- Видимо. У тебя когда-нибудь был секс с тринадцатилетней?
- Так уж получилось, что был.
- Правда? Ты вырос в моих глазах. Никогда бы не сказала, что ты из таких.
- Мне в то время было двенадцать. Она была моей подружкой. Я всегда в точности делал то, что она мне говорила.
- Такой разумный мальчуган, - отозвалась Франсес. - Неудивительно, что ты мне нравишься.
- В один прекрасный день она мне сказала, что у нас будет секс. Сказала - и сделала.
- Тринадцатилетняя. А другие потом были?
- Конечно, нет.
- Почему "конечно"? Пусть твое воображение немного отдохнет. Ты же не педофил.
- А если педофил, то все в порядке?
- В некотором роде - да.
Мы неслись по "эр-эн-семь" в направлении Антиба, мимо гипермаркета у казино в Вильнев-Лубе и Фор-Карре. В темноте прятались лавочки с керамикой, а их терракотовые вазочки стояли друг против друга на разных сторонах дороги, как шахматные фигуры. Я полулежал на пассажирском сиденье БМВ, с нежностью думая о Франсес, а ночной воздух обдувал мое лицо. Любовью она занималась с такой же самоотдачей, с какой вела машину - твердо держа баранку и всматриваясь в дорогу, чтобы не попасть в выбоину. Она все еще использовала меня по причинам, которые мне было лень выяснять, но такой свежей головы у меня не было вот уже несколько месяцев.
Позади остался Гольф-Жуан и его эспланада - белый город, заснувший на воде. Около прежнего особняка Али Хана, где этот принц впервые обратил внимание на ослабевающий рассудок Риты Хейворт, Франсес свернула с "эр-эн-семь". Мы начали крутой подъем, который вел к вершинам Суперканн, месту обитания миллиардеров. Роскошные виллы, больше похожие на дворцы, стояли среди ухоженных парков. На кованых воротах, нахохлившись, словно коршуны, сидели камеры наблюдения.
Машина с трудом брала подъем, и Джейн без конца переключала передачи. Под желтоватым сборищем натриевых фонарей на пересечении с дорогой на Валлорис у нее заглох двигатель.
- Франсес, зачем мы туда едем? Это все равно что Эверест, только пейзаж подкачал.
Она снова завела двигатель и постучала пальцем по лежащей у меня на коленях папке с рекламными брошюрами.
- Я обещала завезти это Цандеру. Он на вилле Гримальди - там развлекаются все шишки "Эдем-Олимпии".
- Они уже спят. Сейчас половина четвертого. Через четыре часа они должны сидеть за своими рабочими столами.
- Но не завтра. Сегодня у них что-то вроде общей вечеринки. Ты поброди рядом - тебе не обязательно говорить с ними.
Мы свернули с дороги и остановились на усыпанной гравием площадке, похожей на залитый лунным светом берег. Два охранника в форме "Эдем-Олимпии" проверили пропуск Франсес и, когда ворота открылись, махнули нам - проезжайте. Окруженная высокими кипарисами вилла Гримальди - бывший дворец-отель времен "бель-эпок" - возвышалась над пологими лужайками. Мы миновали автомобильную парковку, где за баранками дремали шоферы, и подъехали к боковому входу. Черный "рейндж-ровер" неуклюже оседлал цветочную клумбу - его колеса подмяли под себя розовый куст. Лужайку патрулировали отдельные фигуры, словно тени, которым несколько часов каждую ночь разрешалось поиграть между собой. Откуда-то из-за кустов доносился низкий звук радиообмена дорожной полиции - тихая анатомия ночи.
- Я на пять минут. - Франсес заглушила двигатель и взяла у меня брошюры. - Зайди в мужской туалет - там есть дорогой лосьон. А то Джейн может унюхать этот ла-бокский дух…
Мы прошли через вход-оранжерею бывшего отеля. Вестибюль со стеклянным потолком был залит лунным светом, обитые материей стулья расположились вокруг эстрады, на которой стоял укрытый от пыли рояль. В центральном коридоре одиноко горела обычная лампа. В своих душных нишах стояли статуи кондотьеров; их глазницы и ноздри отливали чернотой.
