- Которого я убил. Его звали Алленом.
- Ты убил человека?
- И не одного.
- Случайно, да?
- Нет. В этого я метил - в Аллена. Он хотел отнять у меня работу.
- Значит, поделом.
- Может, да, а может, нет. Может, он не мог иначе.
- Ерунда, - отозвался Старый Туфель. - Все так считают. Хорошие, плохие и сволочи. Грабители, убийцы.
И Френсис умолк, углубившись в еще одну истину, требовавшую усвоения.
Табору было, возможно, семь лет, или три года, или месяц, или несколько дней. Это был шлаковый отвал, погост, беглый город. Он стоял между кустами сумаха и приречными деревьями, уже голыми от раннего мороза. Случайная на земле сыпь из толевых хибарок, сараюшек и разных импровизированных строений, для которых не придумано слов в человеческом языке. Город бытийного транзита и сослагательной оседлости, стойбище тех, для кого передвижение - либо проклятие, либо бессмысленность, либо невозможность. Здесь обитали калеки, потерявшие дом уроженцы города и люди, закончившие путь и осевшие в ожидании следующей катастрофы. Табор, зримое проявление болезни века, площадью примерно в два городских квартала, расположился между рекой и железнодорожными путями, сразу за бывшим трамвайным депо и покинутым зданием - бывшим салуном Железного Джо.
Приятелем Френсиса в таборе был человек шестидесяти с лишним лет по имени Энди; когда–то в товарном вагоне, по дороге в Олбани, он признался Френсису, что прежде звали его Энди Сено–Солома, поскольку лет до двадцати не умел отличить правую руку от левой - задача, которую ему и теперь приходилось порой решать в напряженные моменты. Френсис сразу почувствовал симпатию к Энди и поделился с ним сигаретами и едой - и сразу вспомнил о нем, когда Энни дала ему два сандвича с индюшкой, а Пег сунула солидный кусок сливового пудинга, каковые три предмета, нетронутые и завернутые в пергамент, лежали сейчас в карманах его костюма, сшитого в 1916 году.
Но о том, чтобы поделиться с Энди едой, он всерьез не думал, пока Руди не запел песню о таборе. Вдобавок, при виде собственной быстро кипящей злобы и саморазрушительной заносчивости, отразившихся на Рыжике, он ощутил нечто вроде удушья, и стечение таких обстоятельств побудило его покинуть ночлежку и искать чего–то, что было бы дорого его душе, поскольку сейчас Френсису прежде всего нужна была вера в простые решения. А Энди Сено–Солома - человек, запутавшийся в названии своих рук и тем не менее уцелевший для того, чтобы поселиться в городе бесполезных епитимий и быть за это благодарным, - представлялся Френсису существом, заслуживавшим внимательного изучения. Френсис нашел его без труда, когда машина Старого Туфля остановилась на грунтовой дороге перед табором. Энди дремал возле угасавшего костра. Френсис разбудил его и вручил ему бутылку виски.
- Выпей, друг. Для смазки души.
- Здорово, Френсис. Как поживаешь?
- Переставляю ноги по очереди - авось куда–нибудь придут, - ответил Френсис. - Отель открыт? Привел к тебе парочку бродяг. Вот Старый Туфель говорит, что он больше не бродяга, но это он только говорит. А это Руди–пудель, хороший мужик.
- Здорово, - сказал Энди. - Рассаживайтесь. Как чувствовал, что ты придешь. Костер еще горит, и на небе звезды. Холодновато только в доме. Сейчас включим отопление.
Сели вокруг костра, Энди подбросил прутиков и щепок, и вскоре пламя потянулось к тем высям, где вечно царствует огонь. Пламя вдохнуло жизнь в студеную ночь, и люди грели возле него руки.
За спиной у Энди замаячила фигура; ощутив ее присутствие, он обернулся и пригласил Мака Мичиганца к первобытному очагу.
- Рад познакомиться, - сказал Маку Френсис. - Говорят, ты на днях провалился в дыру.
- Шею мог сломать, - сказал Мак.
- Сломал? - спросил Френсис.
- Если бы сломал, умер бы.
- А, так ты жив, значит? Не умер?
- Это кто еще? - спросил Мак у Энди.
- Правильный мужик. В поезде познакомились.
- Мы все правильные, - сказал Френсис. - Не встречал еще бродягу, чтоб мне не нравился.
- Это сказал Уилл Роджерс, - сообщил Руди.
- Черта лысого, - ответил Френсис. - Это я сказал.
- Не знаю. Он так сказал. Все, что знаю, я прочел в газетах, - ответил Руди.
- Так ты читать умеешь? - сказал Френсис.
- Джеймс Уатт изобрел паровую машину, - сказал Руди. - А ему было только двадцать девять лет.
- Он был кудесник, - сказал Френсис.
- Правильно. Чарлз Дарвин был очень выдающимся человеком, понимал ботанику. Умер в 1936 году.
- О чем он говорит? - спросил Мак.
- Он ни о чем не говорит, - ответил Френсис. - Просто говорит.
- Сэр Исаак Ньютон. Вы знаете, что он сделал с яблоком?
- Этого я знаю, - сказал Старый Туфель. - Он открыл тяготение.
- Правильно. Знаешь, когда это было? В 1936 году. Он родился от двух повитух.
- А ты порядком разузнал про этих кудесников, - сказал Френсис.
- Бог вора любит, - сказал Руди. - Я вор.
- Мы все воры, - сказал Френсис. - Что ты украл?
- Я украл любовь моей жены, - сказал Руди.
- И что с ней сделал?
- Отдал обратно. Держать не стоило. Ты знаешь, где Млечный Путь?
- Где–то там, - сказал Френсис, глядя в небо, такое звездное, каким он его еще не видел.
- Жрать охота, - сказал Мак Мичиганец.
- На, откуси, - сказал Энди. И вытащил из пальто большую луковицу.
- Это лук, - сказал Мак.
- Тоже кудесник, - сказал Френсис.
Мак взял луковицу, осмотрел и вернул Энди, а тот откусил от нее и снова положил ее в карман.
- В магазине дали, - сказал Энди. - Говорю ему: хозяин, голодаю, мне надо что–то съесть. И он дал две луковицы.
- У тебя были деньги, - вмешался Мак. - Сказал тебе - купи буханку хлеба, а ты купил бутылку вина.
- Не получается - и вино и хлеб, - сказал Энди. - Ты что, француз?
- Хочешь покупать еду и выпивку - устройся на работу, - сказал Френсис.
- На прошлой неделе я мячи на гольфе подносил, - сказал Мак, - хреновина, невыгодно. На буграх оскальзываешься. У самих–то шипы на ботинках. Говорят: иди работать, бродяга. Я бы пошел, но не могу. Пять–шесть долларов добуду - и на поезд. Я не бродяга. Я босяк.
- Слишком много двигаешься, - сказал Френсис. - Потому и в дыру провалился.
- Да, - сказал Мак, - но в этот дом я больше ни ногой. Слышал, полицейские там каждую ночь людей забирают. Кто осел - считай, сгорел. На ходу - с собой в ладу.
- Сегодня вечером тут полицейские были, фонарями светили, - сказал Энди. - Но никого не замели.
Руди поднял голову и обвел взглядом лица, освещенные костром. Потом поглядел на небо и обратился к звездам.
- На окраине, - сказал он. - Я непоседа, странник.
Вино ходило по кругу, и Энди подбрасывал дрова, хранившиеся в его халупе. Френсис вспоминал о том, как Билли, надев костюм, пальто и шляпу, показывался ему перед уходом. Нравится шляпа? - спросил он. Нравится, сказал Френсис, стильная. Свою потерял, сказал Билли. Эту в первый раз надеваю. Ничего выглядит? Стильно выглядит, сказал Френсис. Ладно, пора в город, сказал Билли. Давай, сказал Френсис. Еще увидимся, сказал Билли. Не сомневайся, сказал Френсис. Останешься в Олбани или подашься куда? - спросил Билли. Еще не знаю, ответил Френсис. Есть тут над чем подумать. Это всегда есть, сказал Билли, после чего они пожали руки и больше уже не разговаривали.
Сам он ушел через час с небольшим, пожав руку и Джорджу Куинну, ушлому и франтоватому мужчинке, рассказывавшему плохие анекдоты ("Ты откуда?" - спрашивают потрепанную корову. "От верблюда"), которым все смеялись, а Пег крепко обняла отца и поцеловала в щеку, вот это поцелуй, всем поцелуям поцелуй, а потом Энни взяла его руку в обе руки и сказала: приходи обязательно. Конечно, сказал Френсис. Нет, сказала Энни, ты должен прийти, мы должны поговорить о многом, я хочу рассказать тебе о детях, о семье. Если захочешь остаться на ночь, мы поставим тебе койку у Данни. А потом совсем легонько поцеловала его в губы.
- Эй, Мак, - сказал Френсис, - ты правда голодный или так губами шлепаешь, от нечего сказать?
- Я голодный, - сказал Мак. - С утра не жрал. Тринадцать, четырнадцать часов небось.
- На, - сказал Френсис, развернув один сандвич с индейкой и половину отдав Маку. - Откуси пару раз, но все не ешь.
- У–у, ладно, - сказал Мак.
- Я сказал тебе, он хороший мужик, - сказал Энди.
- Хочешь кусок? - спросил у него Френсис.
- Мне луку хватило, - сказал Энди. - А вон малый в ящике от рояля, он тут спрашивал поесть. У него там младенец.
- Младенец?
- Младенец и жена.
Френсис отнял у Мака Мичиганца остаток сандвича и в темноте, разбавленной светом костра, побрел к ящику от рояля. Перед ящиком тоже горел костерок, и возле него, сидя по–турецки, грелся человек.
- Я слышал, у тебя ребенок, - сказал Френсис подозрительно смотревшему на него человеку, а тот кивнул и показал на ящик. В темноте Френсис разглядел очертания женщины, свернувшейся вокруг чего–то, похожего на спеленутого младенца.
- У меня тут харч лишний, - сказал Френсис и отдал мужчине нетронутый сандвич вместе с остатками другого. - И сладкое. - Он отдал пудинг.
Мужчина принял дары, подняв к нему лицо, на котором было написано изумление человека, пораженного молнией посреди безводной пустыни; а благодетель его исчез прежде, чем он смог осознать подарок. Френсис занял свое место в безмолвном кругу у костра Энди. Все, кроме Руди, свесившего голову на грудь, смотрели на него.
- Дал ему поесть? - спросил Энди.
- Ага. Хороший малый. Я–то сегодня поел от пуза. Сколько ребенку?
- Три месяца, он сказал.
Френсис кивнул.
- У меня тоже был. Звали Джеральдом. Упал, сломал шею и умер - а было ему тринадцать дней.
- Беда, - сказал Энди.
- Ты никогда про это не говорил, - сказал Старый Туфель.
- Да, потому что это я его уронил. Взял в пеленке, а он выскользнул.
- Вот черт, - сказал Старый Туфель.
- Не мог я с этим справиться. Потому и от семьи сбежал. А на прошлой неделе на другого сына наткнулся - и он мне говорит, что жена никому про это не рассказывала. Человек уронил ребенка, ребенок умер, а мать ни одной живой душе ни слова. Не могу это понять. Женщина хранит такой секрет двадцать два года, оберегает такого, как я.
- Женщин не поймешь, - сказал Мак Мичиганец. - Моя целый день, бывало, передком шурует, а потом приходит домой и говорит мне, что до нее в жизни никто не дотронулся, кроме меня. У меня только тогда глаза открылись, когда домой пришел, а она с двоими сразу кувыркается.
- Я не про то говорю, - сказал Френсис. - Я говорю про женщину, которая женщина. Я не про блядь подзаборную говорю.
- Она красивая была, однако, - сказал Мак. - И характер необыкновенный.
- Ага, - сказал Френсис. - И весь у ней между ног.
Руди поднял голову и посмотрел на бутылку. Поднес ее к свету.
- Отчего человек становится пьяницей? - спросил он.
- От вина, - сказал Старый Туфель. - От того, что в руке у тебя.
- Вы когда–нибудь слышали про медведей и про сок тутовой ягоды? - спросил Руди. - Сок тутовой ягоды бродит у них в животе.
- Да ну? - сказал Старый Туфель. - Я думал, он бродит до того, как внутрь попал.
- Не. Не у медведей, - сказал Руди.
- И что сделалось с медведями и соком? - спросил Мак.
- Они оцепенели, и у них сделался бодун, - сказал Руди и долго–долго смеялся. Потом опрокинул бутылку и слизнул с горлышка последние капли. Он бросил бутылку к еще двум пустым - своей из–под виски и Френсисовой винной, которая ходила по кругу.
- Черт, - сказал Руди. - У нас нечего выпить. Пропадаем.
Вдалеке послышался шум моторов и хлопанье автомобильных дверей.
Напрасно Френсис исповедовался. Заговорить о Джеральде с чужими было ошибкой - никто не принял этого всерьез. И совести он не облегчил, и прозвучало это ненужно, как бессмысленная болтовня Руди про кудесников и медведей. Френсис пришел к выводу, что принял еще одно неверное решение - в длинной цепи других. Он пришел к выводу, что вообще не способен на правильные решения, что такого непутевого человека свет не видывал. Теперь он был убежден, что никогда не достигнет равновесия, позволяющего многим людям жить мирной жизнью, без насилия и дезертирства, жизнью, вырабатывающей к старости хотя бы малую толику счастья.
Он не понимал, чем отличается в этом смысле от других людей. Он знал, что в чем–то он сильнее их, более склонен к насилию, что тяга к бегству у него в крови, но все это не имеет никакого отношения к умыслу. Ну ладно, он хотел попасть камнем в Гарольда, но это было давно. Зная Френсиса так, как он себя знал, мог ли кто–нибудь подумать, что это он ответствен за смерть Бузилы Дика, обкусанную шею Шибздика, за синяки на Рыжике, за шрамы на других людях, давно забытых или давно похороненных?
Сейчас Френсису было ясно лишь одно: относительно себя он никогда не мог прийти к каким–либо заключениям, основанным на разуме. При этом он не считал, что не способен мыслить. Он видел себя существом неведомых и непознаваемых качеств, человеком, лишенным хладнокровия, как в импульсивных поступках, так и в обдуманных. И, однако, признаваясь себе, что он - душа исковерканная и погибшая, Френсис всякий раз убеждался в разумности и целесообразности своих действий: он бежал от родных, потому что такому нечестивому человеку не место среди них; все эти годы он уничижал себя нарочно - в противовес пугливой гордыне, ибо всегда гордился своей способностью сочинить торжество, из которого проистечет благодать. Кем он был - он был воином, да, защищавшим веру, которую никому не дано выразить в словах, тем более ему самому; но как–то это было связано с охраной святых от грешников, живых от мертвецов. А воин - он был убежден в этом - не жертва. Ни в коем случае не жертва.
В глубочайших глубинах души, где рождается неизреченный вывод, он говорил себе: моя вина - единственное, что у меня осталось. Если расстанусь с ней - я ничего не значил, я ничего не сделал, я был ничем.
И, подняв голову, он увидел людей в легионерских фуражках, строем двигавшихся на костер с бейсбольными битами в руках.
Люди в фуражках вошли в лагерь с лютой целеустремленностью, безмолвно сшибая все, что возвышалось над землей. Они проламывали хибарки и валили сарайчики, и так уже почти разрушенные временем и непогодой. Кто–то, увидевший их, выскочил из своей конуры и побежал, выкрикивая одно слово: "Облава"; кое–кого из бродяг он разбудил, и они, похватав пожитки, бросились следом за ним. Гости Энди только тогда заметили приближение налетчиков, когда первые разгромленные лачуги уже горели.
- Что за черт? - удивился Руди. - Почему все повскакали? Френсис, ты куда?
- Вставай, глупый, - сказал Френсис, и Руди встал.
- Во что это, к черту, я влопался? - сказал Старый Туфель и попятился от костра, не сводя глаз с атакующих. Они были еще в полусотне метров, а Мак Мичиганец уже предпринял стремительный отход: согнувшись серпом, он бежал к реке.
Налетчики продвигались вперед, круша табор; один из них снес лачугу двумя ударами. Шедший за ним облил развалину бензином и кинул спичку. Они уже были в двадцати метрах от сарайчика Энди, а Руди, Энди и Френсис, оцепенев, смотрели на происходящее изумленными глазами.
- Надо уходить, - сказал Энди.
- У тебя в хибаре есть что–нибудь стоящее? - спросил Френсис.
- Стоящего у меня только шкура, а она при мне.
Троица стала медленно пятиться от налетчиков, которые явно намеревались сровнять весь поселок с землей. Френсис заглянул на ходу в рояльный ящик и увидел, что он пуст.
- Кто они? - спросил у Френсиса Руди. - Зачем ломают?
Никто ему не ответил.
С полдюжины лачуг и конур уже пылали, от одной загорелось высокое голое дерево, и пламя его вздымалось высоко в небо, намного выше, чем огонь горящих лачуг. При пляшущем свете пожара Френсис увидел, как один из налетчиков ударил по хижине, а из нее на четвереньках выполз человек. Несильно размахнувшись битой, налетчик огрел его по заду, и человек вскочил на ноги. Налетчик ткнул его еще раз, и тот, хромая, убежал. Горящая хижина беглеца осветила улыбку налетчика.
Тут Френсис, Руди и Энди тоже собрались бежать, уверовав наконец, что ночь наводнена демонами. Но когда повернулись, увидели еще двоих с битами, заходивших слева.
- Грязные бродяги, - сказал один и размахнулся битой, целя в Энди. Тот ловко увернулся, побежал, и его поглотила ночь. Налетчик махнул битой в обратную сторону, и удар пришелся пьяненькому Руди по затылку, прямо над шеей. Руди ойкнул и упал. Френсис прыгнул на налетчика, вырвал у него биту, отскочил, повернулся лицом к обоим: они шли на него, и на лицах у них была ненависть, смертельная и безадресная, как оскаленные зубы бешеной собаки. Второй налетчик поднял биту и нанес вертикальный удар, от которого Френсис легко уклонился шагом влево - как делал когда–то, ловя сильный низовой мяч. И, сразу шагнув вперед, как если бы отбивал бросок, направленный в сторону, со всего размаха ударил битой того, который свалил Руди. Френсис вложил столько силы в удар, что, будь на месте человека мяч, он улетел бы по центру за ограду поля, - где угодно, на любом стадионе, - и Френсис ясно услышал, ощутил руками, как лопнул у нападавшего позвоночник. И со сладострастным удовольствием увидел, как тот, нелепо скорчившись, без звука упал на траву.
Второй налетел на Френсиса и сбил его с ног, но не битой, а тяжестью прущего тела. Они покатились по земле; в конце концов Френсис все же освободился, ударив противника сбоку по горлу. Но тот был крепок и очень проворен - он уже стоял на ногах, когда Френсис только поднялся на колени, - и уже отводил биту для удара. Бита Френсиса, описав полкруга, ударила его по колену. Сустав ушел назад, нога сложилась в обратную сторону, и человек рухнул с протяжным воплем.
Френсис поднял Руди, издававшего нечленораздельные звуки, взвалил на плечо и побежал изо всех сил к реке. Там повернул вдоль берега к городу. Он остановился в высоком бурьяне, уже буром и мертвом, и полежал рядом с Руди, чтобы отдышаться. Их никто не преследовал. За голыми деревьями был виден табор; пожар там распространялся. Луна и звезды светили на реку - покойное море стекла рядом со злым, расползавшимся огнем.
Рука у Френсиса оказалась в крови; он подошел к реке, намочил платок, смыл кровь. Потом жадно пил из реки удивительную, ледяную, свежую воду. Промокнув щеку, понял, что она еще кровоточит, и прижал к ней мокрый носовой платок.
- Кто они? - спросил Руди, когда он вернулся.
- Ребята из другой команды, - сказал Френсис. - Не любят нас, грязных бродяг.
- Ты не грязный, - прохрипел Руди, - у тебя новый костюм.
- Черт с ним, с костюмом, - голова как?
- Не знаю. Такого никогда не чувствовал.
Френсис потрогал его затылок. Крови не было, только громадная шишка.
- Идти можешь?