- А вот этот эпизод пока попридержим, - подумав, произнёс Продюсер. - Не стоит спешить, секса впереди ещё будет много. Да и не в нём дело.
- Не хочешь поднимать их рейтинг ещё выше? - спросил Режиссёр.
- Чего уж им там ещё поднимать? - усмехнулся Продюсер, и все засмеялись, оценили его юмор.
Контрастно с пыхтящими под простыней выглядела другая пара, стоящая на берегу озера и кормящая белых лебедей.
- Очень трогательно, - сказал Режиссёр. - Маша и Паша, студенты наши.
- А в итоге всё равно кончается постелью, - равнодушно заметил Продюсер. - Но лебедей оставь.
Один из помощников тоже решил пошутить:
- Кому лебедей, а кому бл…дей.
Но на этот раз никто из присутствующих не засмеялся. Чин не тот.
- Но самое забавное готовится вот тут, - сказал Режиссёр, указав в сторону одного из экранов.
Там "неожиданно" сошлись в одном месте сразу две пары: сидели за столиком в открытом кафе, где-то на Тверской, и совещались. Как заговорщики.
- Жанна, Золотой, Лизонька и Стас, - напомнил кто-то из присутствующих.
- Тот самый сюрпризец, о котором мы говорили, - добавил Режиссёр.
Продюсер понимающе кивнул. И переключил внимание на оставшиеся пары.
14
Пластиковых стаканов на столике прибавилось, а Алесь продолжал увлеченно рассказывать:
- …вот если вы возьмете в руки циркуль и воткнете его в географическую карту Европы, обведете её кругом, то центр окажется как раз в Беларуси - между Минском и Гродно, в маленьком городке под названием Мир. Символично звучит, правда? Городок этот подревнее Москвы будет. А какой там средневековый замок! Из него подземный ход тянется аж до самого Несвижа. В прежние времена по нему вполне свободно могли разъехаться две кареты. Это, чтобы вы знали, было самое первое метро в мире. Хотя сейчас вход в это метро замурован. Никто не знает, где он. А ведь внутри спрятаны несметные сокровища князей Радзивиллов. Я сам искал-искал, да так и не нашел. Осенью опять поеду землю рыть. Поехали вместе?
- Чистый Мюнхгаузен, - ответила на это Катя. Но ей было интересно слушать. - А привидения в том замке водятся?
Алесь кивнул, отхлебнув пива.
- В Мирском замке Пан Коханек бродит, сторожит сокровища, а в нашем, Несвижском, - Несчастная Барбара, её ещё Черной Дамой кличут. С ней любопытная история приключилась, очень романтическая. Хотите расскажу?
- Хочу, - ответила Катя. Оператор снимал. Некоторые за соседними столиками тоже стали прислушиваться.
- Дело было в середине шестнадцатого века, - начал Алесь. - Барбара Радзивилл вышла замуж за Сигизмунда Августа, сына польского короля, по любви, заметьте, именно по любви. Что-то вроде Ромео и Джульетты. Но мать Сигизмунда, зловредная итальянка Бона Сфорца, была категорически против этого брака. А что делали все итальянки и итальянцы в Средневековье, когда серчали на своих недругов? Правильно. Нация отравителей. Вот она и велела своим аптекарям её извести. Семейное счастье Сигизмунда и Барбары длилось недолго. Через шесть месяцев он остался вдовцом. И горю его не было предела. Дальше - больше. С помощью алхимиков Сигизмунд решил вызвать душу своей любимой жены. В одном из дворцовых залов установили большие венецианские зеркала. Алхимики - пан Твардовский и пан Мнишек - начертали на поверхности самого высокого зеркала фигуру Барбары Радзивилл в полный рост в белом подвенечном платье. Спиритический сеанс начался. При свечах, в тишине, даже собаки за окнами не лаяли. Но перед тем алхимики строго-настрого предупредили Сигизмунда, чтобы он ни в коем случае не приближался к Барбаре, если та вдруг появится из зеркала.
- Да ты вроде бы и сам там присутствовал, - усмехнулся Оператор. - Даже про собак знаешь.
Алесь отмахнулся от его слов, продолжил:
- Проходит какое-то время. И вдруг после магических заклинаний из высокого зеркала действительно сходит полупрозрачный образ Барбары… Сигизмунд, забыв обо всём на свете, кинулся к ней. Попытался обнять. Но мы-то с вами сейчас знаем, что шутить с этим нельзя. С потусторонним миром. Раздался взрыв, в воздухе запахло серой.
- Был, точно был там, - пробормотал Оператор, продолжая снимать.
- Ну был, и что? - улыбнулся Алесь. - Ты дальше слушай. Барбара исчезла. Сигизмунд упал замертво. И с тех пор их души ходят по Несвижскому замку, ищут друг друга, но найти не могут. Чаще всего с наступлением темноты видят Несчастную Барбару. А ближе к утру появляется и Сигизмунд. Тому есть сотни тысяч свидетельств. Даже во время войны, когда немцы оккупировали Несвиж, они в страхе палили из всех пулемётов в Черную Даму, когда та выходила на свою ночную прогулку. И страх у фрицев был настолько велик, что вскоре они вообще убрались восвояси. От греха подальше. Ну что, Катя, смотаемся в Несвиж? Сама убедишься.
- Я подумаю, - ответила на сей раз девушка. - А русалки у вас есть?
- Это отдельная тема, - деловито сказал Алесь, словно речь шла об инвентаризации хозяйства. - Русалки остались только возле Новогрудка в озере Свитязь. Там такие вековые дубы и плакучие ивы, а клены!.. Вода чистейшая, прозрачная, а дно усыпано мелкими разноцветными, почти драгоценными камешками. Залюбуешься. Но надо быть осторожным. Уволокут. Вон поэта Мицкевича едва не утащили за собой на дно. Он потом целую поэму об этом накатал.
- Это мой столик! - раздался вдруг над их головами грубый голос.
Рядом покачивалось какое-то бородатое грозное чудовище. Наверное, местная достопримечательность, вроде лох-несского. Все в пивной как-то притихли, ожидая, что последует дальше. Один Алесь продолжал спокойно разговаривать:
- А вы ещё не слышали про клад, зарытый князем Миндовгом у Столбцов…
- Это мой столик! - повторно рыкнул пришелец. - Оглох, что ли?
Оператор приготовился бежать. Катя сидела совершенно растерянная.
- А я на это болт положил, - ответил Алесь. - Так вот, о Миндовге.
Очки он, правда, на всякий случай снял.
- Это мой столик! - заорало ископаемое в третий раз, рванув на груди майку.
Алесь встал. Роста они оказались одинакового. Тишина наступила полная, как в Несвижском замке, когда алхимики вызывали дух Барбары. Сейчас тоже должно было произойти какое-то явление.
- Нужна тебе эта мутка? - спросил Алесь. - Тормознул бы.
- Чё? - повернул ухо монстр. На поэта или драматурга он явно не смахивал. Должно быть, был литературным критиком. Оператор совсем скис, даже в размерах уменьшился.
- Чеши отсюда, - сказал завсегдатай стойла. - А цепочку эту мне оставишь, фуфель.
Алесь, не раздумывая, боднул его головой в грудь. Да так резко, что тот не удержался на ногах, отлетел к стенке и сполз на пол. Вразумление подействовало. В пивной одобрительно зашуршали.
- Брателло, всё в порядке! - уже совсем другим тоном проговорил падший критик, неловко поднимаясь на копыта. - Перетёрли - базара нет. Это не мой столик, я ошибся. Мой столик - вон там, - и он побрел в другой угол.
Алесь опустился на место, вновь нацепил на нос очки.
- Я этому приемчику у Зидана научился, - похвастался он. - Так на чём мы остановились? Ах да, на кладе, который откроется только тому, кто в ночь на Ивана Купала увидит расцветший папоротник.
- А кто такой Зидан? - спросила Катя.
Алесь с Оператором переглянулись и, не сговариваясь, развели руками. Такой вопрос после прошедшего чемпионата мира был просто немыслимым, даже оскорбительным. Катя поняла это. И поинтересовалась другим:
- Ты успел заснять?
- Нет, - виновато ответил Оператор.
- Ну и дурак, - сказала девушка.
15
Телевизор в квартире занимал особенное место - на кухне. С одной стороны, это считалось изгнанием, поскольку ему не нашлось места ни в какой из комнат, хуже был только темный чулан с ветошью. Но с другой стороны, кухня являлась перекрестком мнений, где так или иначе сходились все обитатели квартиры. Поэтому её можно было называть центром этого микрокосмоса. И отношение его жителей к телеящику было странным: все энергично возмущались, глядя на экран, но продолжали смотреть. Чаще всего украдкой, чтобы не застукали остальные. А когда всё-таки застукивали, поймав на месте преступления, то смотрящий начинал ругаться и выключал телевизор. И уходил. Другой человек, пылая столь же праведным гневом, оставшись один, украдкой включал. Пока не приходил следующий. Этакая любовь-ненависть.
Квартира вообще была весьма странным существом, многоглазым и разноликим. Даже если она оставалась пустой, то представление о её жильцах можно было составить по предметам или любимым вещам, им принадлежащим. Сразу можно было понять, что здесь живут три, а то и четыре поколения, не считая животных. Одна из комнат принадлежала старшим по возрасту. Там в красном углу над лампадкой висела старинная икона Николая Чудотворца, а на противоположной стенке - знаменитый портрет Эйнштейна с высунутым языком. Много было развешано и разных фотографий, в основном семейных. От совсем уж пожелтевших, начала двадцатого века, до сделанных недавно, в веке двадцать первом. Целая эпоха, столетие, вся жизнь рода, а заодно уж и страны - Российской Империи, Советского Союза, Эрэфии. Бесценный материал для психоанализа.
В следующей комнате, занимаемой средним поколением, висели другие портреты, которые словно бы боролись друг с другом, конкурировали. На одной стенке - Сталин, на другой - Горбачев. Кто бы из них кому врезал промеж глаз, выйдя они из рамок, можно было и не гадать. Тем более что за плечом Сталина висел ещё и грозный маршал Жуков в мундире, а за спиной Горбачева - всего лишь рафинированный академик Сахаров в пиджачке. Тут психоаналитик сделал бы вывод о политических пристрастиях жильцов. Непонятно было только, как они уживаются в одной комнате.
Третье помещёние занимали самые молодые. Это была девичья комната с соответствующими атрибутами. Но и здесь на стенках уютно расположились свои любимцы. Над столиком старшей девушки - задумчивый Иван Алексеевич Бунин, а над кроватью младшей, школьницы - "попсовый" мальчик Дима Билан. Они и не глядели в сторону друг друга, какое может быть между ними соревнование? Но деталь для характеристики обитателей не лишняя.
Трудно сказать, что повесила бы себе на стенку собака лабрадор, будь у неё своё личное помещение, хотя бы конура. Может быть, просто изображение вареной курицы. Или фотографию Кати, своей любимой хозяйки. Других жильцов квартиры она мирно терпела, считала такими же членами стаи, как саму себя. Только почему-то вставшими на задние лапы. Но ни конуры, ни отдельной комнаты у лабрадорши не было. Ей заслуженно принадлежала вся квартира, целиком. А главное - она действительно никогда не смотрела телевизор, даже когда оставалась одна. И не понимала: как это можно оцепенеть и неподвижно уставиться в мерцающий экран, когда в мире вокруг столько всего интересного, особенно если за окном лают другие собаки?
Сегодня в квартире находились почти все, включая морскую свинку, кроме Кати. Каждый занимался своим делом. То есть делал вид, что делает что-то дельное, но делал совершенно другое. Сестра сидела перед раскрытым учебником по геометрии, но слушала в наушниках Диму Билана. Мама чистила на кухне рыбу, но не могла оторваться от "мыльной оперы" в телевизоре. Папа играл сам с собою в шахматы и одновременно разговаривал по телефону. Дедушка дышал на балконе свежим воздухом, но сам втихаря покуривал. Бабушка вязала для младшей внучки "спартаковский" шарф и плавала в прошлом. Лабрадор, положив голову на передние лапы, с тоскливым равнодушием смотрел на спящую морскую свинку, которая не спала, а притворялась.
- Кто пойдёт гулять с собакой? - прокричал из комнаты Папа, оторвавшись от телефона и ставя сам себе мат.
- У меня радикулит разыгрался, - отозвался Дедушка, гася в спичечном коробке окурок.
- Вот Катя вернется - и сходит! - крикнула Мама, на всякий случай выключив телевизор. Тем более что очередная серия с доном Педро закончилась.
Бабушка вообще плохо слышала, а о младшей внучке сейчас нечего было и говорить: глухота полная. Папа пришёл на кухню.
- Безобразие, - сказал он. - Сталина на вас нет. Собака негуляная, а они рыбу затеяли чистить. Да ещё какого-то окуня, которого мне категорически нельзя есть. Потому что в последний раз я едва не подавился. Вот до чего довели людей ваши клятые реформы. До полного пренебрежения к собакам.
- Кто бы говорил! - вздохнула Мама. - Но я для тебя отдельно мясо приготовила. В горшочке.
- Вот уж спасибо. А ты подумала, какой сегодня день? Постный. Бабушка меня за это убьет.
- Не убьет. Она плохо видит. Притворись, что ешь овсяную кашу.
- А запахи? Нюх у неё - ого-го!
- Это точно, - подтвердил Дедушка, входя на кухню. - Стоит мне только покурить, а она уже на дым движется. Прямо как сомнамбула. И палкой лупит. Просто Савонарола какой-то, Лютер, Иосиф Волоцкий в юбке. Раньше была другой, комсомолкой, за Ленина была готова под поезд броситься, как Каренина Анна. И что с ней сделала вся ваша перестройка?
- Не моя, а ваша, - заспорил Папа. - Это вы, физики, во главе с вашим Сахаровым всё придумали. Мало вам водородной бомбы, так ещё великую державу взорвали.
- Ну-у, начинается! - снова вздохнула Мама. - Покоя от вас нет.
На кухню пришла Бабушка с клюкой.
- Курил? - подозрительно спросила она, принюхиваясь. - Идол, у тебя же сердце больное! Как маленький, ей-Богу. А где Катя?
- С утра куда-то ушла и не сказала, - отозвался Папа. - Совсем уже все от рук отбились.
- От рук - это ничего, хуже - когда от сердца, - заметила Бабушка, погрозив Дедушке клюкой.
Неожиданно на кухне появилась и самая младшая, уже без наушников.
- Ну мама, ну когда ужинать-то будем? - капризно проканючила она, ухватив что-то со стола.
- Вот Катя придет - и сядем, - сказала Мама. - И не цапай тут ничего. Лучше с собакой сходи.
- У меня - уроки.
На кухне, разумеется, очутился и лабрадор, повиливая хвостом. Ткнувшись к одному, к другому, к третьему, собака обиженно залегла под стол.
- Погоду, что ли, на завтра узнать? - хитро произнёс Папа и включил телевизор. Начал щелкать программами. И вдруг замер с пультом в руке.
На экране все увидели их Катю, которая шла с каким-то высоким и очкастым молодым человеком по улице. Да ещё и смеялась.
16
А улица, по которой они шли, покинув сосисочную, называлась Каланчёвская. Но было это часа два назад, когда материал ещё не поступил в редакцию телевидения. Да и из всего отснятого остался лишь этот эпизод, как Катя и Алесь свернули с Каланчёвской на Новорязанскую, а затем вышли на Новую Басманную улицу. Причём Режиссёр решил пустить эти кадры в ускоренном темпе - для экономии времени. Получилось смешно. Словно весь путь в несколько сот метров Катя и Алесь проскакали за полторы минуты, дергаясь на шарнирах, как китайские болванчики. Без слов, с какими-то ужимками на лице. А всё остальное, после некоторого раздумья, Продюсер вообще выбросил.
- Лишнее, - коротко сказал он.
Это "остальное" началось тогда, когда молодые люди остановились на Новой Басманной перед церковью Петра и Павла.
- Вот здесь меня крестили, когда мне было семь лет, - сказала Катя. - Раньше мы жили неподалёку, на Разгуляе. Зайдем?
- Да я как-то не очень к этому… - начал было Алесь, но тут же согласно кивнул.
Они стали спускаться по лестнице к храму.
- Не советую, - предупредил их Оператор. - Эта тема "не катит", уж я-то знаю. У нас другое шоу, не церковное. Да и снимать там нельзя.
- А ты здесь подожди, - ответил ему Алесь. И добавил строго: - Сидеть!
На двери храма висела табличка: "Просьба отключать мобильные телефоны". Тут же на складном стульчике расположилась благообразная старушка с пустой банкой у ног. Читала почему-то газету.
- Абонент временно недоступен, - пробормотал Алесь. - А если позвонят как раз из небесного департамента?
- Ты бы хоть сейчас вел себя поблагоразумнее, - тихо заметила Катя.
Тугую дверь ей пришлось открывать двумя руками. Алесь вошел следом. Церковь не так давно отреставрировали, но мелкий ремонт ещё продолжался. Внутри оставались строительные леса. Даже теперь двое рабочих что-то подбеливали и штукатурили, хотя шла служба. Слова священника звучали громко и гулко, их подхватывали трое певчих: мужчина и две молодые женщины в белых платочках. А из прихожан были лишь старик с орденской планкой на груди да некто среднего возраста в деловом костюме с барсеткой, смахивающий на удачливого бизнесмена. Оба они истово и часто крестились. Бизнесмен даже опускался на колени (потом украдкой отряхивал брюки). Старик сделать то же не решался по вполне понятной причине: он и стоял-то с трудом, опираясь на палку. Но в храме, в отличие от уличной духоты и гари, было свежо и прохладно.
Катя купила несколько свечек, стала переходить от одной иконы к другой. Алесь не отставал.
- Давно охмурилась? - шепотом спросил он, не утерпев.
Девушка сверкнула на него глазами, приложила палец к губам. Ковчежек с корой из Дивеевой пустыни она, нагнувшись, поцеловала. Алесь зевнул, прикрывая рот рукой. Но пение действительно завораживало. Голоса звенели чисто и ясно, как хрустальные колокольца. Слов было не разобрать, они сливались в один радостно-журчащий ручей, и от него веяло какой-то немирской, горней благостью. Храм будто наполнялся воздушными потоками света, плыл куда-то среди волн житейского моря, даже слегка покачивался, как корабль.
Когда они вышли, Алесь задумчиво произнёс:
- Вот он - высший свет-то, словно заглянул в него как в чужое окно, - и положил в пустую банку у ног старушки мятую денежку. И, когда поднимались по лестнице, добавил с беспечной радостью: - Последнее отдал. Больше ничего. Теперь сам сяду рядом с ней на паперти.
- Я тебя как-нибудь прокормлю, - сказала девушка.
- Спасибо, не надо. Чтобы белорус сидел на шее у женщины? Я лучше воровать пойду. Одна надежда - в шоу выиграть.
- Сделай что-нибудь резкое, - посоветовал Оператор. - Подними рейтинг. Я звонил в редакцию - вы по-прежнему на последнем месте.
Они пересекли улицу, вошли через ворота в сад Баумана. Некоторое время молчали.
- Я так думаю, - произнесла наконец Катя. - Поиграли - и хватит. Всё было очень вкусно. Но мне пора домой. И… надоело. Хожу словно голая. Стыдно.
- Другие пары - некоторые - уже точно голые ходят, я спрашивал, - заметил Оператор.
- Не бросай меня, - попросил Алесь. - Давай доведем дело до конца. Ну должны мы обязательно финишировать первыми. У нас получится.
- Даже не знаю, - нерешительно ответила она. - Ты сам сказал, что будто заглядывал в чужое окно на высший свет. Вот так и теперь. Только это не тот свет. И окно должно быть не чужим, а своим, открытым. Тогда и подглядывать не нужно. А вообще-то свет находится внутри самого тебя. По крайней мере, должен там быть. Если его нет, иссяк - останутся лишь одни чужие окна.
- Я тебя понимаю. А этому тебя бабушка научила?
- Почему - бабушка?
- Ну-у… так мне кажется. Крестила-то тебя наверняка она.
- Верно. Но и другие учителя были.
Катя остановилась возле клумбы, любуясь тюльпанами. Потом продолжила разговор: