Делажи продолжали стоять, обнявшись в дверях, рядом с "мерседесом", откуда они наблюдали за Джейн, как заботливые приемные родители на любительском представлении, где их горячо любимое чадо впервые вышло на сцену. Симона следила за Джейн своим обычным преданным взглядом, в котором сквозила все та же робкая любовь, которую я подметил при их первой встрече. Ален кивнул ей; он не был уверен в Джейн, но в то же время не сомневался в ней - высокопоставленный бюрократ, радующийся возможности забыть на время о делах и подбодрить друга семейства на новом поприще. Глядя сквозь ночной воздух на эту опасную пару, я представил их римских предков, администраторов колониального Прованса. Вот они сидят перед ареной в Ниме и смотрят, как отважно принимает смерть их любимая рабыня. Искусство Уайльдера Пенроуза состояло не в том, чтобы довести Делажей до безумия, а чтобы они казались нормальными.
Гальдер догнал меня и взял за руку, когда я садился в "пежо".
- Мистер Синклер, я могу привести ее к вам. Они всегда хотели, чтобы я…
- Спасибо, но тогда они вам этого во всю жизнь не простят. А с меня что взять - постылый муж-надоеда.
Я остановил "пежо" у въезда в переулок. Джейн все еще стояла, опершись о "мерседес", ее сумочка раскачивалась, как фонарь сигнальщика. Ее глаза были устремлены в никуда, но она словно бы пробуждалась через каждые несколько секунд, когда заставляла себя сделать вдох. Она не узнала ни меня, ни свою машину и, показывая рукой внутрь лимузина, пригласила меня в свой будуар. Делажи, спрятав лица за воротниками своих пальто, одобрительно кивали ей от дверей - они еще не поняли, кто я.
У "пежо" остановился молодой француз в черных брюках и белой рубашке. По въевшемуся в его одежду затхлому запаху пищевого жира я догадался, что это официант, жаждущий потратить свои чаевые. Заинтригованный странным сочетанием - первоклассный автомобиль и новенькая шлюшка на задворках, он оценивал Джейн, как знаток оценивает лошадь. Предположив, что Делажи - ее сутенеры, он направился к Джейн, с одобрением поглядывая на ее гибкое тело.
Я вышел из "пежо" и направился к "мерседесу". Делажи наблюдали за тем, что происходит на заднем сиденье, где расположились Джейн и ее клиент - бок о бок, но в то же время отчужденно, как люди, случайно оказавшиеся в одном вагончике американских горок. Француз расстегнул ширинку. Одной рукой он шарил в своем бумажнике, а другой гладил бедро Джейн, стараясь расшевелить ее, - она сидела неподвижно, откинувшись на подголовник, словно пассажир, оцепеневший в преддверии неминуемого столкновения.
- Пол… идите сюда. - Увидев меня, Ален Делаж махнул рукой и чуть подвинулся, освобождая мне место рядом с Симоной. - Я рад, что вы пришли. Мы думали…
Он был счастлив меня видеть, доволен, что столь ценный инвестор не поленился прийти. Симона потянула меня в проем двери, а сама отодвинулась, освобождая лучшее зрительское место. Оказавшись прижатым к ней, я обратил внимание, что она не надушилась, а на ее лице нет косметики, словно для того, чтобы не притуплять чувства и подготовить свой вкус к этому самому изысканному из блюд.
Я отодвинулся от них и, опершись на крышу "мерседеса", спокойно сказал:
- Я рад, что пришел. Что здесь происходит?
- Пол? - Ален был удивлен моим ровным, но агрессивным голосом. - Джейн… Она сказала, что предупредила вас. Она хотела попробовать…
- Ей это интересно. - Симона успокаивающе взяла меня под руку. - Как и все жены…
В салоне "мерседеса" француз держал бумажник в зубах. Он ухватил Джейн за руки, пытаясь ее удержать, а она, сопротивляясь, молотила своими маленькими кулачками по крыше машины. Когда я открыл дверь, он выругался и отпустил Джейн. Он сунул бумажник в карман брюк и с потоком брани выскочил из салона. Он попытался было ударить меня, но я ухватил его за руку и со всей силы швырнул на капот. Он качнулся, восстановил равновесие и, решив, что я ему не по зубам, зашагал прочь, на ходу объясняя что-то уличному фонарю.
Делажи смотрели, как я вытаскиваю Джейн из машины. Вид у них был разочарованный, но покорный - ну, сглупил человек в дружеской компании, увлекся инвестор драматическим действом на сцене и кинулся спасать ведущую актрису. Симона уже открыла заднюю дверь и принялась выметать с сиденья блестки, осыпавшиеся с платья Джейн.
Мы подошли к "пежо", и Джейн обхватила меня руками - ни дать ни взять ребенок, пробудившийся от кошмарного сна. Она потрогала ссадины у себя на щеке и попыталась стереть помаду с губ.
Под слоем косметики ее лицо было безжизненным, и я чувствовал, что она так еще до конца и не осознает, что с ней произошло.
- Пол, ты пришел… - Ее пальцы вцепились в мои плечи. - Что-то тут разладилось. Я почувствовала, что это больше не игра…
Я прижал ее к себе - впервые так крепко со дня нашего приезда в "Эдем-Олимпию".
- Джейн, дорогая моя, игрой тут и не пахло…
Когда я остановился за "рейндж-ровером" Гальдера, она спала. Он стоял у дверцы и смотрел, как я откидываю волосы с ее лица. Она очнулась и с каким-то ошарашенным удивлением заглянула в мои глаза, словно я был ее однокашником, старым приятелем по медицинской школе, которого она случайно встретила в жизненном тупике.
Гальдер провожал взглядом едущие мимо машины, пожилых водителей и широкоплечих трансвеститов. Делажи отбыли в своем "мерседесе", смирившись с тем, что вечер испорчен. Наконец простодушный взгляд Гальдера остановился на мне, и по его выражению я понял, что он меня осуждает за все случившееся с Джейн.
- Она в порядке, мистер Синклер. Вы можете отвезти ее домой, в Лондон. - Он взглянул на ключи от "пежо", которые я сунул ему в руку. - Вы хотите, чтобы я вел машину?
- Да. Но только не в "Эдем-Олимпию".
- Это правильно. Там вам грозит опасность.
- Я знаю. Мне понадобилось немало времени, чтобы понять это. Фрэнк, я хочу, чтобы вы поехали в Марсель и отвели Джейн к британскому консулу.
- В Марсель? Это целая ночь езды.
- Вот и прекрасно. Не будете мне мешать. Джейн через несколько часов проснется. Купите ей где-нибудь чашечку кофе. Расскажите ей все, что нам известно, о смерти Франсес Баринг, о библиотеке, о том, почему Гринвуд пристрелил всех этих людей, об Уайльдере Пенроузе и его лечебных классах. Найдите британского консула, и пусть Джейн заявит, что потеряла все свои деньги и паспорт. Он ей выдаст что-то вроде laissez-passer. Проследите, чтобы она непременно села в самолет и улетела в Англию.
- А вы, мистер Синклер?
- Я прилечу к ней в Лондон. Но сначала мне нужно сделать кое-что здесь. Мне понадобится ваш "рейндж-ровер".
- Хорошо, если вам так надо. Я скажу, что его у меня угнали.
- И ваш пистолет. Не волнуйтесь, я проходил огневую подготовку.
Рука Гальдера нырнула к кобуре. Он взглянул на меня в свете фар проезжающей машины, отстегнул кобуру от ремня и протянул мне оружие.
- Мистер Синклер, вы очень сильно рискуете.
- Может быть. Но есть люди, которых нужно остановить. Вы это знаете, Фрэнк. Вы знаете это с того самого дня, когда убили Гринвуда.
- И тем не менее… - Гальдер снял куртку и стащил с себя форменку, дождался, когда я застегну на себе ее молнию. - Вы поосторожнее. Они вас будут искать.
- Они ждут, что я появлюсь в "пежо" вместе с Джейн. Мне нужно будет поездить по "Эдем-Олимпии". Что бы ни случилось, о вас я не скажу ни слова. Недалек тот день, когда вы станете шефом службы безопасности "Эдема-два". Вы воспользуетесь этим лучше, чем Паскаль Цандер.
- Да. - Мы подошли к его "рейндж-роверу". - Что именно вы собираетесь делать?
- Да так, нужно заплатить кое-какие старые долги. Лучше вам не знать подробностей.
Гальдер протянул мне свой электронный ключ.
- Эта штука откроет вам любые двери в "Эдем-Олимпии". Я вернусь из Марселя и оставлю "пежо" в аэропорту Ниццы. Они решат, что вы улетели в Лондон. Будьте осторожны, мистер Синклер…
Я дождался, когда он сядет в "пежо" и уедет вместе с Джейн. Она спала на пассажирском сиденье, лицо у нее было бледное и безучастное, еще моложе, чем у той девочки-доктора, что я когда-то встретил в больнице Гая, - уставшая Алиса, заблудившаяся в мире зеркал.
Глава 42
Последнее задание
Робкий луч тронул крылья и хвостовое оперение застывшего самолета, согревая холодный металл: между мысом Антиб и островом Иль-де-Леран забрезжил рассвет. Я сидел на переднем сиденье "рейндж-ровера" и смотрел, как отступает по росистой траве ночь, крадется, словно вор, между ангарами и пожарными машинами. Ночь над моей головой словно не спешила уходить, но потом все же качнулась и быстренько ретировалась за Эстерель. Механики заправили топливом двухмоторный "чероки", и по летному полю поплыл запах авиационного керосина.
Этот самолет, припаркованный за проволочным забором, которым был обнесен аэродром, всю ночь скрашивал мое одиночество. Мне было никак не уснуть, и я прислушивался к шуму машин на автостраде, по которой мчались в Париж автобусы с туристами и грузовики с кабачками, пылесосами и мобильными телефонами. А мой поврежденный "Гарвард", на двигателе которого запеклась земляная корка, в это время торчал в ангаре-отстойнике в Элстри. Чего в "Эдем-Олимпии" не умели, так это летать; определенности всемирного тяготения, скорости ветра и подъемной силы были им чужды. Отсутствовала и необходимость исследовать какие-либо внутренние пространства, прокладывать почтовые маршруты в наших головах. Один лишь Уайльдер Пенроуз и составлял для нас атлас пунктов назначения, черные географические карты на бланках рецептов, населенные извращенными животными вроде Симоны и Алена Делажей.
В мои ладони впитался запах платья Джейн, напоминавший мне о нашем объятии на Рю-Валентин. Она, должно быть, уже добралась до Марселя и теперь сидит с Гальдером в кафе у Старого порта, смущаясь своего одеяния ночной бабочки и слушая рассказ о тайной жизни "Эдем-Олимпии". В девять часов она должна поднять с постели британского консула, а вскоре после этого отправиться в аэропорт. Она будет лететь в Лондон высоко над долиной Рона, а Франсес Баринг в Марина-Бе-дез-Анж в это время по-прежнему будет лежать на своей кровати с полосатым платьем на животе и смокингом Гринвуда на ногах. А Дмитрий Голядкин наверняка ходит по виллам Суперканн и предлагает видео с кадрами ее смерти…
Мимо меня, стуча поршнями, проехала "мобилетта" с узкоплечим мотоциклистом в огромном шлеме за рулем. К заднему сиденью была привязана зеленая сумка, из которой торчали рыболовные принадлежности. В поисках выезда к морю он сделал круг на следующем разветвлении и вернулся ко мне. Остановился напротив демонстрационного зала "Ностальжик авиасьон" и заглушил двигатель. Спешившись, откинул щиток шлема, и я узнал Филиппа Бурже, брата убитого заложника.
Когда я вышел из "рейндж-ровера", он с удивлением уставился на мою синюю форменную куртку, словно ожидая ареста.
- Пол Синклер? Слава богу. А мне уж показалось…
- Я рад, что вы пришли. - Я пожал ему руку, удивившись, как она холодна. - Когда я вам звонил вчера вечером, вы колебались.
- Ну, в последний момент всегда возникают сомнения. Я думал об этом несколько месяцев. - Он настороженно поглядывал на меня, не до конца уверенный, что я и есть тот человек, которого он видел в Пор-ле-Галере. Он махнул рукой в сторону "рейндж-ровера". - Вы один?
- Да. Никто не узнает, что я вам звонил.
Он снял шлем и взял его под руку. Его лицо школьного учителя было бледнее, чем прежде, и я догадался, что после моего звонка он не смог уснуть. Убедившись, что я владею собой, он поставил шлем на сиденье "мобилетты" и принялся отвязывать свои рыболовные снасти. Потом поднес ладони ко рту и принялся дуть на них. Делал он это чуть дольше, чем нужно было, чтобы отогреть пальцы.
- Так что же, мсье Бурже?
- Мне нужно еще минутку. Это серьезное решение, я даже вообразить себе не могу всех его последствий. - Говорил он тихим голосом, словно для очистки совести. - Я очень внимательно слушал то, что вы вчера говорили.
- Это все правда - убийство моего друга, склад оружия…
- Я решил, что настало время действовать. Мы наслышались всяких рассказов о нападениях в Ла-Боке, изнасилованиях иммигранток. Но тут все куплены. Это какой-то фашизм выходного дня, где штурмовики, сделав дело, рассеиваются.
- Но пятна крови остаются. Вы говорили с шоферскими вдовами?
- Нет. Не хотел их расстраивать. Они дадут свидетельские показания, если в этом возникнет нужда. Расследование гибели их мужей прекращено. Судья сказал, что они были заложниками, и вдовы приняли это на веру. Но это неправильно, мистер Синклер.
- Поэтому-то я и собираюсь действовать.
- Один? Это неразумно. Давайте я поеду с вами.
- Нет. Трех убитых заложников вполне достаточно.
- Вы собираетесь в "Эдем-Олимпию"? А как вы туда попадете? Там надежная охрана.
- Сейчас воскресное утро. У меня есть "рейндж-ровер" и специальный пропуск. - Пытаясь успокоить этого разволновавшегося учителя, я сказал: - Я арестую нескольких ключевых персон и отведу их на телецентр. Там есть прямая связь с "Тэ-эф-один" в Париже.
- Публичное признание? Здорово. Это наилучшее правосудие, доступное сегодня. - Он отстегнул длинный парусиновый чехол с удочками. - Не люблю дневное телевидение, но сегодня буду смотреть. Удачи вам, мистер Синклер.
Он пожал мне руку, выдавил одобрительную улыбку и сразу же оседлал свой мотоцикл, чтобы не смущать меня одолевавшими его сомнениями.
Я смотрел, как он набирает скорость, спрятав лицо за шлемом. Не поворачиваясь, он в последний раз махнул мне рукой. Механики прогревали двигатели "чероки", шум которых мешал мне думать. Я забрался на заднее сиденье "рейндж-ровера" и, расстегнув парусиновый чехол, осмотрел помповое ружье. К стволу скотчем была прикручена упаковка с крупнокалиберными патронами; тяжелая утиная дробь - таким же боеприпасом вышиб себе мозги Хемингуэй. Оружие Жака Бурже отомстит за него.
В двадцати ярдах от меня находился демонстрационный зал "Ностальжик авиасьон" с его коллекцией всяких раритетов, сидений-катапульт и радиальных двигателей - настоящая пещера Аладдина, таившая гораздо больше возможностей, чем мог предложить Уайльдер Пенроуз. Глядя на летный шлем сороковых годов, я вспомнил о светловолосой пассажирке, сидевшей за спиной того летчика, что распугал участников церемонии в "Эдеме II". На ней были старинные очки, купленные в "Ностальжик авиасьон" или одолженные одним из ее поклонников-летчиков как дань ее красоте и острому язычку. Жаль, что я не смог улететь с Франсес Баринг к солнцу…
Было 6.45. Каким бы любезным ни оказался британский консул, на формальности уйдет какое-то время, и, пока Джейн сядет в самолет, уже наступит полдень. Известия о том, что вскоре должно произойти в "Эдем-Олимпии", просочатся в прессу лишь к вечеру, когда тот, кто останется в руководстве бизнес-парка, решит наконец вызвать полицию.
Повезет мне или нет - другой вопрос, но дело непременно дойдет до международных агентств новостей, а трупы виновных будут лежать за моей спиной, словно охотничьи трофеи. Пройдет несколько дней, и Джейн, если только она прилетит на юг Франции, встретится со мной в тюремной камере, а потом выступит в качестве первого свидетеля защиты. А за ней толпою пойдут другие: Изабель Дюваль и шоферские вдовы, сеньора Моралес и Филипп Бурже, жены и братья рабочих-арабов, нашедших смерть на темных улицах Ла-Боки, японские видеоинженеры, которых доставят из Токио, менеджеры ювелирных магазинов из Ниццы, отошедшие от дел проститутки и официанты с виллы Гримальди. Чтобы спасти престиж местной полиции и судебных чиновников, а также сохранить мечту об "Эдеме II", с моей защитой заключат сделку, а если понадобится, меня помилует президент.
Я зарядил дробовик и сунул его под заднее сиденье. Когда доберусь до "Эдем-Олимпии", мои жертвы еще будут спать. Начну я с Алена и Симоны Делажей - они еще не успеют очухаться после поздних бдений на Рю-Валентин. Джейн сказала мне, что Симона держит в прикроватном столике маленький хромированный пистолет, значит, она будет первой. Я убью ее во сне из пистолета Гальдера, и тогда мне не придется смотреть в ее гневные глаза. Потом я пристрелю Алена - он сядет на кровати, утопая в крови жены, и, топорща усы, потянется за своими очками, пытаясь сообразить, какой же административный просчет привел к его смерти.
Я знал, что Делажи всегда спят со включенным кондиционером, а значит, окна будут закрыты и никто не услышит выстрелов. Следующим станет Уайльдер Пенроуз - угрожая ружьем, я прикажу ему встать с постели и следовать в пустую белую комнату, где он излагал мне свой манифест. Он до самого конца будет дружелюбен, вкрадчив и участлив, будет пытаться завоевать меня и по-братски очаровать, а его обкусанные до мяса ногти будут тем временем отвлекать мой взгляд. Я восхищался тем, как он сумел завладеть мной, но я пристрелю его перед старинным зеркалом - еще одной, теперь навсегда закрытой, дверью в мир Алисы. Затем наступит черед Детивеля и Кальмана, а последним станет Дмитрий Голядкин, спящий на своей койке в здании службы безопасности. До телецентра я рассчитывал добраться к первым дневным новостям, но, что бы ни произошло, я не сомневался: "Эдем-Олимпия" будет в центре внимания информационных агентств. На сей раз будут заданы все вопросы и получены ответы.
Я прислушался, как "чероки" подруливает к полосе, потом самолет остановился и стал проводить предвзлетную проверку. Его винты отбрасывали утренний свет назад к солнцу, а басовитый вой его двигателей, казалось, предупреждал жителей Ривьеры, выводил их из состояния оцепенения.
Я завел "рейндж-ровер", дал задний ход от демонстрационного зала "Ностальжик авиасьон" и направился к прибрежному шоссе. "Чероки" побежал по взлетной полосе, уверенно поднялся в воздух и, заложив крутой вираж над морем, направился к горам Суперканн. Я проводил его взглядом, и он скрылся за "Эдем-Олимпией" и "Софией-Антиполисом"; пассажиры еще раз пробегали тексты своих выступлений на советах директоров "Сандоса" и "Сибы", "Роша" и "Рон-Пуленка" - фармацевтических компаний, чье благословение осеняет мирный сон горожан и туристов, лежащих за своими зашторенными окнами. Пляжи у прибрежного шоссе были завалены старыми журналами с кинозвездами и пустыми банками из-под кремов для загара, осколками мечты, выброшенными на берег вместе с другим мусором. Я ехал все дальше и дальше, думая о Джейн, Франсес Баринг, Уайльдере Пенроузе и готовясь завершить миссию Дэвида Гринвуда.