Страна – это живой организм, и, чтобы жить – она должна развиваться.
Но нельзя развиваться там, где чиновники удушат не то что большой, но даже самый маленький бизнес.
Коррупция укорачивает людей на величину себя.
Россия не умрет только в том случае, если перестанет мешать людям заниматься тем, без чего и люди, и Россия обойтись не могут.
– Заниматься чем? – по-моему, Аркадий задал этот вопрос не потому, что не знал ответа на него, а для того, чтобы дать мне возможность поставить точку.
И я поставил многоточие:
– Делом.
– Петр, вы очень умный человек.
Я вам завидую.
– Не завидуйте, Аркадий.
Быть умным – это проблема…
– …Петр, вы ни разу не заговорили о деньгах.
Вам что – так много платят за ваши картины, что деньги вас не интересуют?
Мои картины действительно покупают, хотя я никогда не уговариваю людей делать это.
Уговаривают купить свои картины только те художники, которые пишут картины для того, чтобы получить за свои картины деньги.
Я пишу картины не для того, чтобы их продать, а потому, что не могу не писать их.
– Иногда мне платят так много, что можно предположить, что я умер в ХIХ веке; иногда – так мало, что можно предположить, что в ХХI веке я жить не собираюсь, – ответил я Аркадию, и подумал: "А ведь действительно, я ни разу не подумал о деньгах.
Кстати, ведь и вправду заплатят.
Возможно – за пивные этикетки.
Не за то, что я мог и должен был сделать, а за то, что я делать был не должен…"
…И уже совсем – напоследок:
– …Петр, вы – художник, писатель…
Почему вы не отказались от участия в компании моего шефа? – и мне в очередной раз пришлось задуматься в ответ: "Действительно, может, то, что я делаю – глупо?
Впрочем, если бы я не делал глупостей так много, меня вполне можно было бы считать умным".
Но ответить Аркадию мне пришлось не так, как я думаю, а так, как есть на самом деле: – Если художники и писатели не попытаются сделать наших политиков лучше – наши политики останутся такими, как есть…
…Потом Аркадий подошел к Ларисе, что-то сказал ей тихо, она кивнула в ответ, и машины оставили двор клуба современного творчества "Белый конь", унося своих пассажиров в ведомую только им жизнь.
А мы с Ларисой остались наедине с нашей жизнью, и я спросил ее:
– Что тебе сказал начальник охраны пивного короля?
– Он сказал, чтобы я берегла тебя.
– Почему это?
– Потому, что стране ты нужнее, чем любая "партия власти".
– Еще почемее?
– Потому, что, по его мнению, любую "партию власти" можно заменить.
А тебя заменить некем…
…Каждому – своя ойкумена…
26
– …Где? – когда машины с нашими гостями окончательно отъехали со двора, я задал моей поэтессе единственный интересующий меня в этот момент вопрос.
И под мой поцелуй в ее губы она ответила мне:
– Знаешь, погода хорошая.
Купаться можно.
Джинсы у меня в багажнике.
Поедем на природу.
– Тогда еще раз – где? – предложение поехать на природу мне понравилось, но "природа", как и еще очень многие понятия – предмет многозначный.
И Лариса конкретизировала свое предложение, по крайней мере в пределах школьного учебника географии:
– Поедем на запад.
– Почему – именно на запад? – улыбнулся я.
– Потому что когда хочется куда-то ехать, но не знаешь куда, то – какая разница.
– Но у тебя же нет купальника.
– Найдем такое место, где я обойдусь без него.
И пусть бабье лето окажется по-настоящему бабьим…
…Не знаю, были ли мы лишними для человечества, но человечество в этот момент, очевидно, было лишним для нас.
Ни я, ни Лариса не знали, кого мы еще можем встретить в своей столице, но рисковать очередным общением с необделенными глупостью как-то не хотелось.
Нам захотелось побыть наедине с самими собой.
Едина – самый простой способ с чужой глупостью не сталкиваться …
…Палатку и кое-что из вещей, которые могли понадобиться на природе, мы взяли у меня в мастерской. И пока я ходил за всем тем, что могло пригодиться, а могло – и нет, Лариса даже не вышла из машины.
И я понял ее – ей скорее хотелось туда, где мы будем одни.
Туда, куда вела Старая Смоленская дорога…
…В подъезде мне встретилась соседка-барменша.
Женщина праведная, хотя и красивая.
Родившая в семнадцать и в награду за этот демографический подвиг ставшая бабушкой в тридцать пять.
С ней мы были большими приятелями, и когда я заболевал или ленился сходить в магазин, вполне мог рассчитывать на то, что без куска хлеба не останусь.
Мы всегда улыбались друг другу при встрече, и я припоминаю, что несколько раз слышал от нее угрозы: "Если кончишь в меня – убью!"
– Знаешь, что Лада с Генкой разводятся? – прошептала барменша.
Лада, жившая двумя этажами выше, была моей старинной товарищницей. Я относился к Ладе серьезно и ценил ее за нелицемерное и серьезное отношение ко мне, которое проявлялось во многом. В том числе и в том, что, иногда одалживаясь у меня парой сотен, она не обременяла меня обещаниями когда-нибудь их отдать, а долгом такую мелочь не считали ни я, ни она.
Но было в наших с Ладой отношениях что-то такое, что я был уверен в том, что в по-настоящему трудный момент мы оба могли бы рассчитывать на помощь друг другу.
Ну, а ее дочка, четырехлетняя Лада-младшая, являлась моим самым большим другом в подъезде.
Проблемы Лады были мне не чужими, но я подумал, что при встрече она сама расскажет мне все, что посчитает нужным.
А остальное – дорасскажут соседи.
Да и Лариса ждала меня в машине…
…Примосковные дороги – это место, едва ли славящееся своей святостью, но пустыми они никогда не бывают.
Мы двигались на запад в плотном потоке машин, водители которых сматывались из столицы. Но, притом что у каждого были на это свои причины, мы все были объедены одним – направлением, в котором двигались.
И лишь те, кто вынужден был стоять на обочине, выпадали из движения, свойственного всем, кого объединяет путь.
Все ехавшие в машинах по отдельности видели по сторонам одно и то же, но каждый относился к виденному по-своему.
И по-разному использовал или не использовал то, что встречалось ему на пути.
В общем, дорога, по которой ехали мы с Ларисой, была прекрасным срезом дарвиновской эволюции, в пределах правил дорожного движения, разумеется…
…На выезде на Минское шоссе у обочины стояла группка захватчиков.
Небольшая.
Полурота, не больше.
Эти захватчики были захватчицами.
Молодыми женщинами, высоченные каблуки и короткие юбки которых не позволяли усомниться в их профессионализме.
В профессии, которая, как и всякая профессия, презирает дилетантизм.
А ожидание в их глазах наглядно демонстрировало то, что предъявляет всякий развитой рынок – превышение предложения над спросом, предоставляющее потребителю самый широкий выбор.
Я никогда не испытывал презрения к проституткам – женщинам, торгующим физиологией, скорее, их существование вызывало мое смутное удивление – мне было непонятно – кому они нужны?
Что же это за мужчина, если у него нет знакомых женщин, готовых прийти к нему на встречу с его желательными стремлениями, и ему нужно платить незнакомой женщине за интим?
Хотя я совсем не против того, чтобы мужчина помогал материально своей женщине: целуешь женщину – поинтересуйся – есть ли у нее деньги на шоколадку или женский журнал, когда тебя нет рядом?
А если позволяет ситуация, поинтересуйся и тем – есть ли у нее деньги на все остальное?..
…Я взглянул на Ларису – всегда интересно то, как те, кто рядом с тобой, относятся к чужим порокам.
