Миша, дайте…
- Да вы что, стыдитесь, что ли? - криво усмехнулся Миша.
Толстый беляковский локоть мягко, но тяжело уперся писателю в живот, отжимая его от стола.
Миша прочел:
…Обезмыслевшего в жару, с проскользью потелой по плечам и спине, обняла. Опахнула домотканью, закреплыми грудями огвоздила скудное безмясое тело фабричного, прогортанила взадрём: Тошшенькай… изголодал-си… Вскинулся, завозился жиловатыми сухими ногами, сдирал когтями чугунную накипь жара со лба, спихнуть с себя норовил оголтелую вместе с лихорадкой: Пусти! Пусти-и… Жгут ведь они его, глоты… Жгут зерно… Пудовыми локтями вдавилась в плечи, лбом в распяленную яму рта, коленями сдобными примащивалась, прилаживалась, тискала горячечные ребрастые бока: Пущай их… а ты лежи знай… тошшенькай!
- Отлично! - воскликнул Беляков. - Отлично читаете, Миша!
- Продолжать? - спросил Миша.
- Да! Читайте дальше! - раздалось вокруг стола.
- Будет, будет, - прогудел Беляков, по-прежнему оттесняя С. от стола правой рукой, а левой забирая у Миши книжку. - Надо и совесть знать. Дайте поесть человеку, все стынет. Вот, Миша, котлетки картофельные нынче очень удались…
- Отдайте же ему книжку, - негромко сказал восточный человек.
- …и соус к ним грибной, превкусный!
- Отдайте книжку автору!
- Да-а, - задумчиво протянул Беляков, откидываясь на спинку стула и легонько смахивая зажатой в руке книжкой хлебные крошки со скатерти. - Автор… Автора я, поверите ли, лично знал…
- Мне кажется, и я вас теперь припоминаю, - неуверенно проговорил писатель, и что-то неясное мелькнуло в голове, но тут же исчезло.
- Ах, что за малый был, - продолжал Беляков, - ничего не боялся, лез в самую гущу жизни, в эту, знаете ли, бучу, боевую, кипучую… и писателем обещал стать недурным. Вот она, заявочка! - он помахал книжкой.
Миша перестал есть и с любопытством смотрел на Белякова. Бритый восточный человек вытер губы салфеткой, встал и подошел к писателю.
- Но так ничего из него и не вышло. Жизнь его смяла, скрутила и раздавила. Превратила в нич-то, - твердо закончил Беляков.
Восточный человек сказал громко:
- Беляков, автор давно просит отдать ему книжку!
- А? - невозмутимо откликнулся Беляков. - Шутники у вас в Казы-Балдуе! Автора-то, молодой человек, давно уж в живых нет.
Писатель даже засмеялся от облегчения:
- Да нет, жив я. Это так, слух, кажется, был. А я вот он. Живу все.
- Давно в живых нет, - как ни в чем не бывало повторил Беляков. - Погиб. В одну из трудных эпох нашей истории.
- Да нет, - крикнул С., - вот он я! Я выжил, товарищ Беляков!
Беляков тяжеловесно повернулся к С. всем телом и впервые за весь вечер посмотрел на него в упор.
- Ну, выжил. Велико дело, выжить-то, - медленно проговорил он. - Вон мы и все тут выжили. Что же вам теперь, орден за это дать?
- Нет, почему же орден, - растерянно бормотал С., протягивая руку к книжке. - Просто это я, это моя книжечка, а у меня первого издания…
- Как это - ваша? Книжка библиотечная, принадлежит дому творчества.
- Да, конечно, но вы сейчас дайте, а я потом их попрошу… заплачу, если надо… Все-таки, знаете, авторское тщеславие, - С. стыдливо хихикнул, - первое мое произведение…
- Что значит - ваше?
- Да, поразительно, - радостно улыбнулся С., - такая редкая удача, я и не чаял совсем… Спасибо Мише, что заприметил…
- Если я правильно понимаю, - хмурился Беляков, - вы претендуете на авторство этой книжки? Что?
- Ну да, ну да, - закивал С., - вон же там так и стоит: Н. С-в, я то есть.
- Во дела! - Беляков повернулся обратно к столу и слегка развел в стороны толстыми руками. - Вот это дела так дела! К чужой славе примазаться захотелось, что? Поздно теперь, почтенный, поздно, свою надо было зарабатывать! Вон Беляковых-то Иванов тоже полно на свете. Этак любой Иван Беляков придет и скажет, что он мои книги написал! Матушка, - обратился он к жене, грузно отодвигаясь от стола вместе со стулом, - полно жевать-то! Или не накушаешься никак?
Старушка торопливо сглотнула и спросила:
- А чаю?
- Чаю дома напьемся.
Беляков с женой заворочались, выпрастываясь со своих сидений, и писателю пришлось отступить назад, освобождая им проход.
И снова что-то смутное стукнуло в мозгу при виде беляковского красного лица с нависшими бровями, но думать об этом писателю было некогда, слишком ошеломило его происходящее. Он стоял и ничего не мог понять. Беляков уходил из столовой, унося с собой его книжку, про которую сказал… что же он сказал? Будто бы он, С., хочет присоседиться к чужой славе… Что за нелепое, обидное недоразумение!
- Это какое-то недоразумение, - сказал он, заступая Беляковым дорогу.
- Извините, нам надо идти, - сказала старушка, легонько отстраняя писателя жирной ручкой, - муж после ужина должен прилечь.
- Товарищ Беляков, это недоразумение! - умоляюще повторил писатель. - Вы думаете, мне только сейчас это пришло в голову… Увидел, мол, любопытную старую книжку, автор тезка… Но я могу доказать, что это я…
- Что вы - что? - равнодушно спросил Беляков, обходя писателя.
- Что это я, что я - это…
- Что вы это вы это вы, - хмыкнул Беляков, направляясь к двери. - Вон я тоже я.
- Нет, я могу доказать… Я, еще когда не знал, что книжка здесь, говорил Мише…
- Ну, доказывайте.
- Я еще раньше сказал Мише, что написал такую книжку, вот он подтвердит, правда, Миша?
Беляков приостановился у двери и слегка поднял бровь в сторону Миши.
- Верно, он что-то рассказывал мне, - промямлил Миша, ковыряя картофельную котлету.
- Что именно?
- Что-то из времен революции… Из своей молодости…
- Из времен революции… Что же, он и тогда цветочки под пулями собирал, э? На обслуживающий персонал произвело впечатление. Он вообще, видно, любитель рассказы рассказывать. Писс…ссатель! Так пусть же он вам еще порасскажет, а вы послушайте.
И Беляков ушел со своей старушкой.
Писатель рванулся было следом, но восточный человек удержал его за руку.
- Не стоит, - негромко сказал он, - не унижайтесь перед этим…
- Но я должен…
- Да погодите минутку. Вы скажите лучше - это действительно ваша повесть? Вы ее написали?
У С. потемнело в глазах. Ничего не видя перед собой, он оттолкнул восточного человека и почти побежал вслед за Беляковыми. И догнал было, но дверь их комнаты захлопнулась перед самым его носом.
Тогда он остановился, опомнился и пошел к себе.
* * *
А что было делать у себя в комнате - непонятно.
Снять пиджак. Как-то в нем стало тесно.
Налить воды из графина. Нет, слишком дрожат руки.
Сесть за стол. Колени подогнулись сами.
А что делать за столом? Ни читать, ни писать невозможно.
Лечь спать - тем более, да и рано.
Писатель знал, конечно, что надо было сделать - надо было немедленно идти к Белякову и выяснить, объяснить, объясниться…
И забрать свою книжку.
Свою?
Руки писателя, бессмысленно перекладывавшие бумаги на столе, задрожали еще сильнее.
Он попробовал вспомнить, как писал эту книжку. В каком году это было - он помнил, во всяком случае, Миша ведь говорил за столом, когда она издана. О чем эта книжка - тоже приблизительно помнил, поскольку лет пятнадцать назад перечитывал ее. Потом, правда, вообще о ней не думал. Но вот как он ее писал?
Это не вспоминалось совсем.
А ведь в прошлый раз, когда перечитывал, еще вспоминалось. Помнит сейчас, что в прошлый раз помнил - но что? Где он сидел, когда писал, за каким столом, в какой комнате? Как придумывал характеры, повороты действия? Какие мучения испытывал? Что хотел сказать своим писанием? Темный провал. Ничего. Словно это был не он. Словно и не было этого вообще.
Сон какой-то скверный, наваждение, гипноз, что ли.
Тем более следовало идти к Белякову. Взять книжку в руки - и все вспомнится.
И все будет как прежде.
Идти немедленно. А то ведь… а то ведь и жить невозможно.
И С. встал, надел пиджак и пошел.
Он подошел к двери Беляковых и, не давая себе времени для колебаний, постучал. Изнутри раздался какой-то звук, не то всхлип, не то хихиканье, и он постучал снова.
- Заходи, Николенька, заходи, - послышалось хрипло, но отчетливо.
И в ту секунду, когда С. открывал дверь, все встало на свои места. Он уже знал, кого сейчас увидит, кто сидит в этом квадратном разбухшем теле, кто скрывается за неузнаваемым брыластым лицом.
- Иваша… - растерянно пробормотал он, не двигаясь с порога.
Беляков, в исподнем белье, сидел в кресле лицом к дверям, опустив слоновьи ноги в таз с водой. Из таза поднимался пар, могучие щеки Белякова багрово лоснились от пота. Он улыбался и грозил С. пальцем.
- Вот то-то Иваша. Насилу надумал.
Ивашка Беляков! Парень-стрела, парень-молния, умница-красавец, с которым вместе когда-то…
- Закройте, пожалуйста, дверь, сквозит, - раздался из глубины недовольный голос старушки. - Нам только простуды не хватает.
От счастливого облегчения писатель мгновенно так ослабел, что чуть не упал.
Ивашка! Старый дружище! Как же он мог его не узнать! Почти полвека, конечно, и все же… И значит, вся эта история с книжкой была просто розыгрыш! Жестокий, правда, но ведь Ивашка Беляков, помнится, и тогда был злой пересмешник и язва! А ему, С., так и надо - как он мог не узнать Ивашку?!
Даже не взглянув на женщину, С. захлопнул дверь и сделал неверный шаг к Белякову.
- Но-но! - одышно прохрипел Беляков и предостерегающе поднял руку. - Обниматься не лезь - заразишь еще. Вон с Лизаветой - можешь.