- Может, и она, - усмехнулся Продюсер. Он потер лоб. - А ты наблюдателен, подмечаешь все мелочи. Профессионал. А у меня к ночи голова раскалывается. И не могу спать. Так и слышу со всех сторон это чавканье. Ты знаешь, им даже двадцать пятый кадр не нужен. Может, в каких-то программах он и нужен, необходим, а в нашей - нет. Потому что всё шоу - это и есть один большой двадцать пятый кадр. И его жрут мозгом. Вернее, тем, что его заменяет. Хотел бы я так же жрать. Чтобы больше ни о чём не думать.
- Ты просто болен, - сказал Режиссёр, осторожно пригубляя коньяк. - Я это давно знаю.
- Мы же на кладбище самоубийц, - напомнил Продюсер. - Не видишь, что ли, как они тут бродят? Вон, вон - ещё один в стену вышел.
Режиссёр поставил рюмку на столик. Достал таблетку и проглотил.
- Тебя, случайно, та собака не укусила? - поинтересовался он.
- Какая собака?
- А та, про которую в вечерних новостях говорили. Она тут недалеко, по Звездному бульвару бегала. Человек десять перекусала. Да тихо так, куснет - и бежит себе дальше. Оказалась - бешеная. Пришлось пристрелить.
Продюсер задумался. Может, о собаке, может, о чём-то другом. Наконец ответил:
- Нет, даже, честное слово, жалко, что не довелось с ней встретиться. Это был бы достойный финал. Рок. Провидение. Один умный философ оставил по себе такую эпитафию: "Жизнь его ловила-ловила, да так и не смогла уловить". Хочу подобную. Только надо вставить: "ловила, как собаку". Ты себе запиши в блокнот. Когда будете ставить памятник.
- Я запомню, - пообещал Режиссёр.
- А хочешь, я тебе расскажу про ту женщину, с зайцем? Сегодня что-то воспоминания накатили.
- Валяй.
К коньяку Режиссёр больше не притронулся, а Продюсер налил себе ещё. Он так и застыл с поднятой рюмкой, глядя на экран. Там красовался Шоумен, беззвучно разевая рот. Допытывался о чём-то у Кати и Алеся. Лицо девушки было взято крупным планом. Потом оно словно рассыпалось на разноцветные квадратики.
- Ну, слушай, вряд ли я так уж сильно её любил. Просто, лет двадцать назад, я понял одну простую истину. Формулу успеха. Если хочешь чего-то добиться в жизни, по-настоящему главного - забудь о её радостях. Вычеркни из неё друзей, отдых, вкусную еду, выпивку. Спи по четыре часа в сутки. Избавься от семьи, как от лишней обузы. Сбрось весь балласт, который тянет тебя на дно. Только тогда устремишься вверх. Это и называется сублимацией творчества. Путь к вершине. С кислородным голоданием, как у альпинистов. Полный аскетизм во всём. Нет, конечно, раз в полгода ты можешь напиться до потери чувств, но это всё, что тебе позволено. Потом снова за ежедневный изнуряющий труд. Нынешние кролики этого не понимают, - Продюсер кивнул на экран, на котором вновь показывали крупным планом лица участников шоу. - Они хотят получить всё и сразу. А за что, за какие заслуги? В лучшем случае дождутся балконной дверью по лбу. И это будет только справедливо.
- А мы с тобой в роли сквозняка, - кивнул Режиссёр. - Я понимаю, о чём ты говоришь. Гений, даже просто талант - это одиночество во всём. Но монахи хоть кому-то молятся. А ты? Хотел рассказать об этой женщине, но не сказал о ней ни слова. Наверное, ты действительно никого и никогда не любил. Вот уж о ком бы я стал делать фильм, так это о тебе.
- Только после моей смерти, - усмехнулся Продюсер. - Чтобы не выдумывать финал. А эпитафию ты уже знаешь.
Некоторое время они сидели молча. Странно было видеть на немом экране пляшущих человечков. Словно это было окно в другой, параллельный мир. В иную жизнь.
- Так что же та женщина? - напомнил Режиссёр.
Продюсер пожал плечами, словно ему это было уже совершенно неинтересно.
