- Врач хотел, чтоб я стала сестрой, - сказала она.
- А ты не хотела, - сказал Френсис.
- Хотела. А он умер.
- А–а, - сказал Френсис. - Любовь?
- Любовь, - сказала Сандра.
В миссии Френсис отдал чашку Махоне, а тот вылил суп в раковину.
- Как она, ничего? - спросил Махоня.
- Лучше не бывает.
- Ее и "скорая" теперь не возьмет. Разве что кровью исходить будет.
Френсис кивнул и пошел в уборную, чтобы смыть с рук Сандрину пыль и кладбищенский смрад. Потом он вымыл лицо, шею и уши; закончив, вымыл еще раз. Прополоскал рот, указательным пальцем левой руки почистил зубы. После этого смочил волосы, расчесал их девятью пальцами и вытерся мокрым полотенцем, висевшим на стене. К тому времени, когда он взял суп и хлеб и уселся рядом с Элен, многие уже поели.
- Где ты пряталась?
- А то тебе интересно. Я уж три раза могла бы на улице сдохнуть, а ты бы и не узнал.
- Откуда я к чертям узнаю: орешь, топочешь, а потом сбегаешь как ненормальная.
- Будешь с тобой ненормальная - все до гроша спустил. Ты совсем рехнулся, Френсис.
- У меня есть деньги.
- Сколько?
- Шесть.
- Где взял?
- Весь день работал на кладбище как проклятый, могилы ровнял. Наломался.
- Ты работал?
- Целый день, правда.
- Чудесно. И трезвый. И ешь.
- И вина не пил. Не курил даже.
- Как мило. Хороший мальчик, я тобой горжусь.
Френсис набросился на суп, а Элен улыбнулась и допила кофе. Половина народу уже ушла из–за стола. Напротив них рассеянно ел Руди. Махоня и отзывчивые добровольцы шумно собирали посуду и носили на кухню. Священник тоже допил кофе и подошел к Френсису.
- Я рад, что ты встал на путь исправления.
- Ага, - сказал Френсис.
- А ты как, маленькая леди?
- Я - совершенно восхитительно, - сказала Элен.
- Если хочешь, Френсис, для тебя, кажется, нашлась работа.
- Я сегодня работал на кладбище.
- Отлично.
- Не скажу, что всю жизнь мечтал копать землю.
- Может быть, новая окажется лучше. Сегодня заходил старьевщик Росскам - ищет помощника старик. Я ему иногда посылаю людей и вспомнил про тебя. Если всерьез хочешь покончить с пьянкой, сможешь прилично подзаработать.
- Старьевщик, - сказал Френсис. - А работа какая?
- Ездить по домам с тележкой. Росскам покупает тряпье, бутылки, лом, бумагу; мусор не берет. Возит сам, но состарился - ему нужна пара крепких рук.
- Где он?
- На Грин–стрит, под мостом.
- Спасибо, я к нему зайду. А еще буду благодарен, если дадите мне пару носков. Мои совсем сопрели.
- Какой размер?
- Десятый. Да хоть девятый, хоть двенадцатый.
- Найду десятый. А ты, Френсис, хорошую работу не бросай. Рад, что и у тебя все хорошо, маленькая леди.
- У меня все очень хорошо, - сказала Элен. - Исключительно замечательно. - Когда Честер отошел, она сказала: - Рад, говорит, что у тебя все хорошо. У меня все прекрасно, и не хрена мне говорить, что у меня хорошо.
- Не ссорься с ним, - сказал Френсис. - Он мне носки обещал.
- Возьмем пару бутылок? - спросил у него Руди. - А на ночь приткнемся где–нибудь.
- Бутылок? - переспросила Элен.
- Это я утром сказал, - объяснил Френсис. - Нет, никаких бутылок.
- На шесть долларов можем снять комнату и выкупить чемодан, - сказала Элен.
- Шесть я не могу, - сказал Френсис. - Надо дать чего–то адвокату. Два ему дам. Ведь это он мне работу сосватал, а я ему должен полсотни.
- А где собираешься ночевать? - спросила Элен.
- А ты где ночевала?
- Нашла место.
- У Финни в машине?
- Нет, не у Финни. Знаешь же, что больше там не останусь. Ни на одну ночь там больше не останусь.
- А куда ты пойдешь?
- А ты где ночевал?
- Я ночевал в бурьяне, - сказал Френсис.
- А я койку нашла.
- Да где, черт возьми, где?
- У Джека.
- Я думал, ты больше не любишь Джека и Клару.
- Не скажу, что они мои любимцы, но койку они мне дали.
- Это хорошо с их стороны.
Подошел Махоня со второй чашкой кофе и сел напротив Элен. Махоня был толстый, лысый и целыми днями жевал незажженную сигару. В молодости он занимался стрижкой, но когда его жена вынула все их деньги из банка, отравила его собаку и сбежала с парикмахером, которого Махоня, за счет усердия и тупейного таланта, вытеснил с рынка, Махоня запил и кончил бродягой. Однако гребенку и ножницы он носил с собой в доказательство того, что талант его - не вымысел пропойцы, и стриг бродяг за пятнадцать центов, иногда за десять. Он и в приюте продолжал стричь - уже бесплатно.
В 1935 году, вернувшись в Олбани, Френсис познакомился с Махоней, и они не просыхали месяц. А несколько недель назад, когда Френсис снова появился в городе, чтобы регистрироваться за демократов - по пять зеленых за фиктивную душу, - пути его с Махоней вновь пересеклись. Избирательная кампания принесла Френсису 50 долларов и еще 55 осталась должна - но на эти рассчитывать не приходилось. А Махоня теперь был в завязке и полон энергии - заведовал хозяйством в приюте у Честера. Теперь он стал смирным, не пил и не пел, как прежде. Френсис сохранил к нему доброе чувство, но считал его эмоциональным калекой: да, трезв, но какой ценой?
- Видал, кто играет в "Позолоченной клетке"? - спросил Махоня.
- Я газет не читаю.
- Оскар Рио.
- Наш Оскар?
- Он самый.
- Что он делает?
- Бармен–певец. Докатился, а?
- Оскар Рио, который выступал по радио? - спросила Элен.
- Тот самый, - подтвердил Махоня. - Фарт свой пропил, но теперь завязал, работает в баре. Не то, что было, конечно, но хотя бы жив.
- Мы с ним и с Махоней дня три гудели в Нью–Йорке. Так, Махоня?
- Если не неделю, - сказал Махоня. - Счет дням потеряли. Но спел он миллион раз и в каждом месте, где пили, садился за рояль. Такого музыкального выпивохи я в жизни не встречал.
- И я когда–то пела его песни, - сказала Элен. - "Возлюбленный индиец", "Джордж, мой пирожок" и эту красивую, протяжную: "С тобой под персиковым деревом". Он сочинял душевные и добрые, я их все пела, когда еще пела.
- Я не знал, что ты пела, - сказал Махоня.
- Я безусловно пела и превосходно играла на фортепьяно. Пока был жив отец, я училась классической музыке. В Вассаре.
- Альберт Эйнштейн был в Вассаре, - сообщил Руди.
- Черт ненормальный, - сказал Френсис.
- Он там речь произносил. Я читал в газете.
- Это могло быть, - сказала Элен. - Там все выступают. Вассар - один из трех лучших институтов в мире.
- Надо пойти проведать Оскара, - сказал Френсис.
- Без меня, - сказал Махоня.
- Нет, - сказала Элен.
- Почему? - спросил Френсис. - Боишься, напьемся, если зайдем поздороваться с приятелем?
- Этого я не боюсь.
- Тогда пойдем. Оскар хороший малый.
- Думаешь, он тебя помнит? - спросил Махоня.
- Может, помнит. Я его помню.
- И я.
- Так пошли.
- Я пить не буду, - сказал Махоня. - Я два года не был в баре.
- Там есть лимонад. Лимонад тебе разрешают?
- Бар, надеюсь, не дорогой? - спросила Элен.
- Смотря что пьешь, - сказал Махоня. - Цены обычные.
- Публика чванливая?
- Бар как бар, в старинном духе. Но половина выручки - от богатых пижонов, которые ходят туда повидать дно.
К ним бодро подошел его преподобие Честер - рот благодушным полумесяцем, широкую грудь расперло добротой - и вручил Френсису пару серых шерстяных носков.
- Примерь.
- Спасибо вам за носки.
- Они хорошие, теплые.
- Как раз то, что нужно. Мои совсем сносились.
- Молодец, что не пьешь. И выглядишь сегодня свежее.
- Это у меня маска для Хэллоуина.
- Не надо себя принижать. Не теряй веры.
Открылась входная дверь, и в проеме возник худенький молодой человек с рыжими вихрами и в бифокальных очках. На нем было синее пальто размера на два меньше положенного. Он стоял прямо под лампой, не отбрасывая тени, и держался за дверную ручку.
- Дверь закрой! - крикнул Махоня.
Молодой человек сделал еще шаг и захлопнул дверь. Испуганный кроличий взгляд его бегал по помещению, лицо было как треснутая тарелка.
- Кранты ему, - сказал Махоня.
Священник решительно подошел к двери, остановился вплотную к пришельцу, вгляделся, принюхался.
- Ты пьян.
- Пару всего принял.
- Э, нет. Это уже через край.
- Честное слово, - сказал молодой человек. - Две бутылки пива.
- Где ты взял деньги на пиво?
- Один там отдал мне долг.
- Ты попрошайничал.
- Нет.
- Ты бездельник.
- Я только выпил чуть, ваше преподобие.
- Складывай вещи. Я сказал тебе: в третий раз этого не потерплю. Артур, дай его чемоданы.
Махоня встал из–за стола и поднялся наверх, где обитала временно горстка тех, кто разбирался со своей жизнью. Священник и Френсису предложил остаться - если он просохнет. У него будет чистая постель, чистая одежда, трехразовый харч и теплая комната на двоих с Христом, покуда он будет решать для себя вопрос "Что дальше?" Рекорд миссии принадлежал Махоне: восемь месяцев житья, а с четвертого - заведующий хозяйством, столь стоек он был в воздержании. Не пей, не кури наверху (пьяные пожароопасны), неси свою трудовую ношу и подымешься тогда, непременно подымешься в сияющие объятия Бога праведного. Кухонные добровольцы прервали работу и с торжественной жалостью пришли наблюдать изгнание молодого многообещающего собрата. Махоня спустился с чемоданом и поставил его у двери.
- Махоня, дай сигаретку, - сказал молодой человек.
- У меня нет.
- Ну скрути тогда.
- Говорю, нет у меня табаку.
- А–а.
- Ты должен уйти, Рыжик, - сказал священник.
Элен встала, подошла к Рыжику и протянула ему сигарету. Он взял ее, ничего не сказав. Элен зажгла спичку, дала ему прикурить и вернулась на место.
- Мне некуда идти, - сказал он, выдув дым мимо священника.
- Надо было подумать об этом до того, как начал пить. Ты своеволен, молодой человек.
- Мне чемодан даже некуда деть. И я забыл наверху карандаш и бумагу.
- Чемодан оставь здесь. За карандашом и бумагой придешь, когда из тебя выветрится отрава и ты сможешь говорить о себе как разумный человек.
- Штаны там остались.
- Никуда они не денутся. Никто твоих штанов не возьмет.
- Можно выпить чашку кофе?
- На пиво деньги нашлись - найдутся и на кофе.
- Куда мне идти?
- Не имею представления. Приходи трезвый, получишь еду. А теперь - ступай.
Рыжик взялся за ручку, открыл дверь, шагнул за порог. Потом вернулся и показал на чемодан:
- У меня там сигареты.
- Так забери их.
Рыжик расстегнул ремень на чемодане и, порывшись, достал пачку "Кэмела". Потом снова стянул чемодан ремнем и выпрямился.
- Если я завтра приду?..
- Завтра и посмотрим, - сказал священник, открыв дверь, и вытолкнул молодого человека в темноту.
- Штаны мои не потеряйте, - крикнул Рыжик в стекло затворившейся двери.
Френсис в новых носках первым вышел из приюта, первым тревожно заглянул за угол, где со вчерашнего вечера, все так же прислонясь к стене, сидела Сандра: ночь зашила ей глаза, как дневной птице. Френсис тронул ее твердым пальцем, она пошевелилась, но глаз не открыла. Он поглядел на полную луну - серебряный уголь, который освещал эту ночь для кровящих женщин и пенногубых безумцев, а его согревал - его же собственной огромной тенью, мостившей ему путь. Когда Сандра пошевелилась, он прикоснулся к ее щеке тыльной стороной руки и ощутил ледяной холод ее тела.
- У тебя нет там старого одеяла, или тряпок, или от какого бродяги пальто осталось - накинуть на нее? - спросил он Махоню, который стоял в тени, размышляя о неожиданной встрече.
- Что–нибудь найдется. - Махоня высвободил ключи и отпер дверь темного приюта: все огни были погашены, только на кухне еще горели и будут гореть до одиннадцати - до окончательного закрытия.
Махоня распахнул дверь и вошел, а Руди, Элен и Френсис, окружив Сандру, наблюдали за ее дыханием. На глазах у Френсиса человек двенадцать испустили последний вздох - все были бродяги, кроме отца и Джеральда.
- Может, перережем ей горло, тогда ее "скорая" заберет, - сказал Френсис.
- Не нужна ей "скорая", - сказала Элен. - Она заспать все это хочет. И даже холода не чувствует, точно вам говорю.
- Она как ледышка.
Сандра шевельнулась, повернула голову на голоса, но глаз не открыла.
- Вино есть? - спросила она.
- Вина нет, золотко, - сказала Элен.
Вышел Махоня с серой тряпкой, возможно бывшим одеялом, и шершавой этой двуличностью обернул Сандру. Он заткнул край в ворот ее свитера и соорудил вокруг головы подобие капюшона, отчего она сделалась похожа на монахиню.
- Я на нее нагляделся, - сказал Френсис и пошел прочь, из–за холода прихрамывая сильнее обычного. За ним последовали Элен с Махоней, а потом и Руди.
- Ты ее раньше знал, Махоня? - спросил Френсис. - Ну - когда она была в форме?
- Конечно. Ее все знали. По очереди. А потом она стала устраивать любовные вечеринки - так у ней это называлось, - только злобничать начала: сперва, значит, любовь, а потом искусает. Столько народу поранила, что потом только незнакомые соглашались. А потом кончила с этим, сошлась с одним ханыгой, Фредди, и с год они специализировались друг на дружке. Потом он куда–то уехал, а она - нет.
- Никто так не страдает, как покинутые возлюбленные, - сказала Элен.
- Это всё колеса, - возразил Френсис. - Полно народу страдает, а никогда не любили.
- Кто любил, страдает больше, - сказала Элен.
- Ну да. Махоня, где этот шалман? На Грин–стрит?
- Ага. Еще пару кварталов. Где раньше был "Веселый театр".
- Я ходил туда. Смотрел канканных кисок с письками.
- Френсис, веди себя прилично, - сказала Элен.
- Я приличный. Приличней меня ты за неделю ничего не встретишь.
На Грин–стрит их окружили домовые, привидения в капюшонах, Чарли Чаплин с набеленным лицом, при котелке и тросточке, и девочка в старинной громадной шляпе, которую украшала натуральной величины птица.
- Они заберут нас! - сказал Френсис. - Остерегись! - Он вскинул руки и затрясся в жуткой пляске. Дети засмеялись и заухали страшными голосами.
- Ох какой славный вечер, - сказала Элен. - Холодно, но славно, и погода ясная, правда, Френ?
- Славно, - сказал Френсис. - Все славно.
Дверь "Позолоченной клетки" вела в вестибюль бывшего театра "Веселье", превращенный в заднюю часть бара. Сам же бар изображал - отчасти пародийно - богемные пивные Нью–Йорка сорокалетней давности. Френсис уставился на пару монументальных полуодетых грудей, колыхавшихся под рыжей шевелюрой и алым ртом. Обладательница этого богатства исполняла с эстрады городские страдания: "Ты б меня не оскорблял, если б рядом Джек стоял" - голосом, настолько лишенным музыкальности, что это уже было пародией на пародию.
- Она ужасна, - сказала Элен. - Чудовище.
- Да, так себе, - сказал Френсис.
Пол был посыпан опилками, зал освещен старинными люстрами и бра, переделанными под электричество. Длинный ореховый бар с надраенной латунной подножкой и тремя сияющими плевательницами; за полупустым баром человек со стоячим воротничком, узкой бабочкой и резинками на рукавах разливал пиво по высоким бокалам, а за столами, никак территориально не выделенными в зале, сидела публика, знакомая Френсису: проститутки, бродяги, пропойцы. Среди них, за другими столами, расположились мужчины в строгих костюмах и женщины в лисьих горжетках и шляпах с птичкой - их места в зале если чем–то и выделялись, то тем только, что люди на этих местах выглядели иначе. Так что "Позолоченная клетка" сегодня была музеем противоестественного братства, и улыбка бармена приглашала бродяг Френсиса, Элен и Руди, равно как их друга в чистой рубашке Махоню, принять в этом участие.
- Вам стол, друзья?
- Пока есть бар - не нужно, - сказал Френсис.
- Так прислонись же, друг. Что будем пить?
- Лимонад, - сказал Махоня.
- Я, пожалуй, тоже, - сказала Элен.
- Это пиво прямо соблазняет, - промолвил Френсис.
- Ты сказал, не будешь пить, - напомнила Элен.
- Я сказал - вино.
Бармен придвинул к Френсису бокал и посмотрел на Руди. Руди заказал то же самое. Пианист заиграл попурри из "Она знала дни получше" и "Мой любимый свалился с Луны" и предложил тем, кто знает слова, подпевать.
- Ты похож на одного моего приятеля, - сказал Френсис бармену с пронзительной улыбкой.
Бармен с пышной, волнистой седой шевелюрой и выразительными седыми усиками ответил ему взглядом, достаточно долгим для того, чтобы разморозить память. Потом перевел взгляд с Френсиса на Махоню, тоже улыбавшегося.
- Кажется, я вас знаю, орлы, - сказал бармен.
- Тебе правильно кажется, - ответил Френсис, - только когда я тебя последний раз видел, ты не отращивал щекоталку.
Бармен погладил серебристые усики.
- Ну и напоили вы меня, ребята, в Нью–Йорке.
- Это ты поил нас в каждом баре на Третьей авеню, - сказал Махоня.
Бармен подал руку Френсису.
- Френсис Фелан, - сказал Френсис, - а это Руди–фриц. Хороший человек, но малость того.
- Люблю таких, - сказал Оскар.
- Махоня Пакер, - сказал Махоня и подал руку.
- Я помню, - сказал Оскар.
- А это Элен, - сказал Френсис. - Живет со мной, а почему - убей бог, не знаю.
- А я все так же прозываюсь Оскаром Рио, друзья, и я вас в самом деле помню. Только не пью теперь.
- Хе, я тоже, - сказал Махоня.
- А я еще не отстал, - сказал Френсис. - Подожду до пенсии.
- Он сорок лет уже как на пенсии, - сказал Махоня.
- Неправда. Сегодня весь день работал. Заколачивал деньги. Как тебе мой новый костюм?
- Красавец, - сказал Оскар. - Нипочем не отличить от тех вон франтов.
- Что франты, что бродяги - разницы никакой, - заметил Френсис.
- Только франты выглядят как франты, - сказал Оскар, - а бродяги - как бродяги. Правильно?
- Ты умный мужик, - сказал Френсис.
- Ты еще поёшь, Оскар? - спросил Махоня.
- За ужин.
- Так спой же, черт тебя подери, - сказал Френсис.
- Раз ты так вежливо просишь… - согласился Оскар и повернулся к пианисту: - "Шестнадцать".
Немедленно раздались аккорды "Шестнадцати нежных лет".