- Не обращай внимания, - сказала Энни. - Ты прекрасно выглядишь.
Она спустилась с ним по лестнице и провела его по коридору, куда выходили, одна против другой, две комнаты. Показала на спальню, где скромно, со вкусом подобранные, стояли односпальная кровать, туалетный стол и детское бюро.
- Это комната Данни. Хорошая большая комната, и утром в ней солнце. - Энни вынула из стенного шкафа полотенце и дала Френсису. - Если хочешь, мойся.
Френсис заперся в ванной и примерил брюки; они были впору, только не застегивалась верхняя пуговица. Наденем с подтяжками. Пиджак вышел из моды двадцать лет назад, и остаточное чувство приличия в Френсисе было оскорблено. Но он решил все равно надеть этот пиджак; душок времени был несравненно приятнее, чем смрад бродяжничества, пропитавший то, что было на нем. Он разделся и пустил воду в ванне.
Осмотрел рубашку из сундука и предпочел ей белую с выделкой из тележки старьевщика. Примерил полуботинки без шнурков, давно разношенные, и обнаружил, что даже с мозолями ноги у него за эти двадцать два года не выросли.
Он вошел в ванну и медленно погрузился в ее пары. Вздрогнул от жара, от удивления, что он действительно тут и горячая ванна ему в самый раз, как индейке жаровня. Он ощутил блаженство. Он смотрел на умывальник, окруженный сейчас ореолом святости, и краны его были священны, и душ божествен, и он подумал: а не на все ли нисходит благодать в тот или иной момент существования, - и решил: да. Пот тек по его лбу и с носа капал в ванну - слияние древней и современной влаг. И, как бывает, солнце вдруг прорвало меркнущие небеса, и сияние его было внезапно, как вспышка молнии; однако блеск этот не гас, словно некий ангел блаженной ясности парил за окном ванной. Столь стоек был свет, столь ярок даже после заключительного закатного салюта, что Френсис вылез из ванны и подошел к окну.
Внизу, на дворе, Альдо Кампьоне, Скрипач Куэйн, Гарольд Аллен и Бузила Дик Дулан возводили деревянное сооружение, в котором Френсис уже признал будущую трибуну.
Он вернулся в ванну, намылил щетку на длинной ручке, поднял из воды левую ступню, отскреб ее дочиста, поднял правую ступню и отскреб ее.
Франтом 1916 года спустился Френсис по лестнице: бабочка, белая с выделкой рубашка, черные полуботинки с лоском, серый в елочку пиджак с лацканами на двадцать лет уже принятого, черные шелковые носки и белые шелковые трусы, кожа повсеместно свободна от грязи, голова вымыта дважды, под ногтями чисто, оставшиеся зубы начищены, зубная щетка вымыта с мылом, вытерта и вставлена на место, щетины на щеках нет и в помине, волосы расчесаны и смазаны для покорности вазелином, походка пружинистая, на лице улыбка; Френсис франтом сходит по лестнице, да, и поражает семью восстановимостью своей красоты и потенциалом элегантности и воспринимает их взгляды как рукоплескания.
И в голове у него играет танцевальная музыка.
- Черт возьми, - сказал Билли.
- Вот это да, - сказала Энни.
- Вы по–другому выглядите, - сказал Даниел.
- Надо было маленько принарядиться, - ответил Френсис. - Амуниция чудная, но сойдет.
Тему преображения развивать никто не стал - даже Даниел, - не желая касаться прежнего, такого жалкого и такого ужасного состояния Френсиса.
- Это барахло надо выбросить, - сказал Френсис, подняв увязанные в пиджак старые вещи.
- Данни заберет. Отнеси в подвал, - сказала Энни мальчику.
Френсис сел на скамью напротив Билли. Энни разложила на столе вырезки и фотографии, и Френсис с Билли стали их рассматривать. Среди вырезок Френсису попался пожелтелый конверт со штемпелем 2 июня 1910 года - Бейсбольный клуб Торонто, Палмер–хаус, Торонто, Онтарио, мистеру Френсису Фелану. Он открыл его, прочел письмо и спрятал в карман.
Обед приближался; Даниел и Энни чистили картошку в раковине. Билли, тоже нарядный, с прилизанными волосами, в крахмальной белой рубашке с расстегнутым воротом, в брюках со стрелкой и остроносых черных туфлях, пил пиво "Доблер" из литровой бутылки и читал вырезку.
- Я их уже читал, - сказал он. - Я и не знал, что ты такой хороший игрок. То есть что–то, конечно, слышал, а потом как–то вечером в городе кто–то заговорил про тебя и стал кричать, что ты был асом, - а я–то и не знал, что ты был таким большим игроком. А про эти вырезки помнил, видел их, когда сюда переезжали. Тогда пошел и почитал. Ты был тот еще бейсболист.
- Неплохой, - сказал Френсис. - Бывают хуже.
- Газетчики тебя любили.
- Я много чего вытворял. Артист для них подходящий. У меня была энергия. Энергию все любят.
Билли предложил Френсису стакан пива, но Френсис отказался и вместо этого взял из его пачки "Кэмела" сигарету, после чего стал рассматривать вырезки, где говорилось о том, как он затмил всех в матче своей игрой в поле, или сделал четыре хоумрана за игру и последним ударом решил исход встречи, или как он проштрафился: например, в тот день, когда придержал за пояс бегуна на третьей базе - старый номер Джона Макгроу, - был верховой мяч, бегун рванулся было к дому, но не мог двинуться с места и повернулся к Френсису, закричал от возмущения - тогда Френсис отпустил его, и он побежал, но мяч перебросили раньше, и он вылетел.
Ловко.
Но Френсиса выгнали.
- Хочешь выйти посмотреть двор? - вдруг произнесла рядом с ним Энни.
- Конечно. Собаку посмотрим.
- Жаль, цветы отцвели. В этом году их столько было. Георгины, львиный зев, анютины глазки, астры. Астры держались дольше всех.
- А у тебя тут герань до сих пор.
Энни кивнула, надела свитер, и они вышли на заднее крыльцо. Темнело; на воздухе было холодно. Энни прикрыла дверь, погладила собаку, которая два раза гавкнула на Френсиса и примирилась с его присутствием. Энни спустилась по пяти ступенькам во двор, Френсис и собака за ней следом.
- Тебе есть где ночевать сегодня, Френ?
- А как же? Всегда есть.
- Хочешь вернуться домой совсем? - спросила она, глядя в сторону, и отошла на несколько шагов к забору. - Ты поэтому к нам пришел?
- Нет. Это вряд ли. Я тут буду лишний.
- Я думала, ты не прочь.
- Я думал об этом, чего скрывать. Но после стольких лет, вижу, ничего не получится.
- Я знаю, надо будет постараться.
- Старанием тут не обойдешься.
- Случаются и более странные вещи.
- Да? Назови одну.
- Ты ходил на кладбище и разговаривал с Джеральдом. Страннее этого я ничего в жизни не слышала.
- Ничего странного. Пошел, стал там и нарассказал ему всякой всячины. Там у него хорошо. Красиво.
- Это семейное место.
- Знаю.
- Там и для тебя есть могила, прямо у камня, и для меня, и для обоих детей - если понадобится. У Пег, я думаю, будет отдельное место, с Джорджем и Данни.
- Когда ты этим обзавелась? - спросил Френсис.
- Да уж много лет. Не помню.
- Ты купила мне место после того, как я сбежал.
- Я купила его для семьи. Ты член семьи.
- Давно уже я так не думал.
- Пег до сих пор очень сердится, что ты не с нами. Я тоже сердилась, много лет, но это прошло. Не знаю, почему больше не сержусь. В самом деле не сержусь. Я позвонила Пег, чтобы она принесла клюкву. Сказала ей, что ты здесь.
- Про меня и про клюкву. Сгладить маленько новость.
- Наверно, так.
- Тогда я пойду. Не хочу скандалов, родственников раздражать не хочу.
- Ерунда. Перестань. Просто поговори с ней. Ты должен с ней поговорить.
- Ничего путного я ей не скажу. Тебе–то ничего не мог сказать толком.
- Я знаю, что ты сказал и чего не сказал. Я знаю, тебе трудно то, что ты сейчас делаешь.
- Да ни черта я не делаю. Я вообще не знаю, зачем что делаю в этой жизни.
- Ты хорошо сделал, что пришел домой. Данни это навсегда запомнит. И Билли. Он рад был помочь тебе, хотя не говорит этого.
- Вытащил бродягу из тюрьмы.
- Ты не жалеешь себя, Френсис.
- Черт, да кого я когда пожалел?
Трибуна уже заполнялась, люди поднимались молча и рассаживались, прямо тут, на дворе у Энни, перед Богом, и собакой, и прочими: Билл Корбин, баллотировавшийся в шерифы в 90–х годах, проигравший и перешедший в республиканцы, Перри Марсолейз, который получил в наследство от матери состояние, пропил его, потом сгребал в городе листья, и сам Железный Джо с большими усами и большим животом и большой рубиновой булавкой в галстуке, и щеголь Дуайр в мягкой шляпе, и маленький Джордж Куинн, и маленький Мартин Догерти, мальчишки при битах, и дед Мартина Эмметт Догерти, яростный фений, чьи горячие речи о том, что денежные мешки наживаются на рабочих и с ирландцами обходятся как с паршивыми белыми неграми, зажгли революционный огонь в глазах у Френсиса, и Патси Маккол, который вырос в хозяина города и нес бейсбольную перчатку в левой руке, и еще какие–то люди, которых Френсис и тогда, в девяносто девятом, не знал, просто завсегдатаи салуна, которые болели за "Катальщиков" Железного Джо и пришли на пивной праздник в тот день, когда Олбани выиграл вымпел лиги Олбани - Трой.
Они всё шли: 43 мужчины, 4 мальчика и 2 моськи, которых провел Скрипач с приятелями.
И тут между чудаком Рябым Макманусом, одетым в котелок, и Джеком Корбеттом в жилетке, но без воротничка уселся Шибздик - он?
Он, что ли?
Шибздик с выгрызенной шеей.
Ни одна компания без такого не обходится.
Френсис закрыл глаза, чтобы выблевать это видение, но, когда открыл их, трибуны стояли на прежнем месте и люди сидели как прежде. Только освещение изменилось - стало ярче, и с ним еще острее ненависть Френсиса ко всяческим фантазиям, всяким бесплотностям. Вы все мне осточертели, подумал он. Мне осточертело воображать, кем вы стали, кем я мог бы стать, если бы жил среди вас. Мне осточертели ваши грустные биографии, ваше сентиментальное благочестие, ваши проклятые неизменные лица. По мне, лучше сдохнуть в бурьяне, чем стоять тут и глядеть, как вы томитесь - как Христос перед смертью томился, чтобы поскорее все кончилось, хотя знал каждую паршивую мелочь, которая приключится не только с Ним, но и со всеми вокруг, и с теми, кто даже еще не родился. Вы - фотография всего–навсего, призраки чертовы. Нету вас, и не подманивайте больше, не зовите - не пойду. Вы все умерли, а если нет, так давно пора.
Это я живой. Это я вас из ничего напек.
И знали вы про жизнь не больше моего.
И на дворе бы вами не пахло, если б я не открыл сундук
Так что катитесь к чертовой матери!
- Эй, ма! - закричал из окна Билли. - Пег пришла.
- Мы сейчас, - отозвалась Энни. И когда Билли закрыл окно, повернулась к Френсису: - Ты ничего не хочешь сказать мне или спросить у меня, пока мы без них?
- Энни, я хочу спросить у тебя миллион вещей и два миллиона сказать. Я съем для тебя всю землю на этом дворе, траву съем и собачьи кости - если попросишь.
- Думаю, все это ты уже съел, - сказала она.
И они вместе поднялись на заднее крыльцо.
Увидев, как его дочь, в цветастом фартуке, нагнувшись к духовке, поливает соусом птицу, Френсис подумал: не для такого наряда работа. На одной руке у нее были часы, на другой браслет, на безымянном пальце целых два кольца. Туфли на высоких каблуках, шелковые чулки с выпуклым швом и лиловое платье предназначались, конечно, не для кухни. Темные короткие волосы были завиты мягкой волной, губы накрашены, на щеках румяна; длинные ногти покрыты темно–красным лаком. Она была немножко, а может и не немножко, полнее, чем надо, но она была красавица, и Френсиса безмерно обрадовало, что это его дитя.
- Как живешь, Маргарет? - сказал Френсис, когда она выпрямилась и увидела его.
- Хорошо живу. Твоими молитвами.
- Ага. - Френсис отвернулся и сел за стол напротив Билли.
- Оставь его в покое, - сказал Билли. - Он только что пришел, черт возьми.
- Он–то нас оставил в покое. И меня. И тебя.
- Да кончай ты эту канитель, - сказал Билли.
- Я говорю как есть.
- Так ли? - спросила Энни. - Ты уверена, что все так и есть?
- Да уж как–нибудь. И не собираюсь лицемерить и встречать его с распростертыми объятиями после всего. А то заявляемся вдруг с индейкой - и все прощено.
- Я на прощение не рассчитываю, - сказал Френсис. - За эту черту я давно перешел.
- И куда же ты пришел?
- Никуда.
- Вот в этом я ни капли не сомневаюсь. А раз никуда, почему ты тут? Чего ради явился как призрак и суешь нам тощую индейку, когда мы тебя давно похоронили? Расплатиться ею хочешь за двадцать два года, что мы без тебя обходились?
- В этой индейке пять кило шестьсот, - сказала Энни.
- Я понять хочу: зачем ты ушел из своего ниоткуда и пришел сюда? К нам. В дом, который ты не строил.
- Я тебя построил. И Билли. Помог построить.
- Лучше бы не помогал.
- Заткнись, Пег! - крикнул Билли. - Что за язык поганый! Заткнись, черт бы тебя взял!
- Он пришел в гости, только и всего, - тихо сказала Энни. - Я уже спросила его, хочет ли он остаться, и он сказал: нет. А если бы захотел, конечно, остался бы.
- Да? - сказала Пег. - Так все уже решено?
- Нечего тут решать, - ответил Френсис. - Мать же сказала: я не останусь. Я уйду. - Он дотронулся до солонки и перечницы, отодвинул к стене сахарницу.
- Уйдешь, - сказала Пег.
- Обязательно.
- Слава богу.
- Ну все, хватит! - заорал Билли, вскочив со скамьи. - В тебе чувства столько же, сколько в гремучей змее.
- Извините за то, что у меня вообще есть чувства, - сказала Пег и вышла из кухни, шваркнув дверью. Дверь открывалась в обе стороны и еще долго продолжала качаться туда и сюда.
- Суровая дама, - сказал Френсис.
- Да она шелковая, - отозвался Билли. - Но головку, когда надо, поднять умеет.
- Она отойдет, - сказала Энни.
- Я привык, что люди на меня кричат, - сказал Френсис. - У меня кожа как у бегемота.
- В этом доме она не помешает, - сказал Билли.
- А где мальчик? - спросил Френсис. - Он все это слушал?
- Он на дворе, играет с твоим мячом и перчаткой.
- Перчатка не моя, - сказал Френсис. - Я дал ему мяч с автографом Тая Кобба. А перчатка эта твоя. Хочешь отдать ему, я не против. Да и перчатка–то так себе против нынешних. Его перчатка вдвое лучше той, что у меня была. Но я про себя всегда думал: эту перчатку я отдам Билли, чтобы хоть немного духу старших лиг осталось в доме. Эта перчатка ловила больших людей. Драйвы от Триса Спикера, высаживала Кобба, выгоняла из коридора Эдди Коллинза. Много такого.
Билли кивнул и отвернулся от Френсиса.
- Ладно, - сказал он. И, вскочив, вышел из кухни, чтобы отец не увидел (все равно увидел), что у него перехватило горло.
- Хорошим парнем вырос Билли, - сказал Френсис. - Крепких ребят ты вырастила, Энни.
- Могли быть покрепче, - ответила она.
На фоне черного неба двор, залитый новым светом, снова завладел вниманием Френсиса. Мужчины, мальчики и даже собаки держали зажженные свечи - собаки боком, в зубах. У Рябого Макмануса - все не как у людей - свеча стояла на котелке. Это был сад церковных служек, поджигавших сам воздух, и на глазах у Френсиса служки разразились песней - но песней без смысла: сколько ни прислушивался Френсис к их напеву, он не мог разобрать ни слова. Текст был бессложный, как тишайший свист вьюрка или пыхтение древесной квакши. Наблюдая это представление (а наблюдал он с суеверным страхом, ибо оно превосходило все, что он мог ожидать от сновидения, забытья или даже одного литра крепленого), Френсис ясно понял, что происходит оно на такой арене его существования, над которой он еще меньше властен, чем думал тогда, когда Альдо Кампьоне сел в автобус. Сигналы из этого шлюза времени были зловещи, призраки совершенно лишены юмора. А затем, когда он увидел, как Шибздик (который знал, что за ним наблюдают, и знал, что ему не место в этой компании) вставил свечку горящим концом в яму на затылке, и когда наконец узнал в напеве служек Dies irae, ему стало страшно. Он зажмурил глаза, он закрыл лицо ладонями и попытался вспомнить кличку своей первой собаки.
У него была колли.
Вернулся Билли с сухими глазами, сел напротив Френсиса и предложил ему еще сигарету; тот взял. Билли налил себе пива, выпил и после этого сказал: "Джордж".
- Ах, боже мой, - сказала Энни, - совсем забыли про Джорджа. - Она ушла в комнату и оттуда крикнула наверх: - Пег, позвони Джорджу и скажи, что он может идти домой.
- Оставь ее, я сам позвоню, - крикнул ей Билли.
- Что с Джорджем? - спросил Френсис.
- Тут как–то вечером за ним пришла полиция, - сказал Билли. - Патси Маккол навалился из–за меня на семью. У Джорджа лотерейный пункт, и они, видно, хотели завести дело о содержании игорного заведения, хотя разрешение он получил. Спрятался в Трое, барбос, сколько дней в норе просидел. Но теперь я чист, значит, и он тоже.
- Однако прибрали Макколы к рукам кое–что в городе.
- Не кое–что, а все. Тебе–то хоть заплатили за то, что столько раз регистрировался?
- Заплатили пятьдесят, я тебе говорил, еще пятьдесят пять должны. Не видать мне их.
- Получишь.
- Попало в газеты - теперь побоятся. С бродягами связались. Ты же слышал, что Мартин сказал. И будут опасаться, что я их заложу. Я никого не закладывал.
- Так ты без денег?
- Немного есть.
- Сколько?
- Мелочь. На сигареты.
- Ты на индейку все истратил.
- Да, часть ушла.
Билли протянул ему сложенную пополам десятку.
- Спрячь в карман. Нельзя ходить без денег.
Френсис взял бумажку и хмыкнул.
- Я двадцать два года хожу без денег. Но все равно спасибо, Билли. Я с тобой разочтусь.
- Ты уже расчелся. - И он пошел в комнату звонить Джорджу в Трой.
Вернулась на кухню Энни и, увидев, что Френсис рассматривает фото Чедвик–парка, заглянула через его плечо.
- Ты красивый на этой карточке.
- Да, - сказал Френсис. - Я был ничего из себя.
- Некоторые так считали, некоторые - нет. Я и забыла об этой фотографии.
- Надо ее в рамку, - сказал Френсис. - Тут много народу с Северного края. Джордж и Мартин, мальчишки - и Патси Маккол. И Железный Джо. Он хорошо получился.
- Очень, - сказала Энни. - Смотри, какой он тут здоровый и толстый.
Вернулся Билли; Энни положила фотографию на стол, чтобы было видно всем троим. Они сидели на одной скамье, Френсис посередине, и разглядывали карточку, показывая на тех, кого узнали, взрослых и детей. Энни узнала даже одну собаку.
- Замечательный снимок, - сказала она и встала. - Замечательный снимок.
- Ну, он твой, вставь его в рамку.
- Мой? Нет, твой. Тут бейсбол.
- Не, не, Джорджу тоже понравится.
- Ладно, я его окантую, - сказала Энни. - Отнесу в город, чтобы сделали как следует.
- Правильно, - сказал Френсис. - На тебе десять долларов на рамку.