И иногда становится особенно любопытно, когда обнаруживаешь то, что к чужим порокам твои знакомые относятся с завистью.
Вернее, то, как свою зависть они пытаются скрыть.
Но здесь дело было совсем иное.
Лариса смотрела на проституток как настоящая женщина.
Свысока.
Не потому, что она была президентом клуба современного творчества, а прибордюрные женщины относились молвой к неуважаемой касте.
Тем, что стояли на обочине дороги, еще предстояло ждать того мужчину, который предпочтет их всем остальным делам. А рядом с Ларисой сидел мужчина, и, следовательно, она уже была избранной и предпочтенной.
Если женщинам, стоявшим у обочины, нужно было думать о том, как стартовать, то Лариса уже гордо направлялась даже не к финишу, к своей победе.
Лариса-женщина смотрела на женщин, мимо которых мы проезжали, как победительница в женской войне за мужчин…
…Мы использовали придорожный ресторанчик для того, чтобы "отпраздновать" новую Ларисину дубленку, хотя в какой-то момент я об этом подзабыл:
– Мы что – сюда ехали? – я посмотрел на мою поэтессу, когда ее машина остановилась у ступенек подорожного ресторана.
– А ты что, забыл? Мы сегодня отмечаем мою покупку на твои доллары, – Лариса, смеясь, смотрела на меня, и мне стало неловко.
– Прости, милая!
Со всякой ерундой вроде Российской политической системы забываешь о таких важных делах, как дубленка любимой женщины!
Ресторан назывался "Территория суши", был почти пуст и являлся обычным местом дорогого ближнего Примосковья, западного, урублевского и никологорского направления, в котором можно встретить очень много из того, что является фирменным знаком столицы и то есть того, что нам предстояло проехать…
…Мы заняли свободный столик у окна, и в раскрытое настежь окно нам был виден ресторанный дворик с автомобильной стоянкой, через шоссе переходящий в сосновый лес.
Я увидел, как рядом с "шестеркой" Ларисы, остановился серебристый "Мерс". Скрипнул рессорами, освобождаясь от шести пудов своей хозяйки, а его хозяйка, осмотрев колеса и высказавшись по-русски, ненадолго замерла рядом со своей машиной, видимо, раздумывая над тем, что бы ей еще сделать, соответствующее ее рангу и рангу ее автомобиля.
Это была секс-звезда русской народной песни, любимица первых организаторов финансовых пирамид и последних демократически выбранных депутатов, Виктория Дамкина.
И автомобиль у нее действительно был хороший.
– Отличная машинка, – вздохнув, проговорила Лариса, глядя не на Викторию, а на ее "Мерседес", – не то, что мое ведро с гайками, по недоразумению названное автомобилем. И я, улыбнувшись, промолчал в ответ моей поэтессе, понимая, что машина – очень незначительная часть в человеке.
А Виктория Дамкина, перед тем, как направиться в зал ресторана, осмотрелась на себя на фоне своего средства передвижения, блиставшего краской, добытой из рыбьей чешуи, прикинула то, как она видится из окон ресторана, и удовлетворенная и собой, и машиной, поднялась по ступенькам.
Место за столиком, она заняла у противоположенной стены, у меня за спиной, но перед глазами Ларисы, проговорившей:
– Забеситься!
Какие мы гламурные. – И мне пришлось уточнить:
– Я часто слышу это слово, но как-то до сих пор не знаю толком, что оно означает?
– Гламур?
Мешок, обшитый искусственным жемчугами, заполненный картошкой и оставленный на главной площади в солнечный день представляешь?
– Представляю.
– Это и есть – гламур.
– Лариса, – спросил я, улыбнувшись, – ты не любишь гламур?
– Я его боюсь, – прошептала моя поэтесса.
– Почему?
– Потому что гламур – это флаг вырождающейся цивилизации.
Я удовлетворился таким объяснением и больше не обращал внимания на изобразительницу русских народных песен, хотя и заметил одну деталь.
Виктория Дамкина была успешна, богата и знаменита на всю Россию, а Лариса – красива.
И мужчины, входящие в зал, смотрели на всероссийскую Викторию как на Дамкину, а на мою Ларису – как на женщину…
27
…Отвлекаться на такую ерунду, как гламур, нам пришлось недолго.
К столику, за которым мы сидели, подошла девушка-украинка-официантка, положила на столик два меню и замерла в дежурной стойке, словно ожидая команду: "Фас!"
Эта девушка, наверное, была хорошей официанткой потому, что ей хотелось сказать "Спасибо!" еще до того, как она принесет заказ.
А то, что она подошла к нам, а не к Дамкиной, говорило либо о том, что Виктория в этом ресторане примелькалась и рассматривалась не как залетная звезда, а как мебель, пусть дорогая, но привычная, либо о том, что девушка-официантка работала в этом ресторане недавно и еще не прониклась значительностью момента…
…Вообще-то, меню – это перечень кушаний, но в придорожном на Николину гору ресторане "Территория суши" – это был не перечень, а почти репертуар.
И, читая его, я ощутил, что напоминаю угол, находящийся против большего катета. Окончательно опустев головой от неизвестных мне названий, я протянул книжечку в кожаном переплете Ларисе:
– Выбирай ты, – и Лариса, не глядя в меню, сказала официантке:
– Кани суши, сашими из угря и шашлык тори… Нам обоим.
– Что пить будете? – уточнила девушка, ставя какие-то значки в своей книжечке то ли по-украински, то ли по-официантски.
– Зеленый чай.
Потом девушка-украинка-официантка на мгновение положила блокнот заказов на стол, поправляя что-то на скатерти, и я, взглянув на только что заполненную нашим заказом страничку, увидел, что страничка были испещрена сердечками с номерами, понятными, наверное, только ей. Значит, она принимала у нас заказ не по-официантски и не по-украински, а по-девушковски.
Пока Лариса делала заказ на непонятном для меня языке, я изобразил полное безразличие человека, который день без кани суши считает потерянным для нормального существования днем; и стал смотреть в окно.
И там меня, а вернее, нас с Ларисой обоих, поджидала очередная новость – на стоянку въехала белая "Шкода", и из ее внутренностей выперстовалась Татьяна Мареева – семиструнная гитара и тягучие баллады о тех местах, в которых она никогда не была.
Впрочем, в ее текстах некоторые словесные обороты действительно претендовали на уникальность, и в культуре она была явлением вполне терпимым.
Но на одном телеконкурсе Татьяна заняла первое место, а Лариса только второе; и с тех пор столичная бардо-вагантовско-менестрельская общественность замерла в ожидании – когда же они вцепятся друг дружке в прически?
– …Переспала с Китаевым, вот и выиграла, – сказала мне Лариса.
И мне пришлось ничего не ответить ей, потому что я знал о том, что Мареева переспала не с председателем жюри Китаевым, а с его женой.
К такому способу отбора победителей я отнесся спокойно – каждый сходит с ума так, чтобы его сумасшествие не воспринималось как обыденность.
Да и потом, если бы у окружающих нас людей не было бы пороков, пришлось бы признать, что мы сами – придурки.
Татьяна сама рассказала мне об этом, и в ответ на ее доверие я получил обузу – необходимость хранить в секрете то, что ни для кого не было тайной.
Видя, что я молчу, Лариса задалась вопросом, на который сложно было бы ответить не только мне, но и любому мужчине – вопросом о том, как далеко способен зайти мужчина в своем стремлении поддержать женщину в ее борьбе за успех:
– Как бы ты отнесся ко мне, если бы я поступила бы так же?
И мне пришлось помолчать, теперь уже призадумавшись: действительно, как бы я отнесся к своей женщине в подобном случае? – и ничего разумного, мне на ум не пришло.