Стюард, проносивший на подносе бокалы и бутылку арманьяка, поклонился Франсес и жестом указал на внутренний дворик, где еще продолжалась вечеринка. Четверка оставшихся гостей сидела без пиджаков за столом с остатками роскошной полуночной трапезы. Пустые бутылки из-под шампанского лежали среди сваленного в кучу столового серебра и клешней омаров.
Гости принадлежали к управленческой верхушке "Эдем-Олимпии". Кроме Паскаля Цандера, я узнал председателя немецкого торгового банка и директора французской кабельной компании. Четвертым был преемник Робера Фонтена, любезный американец по имени Джордж Агасси, с которым у меня состоялся короткий разговор в кабинете Джейн. Они были слегка под мухой, но чуть ли не стеснялись этого, как члены тонтины, осчастливленные неожиданной смертью двух или трех ее участников. В воздухе висел агрессивно-шутливый мужской треп, и стюарды предпочитали держаться от этой четверки подальше. Пьян был один Цандер - белая рубашка расстегнута до пупа, ее шелковая отделка перепачкана соусом омара; он рявкнул на стюарда, требуя, чтобы тот поднес ему зажигалку. Цандер приветствовал Франсес поднятым бокалом, взял у нее папку и открыл наугад одну из брошюр. Он задавал ей вопросы о недвижимости, а его левая рука тем временем ощупывала ее ягодицы.
Оставив их за этим занятием, я вернулся в оранжерею. В поисках мужского туалета я пошел по стрелке-указателю и вышел в обитый дубом коридор, ведущий в библиотеку. Алый ковер, помнивший, вероятно, поступь Ллойд Джорджа и Клемансо, приглушал мои шаги, и потому я расслышал странный визг, похожий на овечье блеянье, доносившийся из курительной комнаты.
Я остановился у двойных стеклянных дверей с витиеватыми медными щеколдами. В углу курительной работал телевизор, который смотрели еще двое гостей, расположившихся в кожаных креслах. Освещена комната была только экраном телевизора, отражение которого подрагивало в стеклянных глазах мертвых лосей, чьи набитые головы висели на стене. На столике между двумя мужчинами лежала стопка видеокассет, и те отсматривали их, как продюсеры, бегло проглядывающие то, что наснимали за день. Они сидели спиной ко мне, одобрительно кивая в самых интересных местах. Один из них закатал рукава по локоть, и я увидел, что предплечье у него забинтовано, но его это, казалось, ничуть не беспокоит.
Я узнал сцену, которую они просматривали - ее снимали со ступенек Фонда Кардена, и я сам был ее свидетелем всего несколько часов назад. На сей раз ограбление представало передо мной в крупных планах, так как происходило всего в двух-трех ярдах от объектива оператора, но я видел те же переворачивающиеся софиты, поднятые дубинки и панику, тех же ошарашенных техников и сбившихся в кучку гримерш.
Я слушал крики японок. Эти звуки смолкли, когда человек с перебинтованной рукой вооружился пультом и сменил кассету. Теперь эта пара просматривала сцену, снятую на подземной парковке: пожилой араб в сером костюме лежал на бетонном полу рядом с машиной, у которой было разбито ветровое стекло.
Какая-то перемена света в курительной - и оба повернулись, вероятно, почувствовав мое присутствие. Я отступил в коридор. За курительной располагалась библиотека; ее обитая кожей дверь была приоткрыта.
Я вошел в комнату с высокими сводами; с незапамятных времен стоял здесь тяжелый запах непрочитанных книг, но с ним смешался другой - более резкий и экзотичный: я уже вдыхал ею этой ночью. Шкафы красного дерева со стеклянными дверцами были заполнены книгами в кожаных переплетах, не открывавшимися вот уже целое столетие. Корешки с золотым тиснением отливали слабым светом, но куда ярче были освещены трофеи, сваленные в центре комнаты.
Меховые шубы, роскошные накидки из шкурок рыси, соболя и песца грудой лежали на бильярдном столе. Здесь было больше дюжины шуб, некоторые в полную длину, у других - рукава с буфами и преувеличенно широкие плечи. На полу лежали два норковых палантина и пончо цвета морской волны из стриженой норки - эта мягкая кипа еще помнила отпечаток ботинка, наступившего на нее.