- Всё как обычно, - ответил наконец он. - Мы развелись, она вышла за моего двоюродного брата. Конечно, он любил её гораздо сильнее меня. Они счастливы. И я этому только рад.
- И это всё? - спросил Режиссёр, решившись на ещё один глоток коньяка. Он действительно был хорошим профессионалом в своем деле. - Может быть, у тебя дочь осталась?
- Пошёл вон, - сказал Продюсер, ломая мундштук. - Не будет у тебя обо мне никакого фильма.
25
Ночная Москва может быть опасной и жестокой, но она прекрасна именно в эти часы, особенно летом, когда на безлюдных прохладных улицах стоит гулкая тишина и город кажется не пустым, а завороженным: словно он очнётся ещё через много-много лет, и оживут купцы и мастеровые, чиновники и мещане, солдаты и диаконы, цари и бояре и сам Даниил Московский, истинный Хозяин столицы. А пока по городу, по Крымскому мосту, идут три человека. Один слегка прихрамывает, другой снимает на кинокамеру, девушка читает вслух стихи. Внизу проплывает кораблик с яркими огоньками, там звучит негромкая музыка и кто-то машет рукой. От воды веет свежестью, волны лениво бьются о каменные берега реки. Теплые потоки воздуха омывают лицо. Скоро, как всегда внезапно, наступит, полыхнет рассвет. Даже не заметишь, как всё кончилось и начинается что-то новое…
- А вот ещё одно, тоже Бунина, - сказала Катя. - Слушайте:
В вечерний час тепло во мраке леса,
И в тёплых водах меркнет свет зари.
Пади во мрак зелёного навеса -
И, приютясь, замри.А ранним утром, белым и росистым,
Взмахни крылом, среди листвы шурша,
И растворись, исчезни в небе чистом -
Вернись на родину, душа!
- Ничего, - согласился Алесь. - Но это всё лирика, а я её не очень. Мне у него больше нравится "Алёнушка", я его даже своим ученикам читал. Оно какое-то наше, белорусское. Вот, оцени:
Алёнушка в лесу жила,
Алёнушка смугла была,
Глаза у ней горячие,
Блескучие, стоячие,Мала, мала Алёнушка,
А пьёт с отцом - до донушка.
Пошла она в леса гулять,
Дружка искать, в кустах вилять,Да кто ж в лесу встречается?
Одна сосна качается!
Алёнушка соскучилась,
Безделием измучилась,Зажгла она большой костёр,
А в сушь огонь куда востёр!
Сожгла леса Алёнушка
На тыщу вёрст, до пёнушка.И где сама девалася -
Доныне не узналося!
- Скверный из тебя был педагог! - фыркнула Катя. - А ты чего хромаешь?
- Да собака эта, будь она неладна… Не пойму.
- Утром надо сходить к врачу. Хотя зачем идти? У меня же мама сама доктор.
- Ни за что. Стану я ей показывать свою ногу! Это не политкорректно.
- Силой заставим, - пообещала Катя.
- Ты лучше ещё что-нибудь почитай. У тебя это здорово получается. Выразительно.
Маявшийся вблизи Оператор вставил свое слово:
- Вы меня уже перекормили вашими стихами.
- А ты, тень, не подслушивай, - строго отозвался Алесь. - И вообще, отойди на пять метров. Не пересекай границу света и тьмы.
Оператор некоторое время обиженно пыхтел, а потом его словно прорвало:
- Да меня Колей зовут! Ладно, не по правилам это, не должен я вступать с вами в личный контакт, но что я - не человек, что ли? Никакая не тень. И пусть они все катятся к Нельсону Манделе в Караганду!
Он ещё кое-чего добавил, но Катя уже отошла в сторонку и закрыла уши.
- Вот это по-нашему, - похвалил Алесь. - Видно, и тебя достали в этом обдолбанном телеящике?
- А куда деваться-то? Другую работу не найти. Бандитские пьянки снимать, что ли? Ещё хуже. Так вот и живем. Дерьмо это кушаем, вместе со всеми. А я ВГИК заканчивал… Но сегодня - действительно - какая-то волшебная ночь. И ни одного зверя на улице не встретилось. Словно Господь бережет.
- А может, и бережет.
- Я к тому, что славные вы ребята. И хорошо, что мне не надо снимать всякую пакость. Сыт уже по горло. Но просто вам всё равно не победить. Там всё давно решено, заранее. Честно говоря, даже жалко.
- А ты, Коля, не расстраивайся раньше времени, я уже победил, - сказал Алесь и позвал: - Алёнушка!.. Тьфу, Катя! Можешь открыть ушки, он уже выговорился, отвел душу. Хочу сделать тебе один презент, на память. Завтра я всё равно уеду. Но если…
Он достал из кармана колечко с бирюзовым камешком и протянул девушке. Неловко, едва не уронил.
- Спасибо, - сказала она. - А что - "если"?
- Если ты его будешь носить и не выбросишь, я вернусь. Это пярсцёнак для шыпшыны. Знаешь, на какой цветок ты похожа?
- Попробую угадать. Пярсцёнак - это перстенёк. А шыпшына…
- Это шиповник. Он бывает колючим, как кактус, но горит, словно ночной огонек.
- Шыпшына, - повторила Катя и засмеялась. Колечко оказалось на её безымянном пальце.
- Шыпшына, - пробормотал и Коля-оператор. И тоже заулыбался, даже позабыв включить камеру.
26
Никто не слышал, как тихо скрипнула, отворившись, дверь. Кроме лабрадора, но тот лишь повел ухом, вильнул для приличия хвостом, ткнулся носом в колени и плюхнулся обратно на подстилку с чувством выполненного собачьего долга. Электрический свет можно было не зажигать - из-за темного массива леса со стороны Лосиного острова поднималось красное зарево.
- Чай? - прошептала Катя.
- Кофе, - отозвался Алесь. - Желательно с коньяком.
- Мне тоже, - сказал оператор Коля. И прислушался. - А чего это у вас дом трясется? Подземные толчки, что ли?
- А это дедушка иногда похрапывает. Не в полную силу, - ответила хозяйка.
Через час, когда уже совсем рассвело, можно было наблюдать следующую картину. На кухонном диванчике, укрывшись пледом, сидя спала Катя, воспользовавшись плечом Алеся как подушкой. Не слишком удобной, но надежной. Оператор устроился на собачьем коврике, рядом с лабрадором, и храпел не меньше дедушки. Алесь то ли дремал, то ли бодрствовал, глаза его были полуоткрыты. Так бывает, когда человек настолько погружен в свои мысли, что уже исчезает из реального мира, витает где-то в облаках, в ином, высшем свете. Порою он глуповато улыбался, а иногда лицо его становилось суровым и непреклонным, как у древнелитовского рыцаря. И он не шевелился, опасаясь разбудить Катю, которая так сладко и безмятежно спала. Даже когда на кухню вошла Мама, Алесь не шелохнулся, лишь поднял на неё взгляд.
- Хорошо, - сказала Мама. - Пусть поспит ещё. А вашего оператора следовало бы устроить в детской коляске, на балконе.
- Я не знал, - ответил Алесь. - Но ему и там неплохо. Он хочет перейти на другой канал, в программу "В мире животных", так что пусть привыкает.
Мама убрала со стола пустую бутылку из-под коньяка и спросила:
- А какие у вас, молодой человек, планы на будущее?
- Вы знаете, некий мудрый человек, не помню кто, сказал: если хочешь рассмешить Творца - расскажи ему о своих планах, - проговорил Алесь.
Мама кивнула, словно этой фразой всё было и исчерпано.
- Тогда будем есть овсяную кашу, - подытожила она. - Ею-то уж никого не рассмешишь.
На кухню пришёл и Папа, в халате, позевывая.
- Полночи смотрел телевизор, - признался он громко, но, видя спящую дочь, понизил голос до шепота: - Какое дремучее убожество в вашем шоу! Что они вытворяют? Братца моего за такие дела в Китае бы расстреляли. Но… - добавил он несколько иным тоном, более довольным, - вы вышли уже на восьмое место. Если продержитесь ещё пару суток, то непременно выиграете. Там больше и смотреть-то не на кого. Они вам не конкуренты.
- Шоу заканчивается сегодня, в одиннадцать часов дня, - внятно сказала Катя и открыла глаза. Она не спешила избавиться от своей "подушки". Только когда потянулась, тряхнув головой, тогда и отодвинулась от Алеся. А он продолжал сидеть как ни в чём не бывало. Словно не было бессонной ночи и выпитой бутылки коньяка на пару с Оператором.
- Это шоу не кончится никогда, - пророчески сказал он. - Оно началось с изгнанием первых людей из Рая, когда Воздушным потоком их швырнуло на землю, а они продолжают помнить и стремиться к Высшему свету.
- Не все, - возразил Дедушка, появляясь на кухне. - Некоторые предпочитают общество лабрадоров. И правильно, между прочим, делают. Я полностью разделяю мысль нашего задушевного друга Черчилля о том, что чем больше он наблюдал людей, тем сильнее любил собак.
- Я просто отвоевываю жизненное пространство в условиях рыночной экономики, - ответил, поднимаясь с подстилки, Коля-оператор. Он почесал голову и занялся своей кинокамерой.
- А мне кажется, что в этом шоу произойдет нечто до того смешное, что это будет ужасно, - сказал Папа.
- Ты имеешь в виду шоу телевизионное или общечеловеческое? - спросила Мама, хлопоча у плиты.
- Апокалипсическое, - поправила Бабушка, переступая порог кухни и не давая Папе ответить. - В Откровении Иоанна Богослова среди семи Асийских Церквей названы две последних - в конечных временах. Это - Лаодикийская и Филадельфийская. А в переводе с греческого "филадельфия" - это братолюбие. Эта церковь единственная не извергнута из уст Господа. А "лаодикия" - это народоправие…
- То есть демократия, - подхватил, перебивая её, Папа. - Что мы и наблюдаем повсеместно, во всём мире, как она насаждается где бомбами, где апельсинами.
- А иного пути нет, - сказал Дедушка.
- Сталина на вас нет, вот что, - ответил Папа.
- И хлеба, оказывается, уже нет, - с огорчением заметила Мама. - Кто пойдет в магазин?
- Нет братолюбия, кончилось, - досказала Бабушка. - Остались лаодикийцы, ни холодные и ни горячие. А это и есть люди апостасии и энтропии, распада и тления. Апостаты и энтропийки. Люди последних времен. Дух мира есть дух вражды на Бога, как сказано у Феофана Затворника. Это дух взаимного охлаждения, разделения и вражды между людьми. Такими сейчас в основной массе и являются русские люди. И судьба их, возможно, - рассеяться по всей земле, как иудеям. Или исчезнуть, если не преобразятся Фаворским светом. Но истинная Православная Церковь будет и там, где останется всего три человека. Даже если она переселится в Антарктиду.
В коридоре стала раздаваться музыка, на английском языке пел Дима Билан. Казалось, сам он сейчас и придет на кухню. Но вошла младшая Сестра. Не обращая ни на кого внимания, она задала свой коронный капризный вопрос:
- Мама, ну скоро завтракать?
- Красивое колечко, - сказала та, видя, как Катя любуется и крутит на пальце подаренный перстенек.
27
Народу в магазине было не так уж и много. Катя и Алесь ходили от прилавка к прилавку, катили перед собой тележку. Оператор на сей раз от них отклеился, остался в квартире. Что интересного может произойти в "Копейке"? Ничего.
- Только здесь продается хлеб Афонский, бездрожжевой, - сказала Катя. - Его и берем.
- А у меня сегодня день рождения, - произнёс вдруг Алесь.
- Да что ты?
- Правда. Не хотелось говорить, чтобы самому не расстраиваться. Встречаю в чужом городе, без друзей и родных. Как пёс бездомный.
- А я? - огорченно спросила Катя. И добавила: - Всё равно, поздравляю.
- Ты, - утвердительно сказал Алесь. - Да, ты. Но надо было мне ещё вчера уехать. Так вышло бы лучше. К черту это шоу! Оно как заразная болезнь. Начинается с маленькой ранки, с инфекции, а потом захватывает всю душу. Я вот все эти двадцать два часа хожу и думаю: как бы победить, как бы обогнать других? Что бы такое выкинуть, и кого бы столкнуть в кювет? Кажется, шепни мне кто-нибудь: сделай то-то и то-то, всякую грязь, мерзость, даже убей - тогда станешь первым, и я, может быть, выполнил бы. Самому противно.
- Я тебе не верю.
- Напрасно. Потому что это не мой личный случай. Это пандемия.
- Ты не такой, - твердо сказала Катя. И покатила тележку дальше.
- Именно такой, как все, - догнал её Алесь. - Что ты обо мне знаешь? Я изгой, из поколения руин. Мой удел - коробки таскать и подглядывать в замочную скважину за Ксюшей Собчак. Хорошо ещё, если не мастурбировать при этом.
- Замолчи! - Катя закрыла уши ладонями.
- Нет, слушай, - он заговорил громче, на них стали обращать внимание. - Ты, конечно, другая, у тебя всё есть, пусть немного. Даже богатый дядя-продюсер, к которому ты рано или поздно придешь на поклон. Или он к тебе ниспустится, - как сияющий ангел с неба, это неважно. Воссоединитесь. Будешь как та же Ксюша. А я? Продолжать облизываться и пасти коз. И думать, как бы кого из вас замочить, от ненависти.
- Прекрати на себя наговаривать! - почти выкрикнула Катя. И толкнула тележку, которая покатилась дальше одна.
- А у меня действительно появляется такое скверное желание, когда я вижу перед собой эти сытые тупые морды! Там, в Минске, я едва не убил одного. Наверное, похожего на твоего дядю. Только рангом поменьше. Такая же сволочь. Они - всюду. А самое страшное - в нас самих.
Лицо его исказилось, стало болезненным и некрасивым. Катя смотрела на него с испугом.
- Такая же сволочь, - повторил он, словно в затмении.
- Уходи, - попросила она.
Алесь хотел что-то сказать, но взгляд его продолжал источать злобу и ненависть. Он лишь махнул рукой, повернулся и пошёл к выходу. Там едва не сбил замешкавшегося на его пути охранника. Вышел на улицу. Почесал привязанного к дереву лабрадора за ухом.
- Прощай, собака! - сказал он и двинулся прочь.
28
В Александровском саду повторялось всё то же, что было вчера. Вновь перед металлической конструкцией восторженно визжала молодежь, девицы сидели на плечах у своих юношей, гремела музыка, на сцене среди участников телевизионного шоу хрипел и дергался Шоумен. Только погода выдалась менее жаркой. Вторые сутки обещали грозу, а она всё никак не могла разразиться. Но опять на тенистой веранде позади сцены сидели Продюсер и журналист молодежной газеты. Толстяк спрашивал:
- Сейчас назовут шесть пар - победителей первого тура. А дальше?
- Дальше - тишина. Шекспир, "Гамлет", перевод Михаила Лозинского, - серьезным тоном отозвался Продюсер.
Журналист решил на всякий случай хохотнуть. Он снова потел и жадно пил минеральную воду.
- Ну вот они провели вместе целые сутки. Успели друг друга полюбить. А теперь?
- А теперь будут друг друга ненавидеть.
- Как это? - озадаченно спросил журналист.
- Как я, сынок, тебя, - мягко улыбнулся Продюсер. - Ты не знаешь, что такое ненависть? Чернильная ты душа.
- Но… - совсем стушевавшись, толстяк не знал, что сказать. Продюсер с любопытством изучал его лицо, словно через микроскоп.
- Идите к сцене, - посоветовал журналисту оказавшийся тут же Режиссёр. - Сейчас наступит самое интересное.
- И последний вопрос, можно? - жалобно спросил тот.
- Нельзя, - раздраженно бросил Продюсер. - Плохо это звучит - "последний". Пошёл вон.
Представителя прессы сдуло с его стульчика. Режиссёр, проглотив таблетку, произнёс:
- В последнее время это стало твоей любимой фразой. Коронной.
Поскольку Продюсер ничего не ответил, он продолжил:
- А я ведь от тебя действительно ухожу. Мне звонили с киностудии. С предложением, от которого не отказываются. Буду снимать фильм. Но я бы так или иначе ушёл. Хочу, чтобы ты знал.