Так что пришлось отвертеться шуткой:
– Дорогая, я готов бороться за твои победы всеми доступными мне средствами.
В том числе и своими рогами.
Эта шутка разбудила еще один Ларисин вопрос.
Вопрос, перед тем как дать честный ответ на который мне вновь пришлось всласть призадуматься.
– А если ты изменишь мне, ты расскажешь мне об этом? – спросила Лариса. И, несмотря на то, что она улыбалась, я понял, что спрашивает она совершенно серьезно.
Конечно, я мог бы ответить просто и глупо: "Дорогая, ты узнаешь об этом первой!"
Просто и глупо потому, что отвечать на такой вопрос глупо – просто, а просто – глупо.
И я ответил Ларисе, словами, которые я, старался подобрать по возможности точно:
– Знаешь, Лариса, если такое произойдет, я никогда не признаюсь тебе в этом.
– Почему?
– Потому что не захочу сделать больно дорогому мне человеку.
Мужчина признается в измене в двух случаях: когда хочет сделать больно женщине, и когда не уверен в том, что он как мужчина представляет для женщины интерес.
– А если… – Лариса не успела договорить, как я с улыбкой прервал ее, потому что понимал, что она хотела спросить:
– Даже если ты поймаешь меня в постели с другой женщиной, я скажу тебе, что это был мой брат-близнец, которого я потерял еще в первую империалистическую войну. А я в это время находился в городе Новосибирске.
И предъявлю тебе справку из гостиницы.
– Почему именно в Новосибирске? – моя поэтесса засмеялась, и потому, как она это сделала, я понял, что мой ответ ей понравился.
– А где же я еще мог быть?..
…Увидев нас с Ларисой в окне ресторана, Татьяна Мареева быстренько припрятала удивление и вытащила на божий свет немерянное радушие – замахала нам обеими руками. И нам ничего не оставалось, как вернуть ей радушие вдвойне – замахать ей в четыре руки.
Я посмотрел на Марееву, потом на Ларису – приятно находиться в обществе приличных людей, которые даже ненавидеть друг друга умеют прилично.
Вообще-то, не стоило удивляться этой встрече в загородном ресторане потому что кое-что из личной жизни Мареевой я знал. И то, что я знал, наводило на мысль о том, что личную жизнь Татьяны можно было считать общественной. Впрочем, я никогда не осуждал Марееву, потому что понимал, что она строит свою судьбу под лекало – линейку-кривляку.
– Как приятно вас видеть вместе, – Татьяна подошла к нашему столику, произвела поцелуйный бартер с Ларисой – в тот момент, когда они касались щек друг друга своими язычками, мне показалось, что язычки у них обеих раздвоенные, и ехидно посмотрела на меня. – Ресторан… суши… постель…
Потом быстро склонилась ко мне, подставляя щеку, и то ли прошипела, то ли прошептала:
– Со мной ты обходился без ресторанов…
…Однажды я проснулся рядом с Татьяной, и меня совсем не удивила посетившая меня мысль: "Что я здесь, собственно говоря, делаю?.." – …Я только на минутку. Чашка кофе, и улетаю… Симферополь… Внуково, – Татьяна говорила, словно пытаясь защититься от подозрений в умышленности своего появления там, где оказалась Лариса, но по выражению ее лица можно было догадаться о том, что о нашем с Ларисой романе через неделю будут знать все знакомые. – Пока…
– …У тебя были с ней отношения? – Лариса с иронией в глазах допросила меня, и я честно рассказал ей все, что помнил:
– Да. Но они пришлись на то время, когда у меня совсем не было денег.
– Ну и что?
– Ничего.
Просто я узнал, что в постели я плохой любовник.
– И что сделал ты? – Мне ничего не оставалось, – улыбнулся я совершенно беззлобно, – кроме того, что продемонстрировать – как гордо погибала французская гвардия…