Я смотрел на эту меховую свалку, вдыхая странный аромат, плывший прежде в ночном воздухе над Фондом Кардена. У японских моделей от страха с кожи осыпалась пудра, и теперь на сероватых подкладках виднелся похожий на ледяную корочку слой талька.
- Пол?.. - услышал я за спиной чей-то голос. - Не знал, что вы здесь. Дорогой вы мой, что же вас не было на обеде?
Я повернулся и у дверей увидел Алена Делажа без пиджака. Он любезно приветствовал меня, не смущаясь своей сбивчивой речи и раскрасневшегося лица. Его слегка покачивало на нетвердых ногах, и, хотя свет здесь был тускловат, я увидел кровоподтеки у него на руках и груди, словно он схватился с кем-то в жестокой уличной потасовке.
В одной руке он держал кассету, словно собираясь одарить меня записью проведенного вместе вечера. Знал ли он, что я видел ограбление? Его глаза обшаривали мое лицо в поисках какого-либо свидетельства одобрения, словно он был теннисистом средней руки, обыгравшим клубного профессионала.
- Великолепно, правда? - показал он на меха. - Лучшие накидки. Мы подарим одну из них Джейн.
- Очень мило с вашей стороны. Но ее поколение… они сложно относятся к мехам. Подарите лучше Симоне.
- Да, конечно, ей понравится. Представьте себе двух этих женщин вместе в норковых накидках. Джейн любит делать то, что ей говорит Симона…
- Откуда эти меха?
- Не знаю толком. - Делаж скользнул взглядом по книжным шкафам, словно рассчитывая найти ответ на неразрезанных страницах этих книг. - Мы их одолжили у одной рекламной компании. Мы их используем в одном фильме для Уайльдера Пенроуза.
- Значит, это реквизит?
- Именно. - Ален улыбнулся мне, радуясь возможности продемонстрировать свежий скол на зубе. Он моргнул за стеклами очков - серьезный бухгалтер, гордящийся своим участием в таком опасном предприятии. Я чувствовал - он хочет поделиться со мной сокровенным, и подумал, что еще немного - и я войду в узкий круг его ближайших друзей.
Франсес ждала меня в оранжерее, держа под мышкой папку с брошюрами. Я уже догадался, зачем ей понадобилось заезжать на виллу Гримальди - еще один этап моего посвящения в реалии "Эдем-Олимпии".
- Пол, с тобой все в порядке? Ты выглядишь так, будто что-то увидел.
- Увидел. - Я открыл пассажирскую дверь ее машины; до меня стала доходить роль, которую играли эти брошюры. Я оглядел "рейндж-ровер", наехавший на розовый куст. Удирая от Фонда Кардена, водитель глубоко продрал крыло машины. - Франсес, я впервые понял, что здесь происходит.
- Расскажи. Я вот несколько лет пытаюсь понять.
- Эти грабежи, любительский наркобизнес, все это молодеческое насилие… Люди, руководящие "Эдем-Олимпией", делают вид, что сошли с ума. Фрэнк Гальдер был прав…
Глава 28
Тенденция к насилию
- Пол?.. Это страшный секрет. Входите скорей, пока вас никто не видел.
Заговорщицки улыбаясь, Уайльдер Пенроуз открыл дверь и затащил меня внутрь. Он сделал вид, что обшаривает взглядом дорогу - не прячется ли кто-нибудь за платанами, залитыми воскресным утренним светом.
- Можете перевести дыхание. - Пенроуз закрыл дверь и привалился к ней спиной. - Похоже, пока встали только вы да солнце.
Я промолчал, дав Пенроузу возможность насладиться собственной шуткой, и последовал за ним в гостиную.
- Извините, что не смог предупредить заранее. Мы могли бы встретиться в клинике, но там все так открыто…
- Настоящий улей. - Пенроуз указал мне на кресло из хромированного металла и черной кожи. - Я в любое время рад вас здесь видеть. И Джейн. Речь не идет о срочной медицинской помощи?
- В некотором роде…
- Неужели. Да, я вижу - вы не в себе.
Тяжелые губы Пенроуза разошлись, демонстрируя озабоченность и обнажая его мощные нечищенные зубы. Он был босиком, в рубашке без воротничка, подчеркивавшей его разбойничьи могучие плечи. Он был рад видеть меня, хотя, позвонив ему в семь часов, я поднял его с постели. Он стоял так близко к моему стулу, что я ощущал ночные запахи его тела: душ он не успел принять.
- Вы пока отдохните, а я приготовлю кофе. - Он отмахнулся от лучика солнца, словно прихлопнул муху. - Видел сон - никак не могу от него избавиться…
Когда он исчез, я прошелся по комнате - она была пуста, если не считать двух кресел и стеклянного столика; здесь было так прохладно и бело, что я представил себе: отблески закатных лучей задерживаются здесь долго после наступления темноты. Осматривая это аскетическое пространство со скрытыми подвохами, я подумал о кабинете Фрейда в его доме в Хэмпстеде, где мы с Джейн побывали вскоре после нашей свадьбы. Все помещение, словно хранилище окаменевших табу, было заполнено фигурками и изображениями языческих богов. Я часто задавал себе вопрос, зачем Джейн потащила меня в дом великого психоаналитика и не подозревала ли она, что мои травмы, никак не заживавшие в течение многих месяцев, были не вполне физического свойства.
В гостиной Пенроуза, напротив, не было никаких безделушек; наиболее реальной плоскостью в этом белом кубе было притулившееся у одной из стен большое викторианское зеркало в потреснутой раме. Его потухшая серебристая поверхность напоминала тайный бассейн, который заволокло пеленой времени.
- В нем есть что-то мистическое, правда?.. - Пенроуз, лавируя кофейным подносом, показался в дверном проеме. - Я купил его в антикварной лавке в Оксфорде. Вполне возможно, что в него заглядывала юная Алиса Лиддел.
- Может быть, в один прекрасный день она выйдет из него?..
- Надеюсь.
Я подошел к камину, на котором бросалась в глаза серебряная рамка с фотографией широкоплечего мужчины лет пятидесяти. На нем была солдатская одежда цвета хаки, и он улыбался в камеру, как турист, хотя на заднем плане виднелся остов сгоревшего танка.
- Мой отец… - Пенроуз взял у меня рамку и вернул ее на место. - Убит осколком шальной мины в восьмидесятом году. Он работал на "Врачей без границ" в Бейруте. Одна из тех бессмысленных смертей, из-за которых вся остальная жизнь кажется абсолютно непостижимой. Я выбрал медицину, потому что хотел быть похожим на него, а потом стал психиатром, чтобы понять - зачем.
Рядом с портретом отца была фотография молодого человека с такими же тяжелыми бровями и мощным телосложением, он стоял на боксерском ринге со своими секундантами. Ему, одетому в перчатки, высокие в талии шорты и пропитанную потом майку, вручали значок чемпиона. Он обаятельно улыбался, невзирая на свои синяки, и я решил, что это Уайльдер Пенроуз, сфотографированный много лет назад после квалификационного боя.
- Значит, вы занимались боксом? Вид у вас вполне профессиональный.
- Это опять мой отец - в пятидесятые годы. - Уайльдер кивнул на фотографию и легко подпрыгнул на своих босых ногах. - Он был страстным боксером-любителем, тяжеловесом с очень быстрым ударом. Дрался за свой колледж, а потом, на военной службе, - за армию. Он это любил. Он и двадцать лет спустя выходил на ринг.
- Даже когда стал врачом? Странноватый спорт он выбрал. Ушибы головы…
- Тогда сотрясения мозга мало кого волновали. - Пенроуз сжимал и разжимал кулаки. На его лице мелькнуло выражение зависти и восхищения, с которыми он давно смирился, но которыми не хотел делиться с другими. - Бокс открывал его потаенные качества: вне ринга он был мягкий человек, примерный муж и отец, но, оказавшись внутри канатов, становился жестоким. Он принадлежал к тому типу истинно кровожадных людей, которые даже не догадываются об этом.
- А вы?
- Кровожаден ли я? - Пенроуз, ухмыляясь, легонько ударил меня в левую почку. - Пол, что за мысль?
- Я хотел сказать, вы занимались боксом?
- Занимался немного, но…
- Ринг пробуждал в вас дурные наклонности?
- В яблочко, Пол. Вы чуткий человек. Но тем не менее бокс навел меня на одну важную мысль, в особенности это касалось спортивной карьеры моего отца… - Пенроуз уселся на кресло лицом ко мне и налил кофе. Его губы разошлись в щедрой улыбке, открывшей шрам на одной из них. - Обо мне можете не беспокоиться. Давайте поговорим о ваших проблемах. Вы сказали, что нужна срочная медицинская помощь… случайно не венеролога?
- Насколько я знаю - нет.
- Хорошо. Люди становятся застенчивы, когда дело касается сексуальных болезней, и на то есть основательные дарвинистские причины. В вашем случае, поскольку вы супружеское ложе разделяете с врачом…
- Уайльдер, речь идет не обо мне.
- Слава богу. И о ком же идет речь?
- Об "Эдем-Олимпии". А точнее, о ее администрации.
- Продолжайте. - Пенроуз поставил свою чашку и удобно развалился в кресле. Руки свободно повисли от плеч, костяшки пальцев почти касались пола, отчего вид у него стал максимально безобидный. - Вы уже говорили об этом с Джейн?
- Она слишком занята своей работой. - Собравшись, я сказал: - Я подумываю обратиться к французским властям - их нужно информировать о серьезных вещах, которые здесь творятся. В этом замешаны влиятельные люди из "Эдем-Олимпии" и каннской полиции, и мне нужен кто-то, на кого я мог бы положиться, человек достаточно влиятельный. Иначе я ничего не добьюсь.
Пенроуз разглядывал свои обкусанные под корень ногти.
- Вы имеете в виду меня?
- Вы здесь главный психиатр. Может быть, речь идет о проблеме душевного здоровья. Вы один из немногих здешних начальников, которые в этом не замешаны.
- Рад это слышать. Это как-нибудь связано с Дэвидом Гринвудом?
- Вероятно. Он знал, что здесь происходит, и, возможно, его убили, чтобы упредить его действия. Но проблема куда шире, чем дело Гринвуда.
- Ясно… Так о чем конкретно вы хотите сообщить? О некоем преступлении?
- О неких преступлениях, - я понизил голос, почувствовав внезапно зеркало у меня за спиной. - О самых разных - ограблениях, убийствах, преднамеренных автомобильных наездах, наркоторговле, расистских налетах, педофилии. Здесь действует хорошо финансируемый преступный синдикат, возможно, связанный с каннской полицией.
Пенроуз поднял руки, заставляя меня замолчать.
- Бог мой, это страшные преступления. А кто же конкретно замешан в этих преступлениях?
- Верхушка администрации "Эдем-Олимпии". Паскаль Цандер, Ален Делаж, Агасси и вообще чуть ли не все председатели и директора компаний. Плюс еще те, кого убил Гринвуд, - Шарбонно, Робер Фонтен, Ольга Карлотти. Насколько я понимаю, это серьезное обвинение.
- Серьезное. - Пенроуз еще глубже погрузился в свое кресло - плечи торчком проступили под его хлопчатобумажной рубашкой. - Скажите мне, Пол, почему вы - единственный, кому известно об этой волне преступлений?
- Не единственный. Люди знают больше, чем говорят, - большинство охранников, секретарша Гринвуда, вдовы убитых шоферов. Поговорите с ними.
- Непременно. Вооруженные ограбления, расистские нападения - вы уверены, что все это происходит?
- Я это видел.
- Где? На пленке? Камеры наблюдения катастрофически ненадежны. Кто-то пытается открыть дверь своей машины не тем ключом, а вам кажется, что вы видите Великое ограбление поезда. Кто показывал вам эти пленки? Гальдер?
- Не видел я никаких пленок. Я был живым свидетелем тех преступлений, о которых говорю.
- Где? В каком-нибудь театре души?
Я пропустил это мимо ушей и продолжил: