Помахав рукой ночным дежурным, я через вестибюль клиники подошел к выходу на парковку. Лифт поднимал меня на крышу, а я разглядывал в зеркале свое растрепанное отражение - наполовину детектив-любитель со шрамами на лбу и распухшим ухом (такова цена подглядывания в замочную скважину), наполовину эксцентричный наездник (как усядется на своего любимого конька, так и скачет). Джейн, как всегда, была права. Я слишком большое значение придавал трем пулям и целехонькому гаражу. Какой-нибудь слабонервный жандарм вполне мог выстрелить в насосную, когда двигатель переключился на режим подачи очистителя - парень услышал какое-то странное ворчание и испугался. Пуля, угодившая в бассейн, могла срикошетировать от розовой беседки, а потом чей-нибудь солдатский сапог мимоходом сбросил ее в воду. Заложники, вполне вероятно, погибли на дороге - Гринвуд пристрелил их, когда они попытались спастись бегством. То, что расписывал нам Уайльдер Пенроуз, да и официальную версию, обнародованную пресс-службой "Эдем-Олимпии", нельзя было воспринимать буквально.
Двери лифта открылись на крышу, где, кроме "ягуара", других машин не было. Медицинский персонал и приезжающие на прием руководители оставляли свои машины этажом ниже, но я предпочел вид, открывавшийся на залив Напуль и на ласковое, ленивое море, которое, как сомлевшая любовница, притулилось к согнутой руке Эстереля.
Я облокотился на перила, вдыхая запах сосен и смесь фармацевтических ароматов, проникавших из вентиляционной шахты. Я думал о Джейн и ее новом кабинете, когда услышал крик на нижнем этаже - приглушенный крик протеста, за которым последовал звук удара по человеческому телу. Второй голос обличал кого-то на смеси русского и арабского.
Я подошел к ограждению центрального колодца, готовый позвать на помощь. По круговому пандусу спускались два лимузина. Шоферы остановились на третьем уровне, вышли из машин и открыли задние двери, чтобы пассажиры могли с близкого расстояния наблюдать за жуткой сценой, которая разворачивалась перед ними на пустом парковочном пространстве.
На цементном полу среди россыпи бус и браслетов стоял на коленях сенегалец в цветастом плаще. Несмотря на слабое освещение, я разглядел кровоподтеки на его лице и капли крови, падающие на пластиковый пакет, заполненный дешевыми часами и авторучками. Сенегалец - почтенный мужчина с небольшой бородкой - пытался собрать свой скромный товар, словно заранее зная, что день все равно пропал. После нескольких попыток он извлек маску с шутовскими кисточками из-под каблуков охранников, которые тем временем колотили коренастого европейца в дешевом светлом костюме. Их жертва еще стояла на ногах, протестуя на плохом французском с русским акцентом и закрываясь от дубинок окровавленными руками. Трое охранников в синих рубашках, почерневших от пота, загнали этого человека в угол и, избивая, заставили упасть на колени.
Я отвернулся, пораженный этой жестокостью, а потом принялся кричать - я обращался к боссам, глазевшим на экзекуцию из своих лимузинов. Но они были слишком поглощены происходящим и не замечали меня. Они сидели перед открытыми дверями, невозмутимые, как римские сенаторы, наблюдающие за наказанием провинившегося гладиатора. Я узнал Алена Делажа, очкастого бухгалтера, который подвозил Джейн до клиники. Он и его попутчики были одеты, как члены боулинг-клуба "Эдем-Олимпии" - в кожаные куртки на молниях, застегнутые по самую шею.
Избиение прекратилось. Русский, опершись о стену, кашлял и пытался очистить свой костюм от крови. Охранники удовлетворенно пристегнули свои дубинки и сделали шаг назад - в темноту. Зажужжали стартеры, и лимузины тронулись к выезду, увозя зрителей этого импровизированного спектакля в декорациях гаража.
Держась за перила, я захромал вниз по пандусу в поисках телефона, чтобы вызвать бригаду скорой. Африканец уже стоял на ногах, разглаживая свой порванный плащ, а русский сидел в своем углу, тряс головой и пытался набрать грудью воздуха.
Я скакал вниз по пандусу, пытаясь привлечь их внимание, но из-за столба вдруг появилась фигура в форме и встала на моем пути.
- Мистер Синклер… Осторожнее. Полы здесь жесткие. Не ушибитесь.
- Гальдер? - Я узнал черное с бледным отливом лицо. - Вы видели все это?..
Я почувствовал сильную руку Гальдера у себя на локте - он не дал мне упасть, когда я поскользнулся на пятне масла. От его внимательных глаз не ускользнула моя нетвердая походка, и теперь он пытался понять - пьяный я или обкуренный, но лицо его оставалось непроницаемым - ни одна морщинка не нарушала его тонкие черты.
- Гальдер, это были ваши люди. Что здесь происходит?
- Ничего, мистер Синклер, - интонации Гальдера призваны были вселить в меня спокойствие. - Так, небольшое дельце, связанное с обеспечением безопасности.
- Небольшое? Да они этих двоих чуть не убили. Им нужен врач. Вызовите по своей рации доктора Джейн.
- Мистер Синклер… - Гальдер оставил попытки успокоить меня. - Это чисто воспитательное мероприятие, к вам оно не имеет никакого отношения. Я провожу вас до машины.
- Не суйтесь… - Я оттолкнул его. - Я умею ходить. Вы ошиблись - это не тот русский, которого я видел сегодня утром.
Гальдер глубокомысленно кивнул; нажав кнопку лифта, он сказал в тон мне:
- Тот русский, не тот русский - это должно послужить уроком. Мы ведь не можем быть повсюду. Это темная сторона "Эдем-Олимпии". Мы работаем без устали, чтобы вы и доктор Джейн могли наслаждаться солнышком.
- Темная сторона? - Пинком ноги я распахнул дверь и, уставившись в упор на Гальдера, дождался его ответного взгляда. - Вдалеке от теннисных кортов и бассейнов, которые вы так ненавидите? Не хотел бы я оказаться на этой темной стороне.
- В этом нет необходимости, мистер Синклер. За вас это делаем мы.
- Гальдер… - Я понизил голос, который эхом отдавался в темных галереях. - Ваши люди вели себя как убийцы.
- Ну, каннская полиция отделала бы этих двоих куда как хуже. Считайте, что мы оказали им любезность.
- А эти лимузины? Алан Делаж и остальные шишки смотрели на все на это. Не слишком ли? Впечатление такое, что этот спектакль разыграли специально для них.
Гальдер, как всегда, был избыточно вежлив - он кивнул, дожидаясь, когда я вместе с лифтом уберусь на крышу.
- Может, и так. У некоторых из ваших соседей в "Эдем-Олимпии" такие… продвинутые вкусы.
- Так значит, это было специально устроено? Все тщательно подготовлено, чтобы вы могли позабавиться?
- Не мы, мистер Синклер. И уж определенно не я. - Он отступил от лифта, сделал прощальный жест и пошел вниз по пандусу - его каблуки застучали по бетону.
Я уселся в "ягуар" и вдохнул вечерний воздух. Внезапно запах дезинфекции и кондиционированного воздуха показался мне более реальным, чем свежий аромат сосен. Я был зол, но чувствовал странное возбуждение, словно вышел невредимым из авиакатастрофы, в которой пострадали мои попутчики. Пот и вонь насилия сгустили воздух и изменили приоритеты в этом мире.
Не заводя двигатель, я снял машину с ручника и накатом двинулся вниз по пандусу. У меня возникло искушение сбить Гальдера, но, когда я проезжал мимо него, русского и сенегальца уже не было, а рядом с лужицами крови сверкали разбросанные бусины.
Глава 8
Библиотека Алисы
Неколебимая, как жена пилота-камикадзе, защищающая обломки мужнина самолета, миссис Ясуда стояла на мощеной дорожке рядом с домом и смотрела, как поврежденный "порше" мистера Ясуды поднимают на эвакуационный грузовик. Лебедка стонала и вздыхала, разделяя с автомобилем всю причиненную ему боль. В результате косого столкновения передком было с корнем вырвано правое крыло, разбита фара, а лобовое стекло все покрылось мелкими трещинами, и мистеру Ясуда пришлось пробить в нем дырку, чтобы была видна дорога.
Миссис Ясуда совершенно бесстрастно рассматривала эту дыру, на ее лице не было ни кровинки, словно происшествие со спортивным автомобилем ее мужа остановило в ней часы человеческих реакций. Когда водитель эвакуатора попросил ее расписаться, она крупным наклонным почерком изобразила свою фамилию и, удалившись в дом, закрыла за собой дверь, прежде чем водитель успел сделать прощальный жест кепкой.
К счастью, мистер Ясуда отделался легким испугом, в чем я убедился за несколько часов до этого. В три часа ночи я еще не спал. Оставив Джейн, которая лежала, как подросток, засунув голову под подушку, я бродил голышом из одной комнаты в другую и все пытался найти приемлемое объяснение отвратительному происшествию на парковке клиники.
Это проявление жестокости выбило меня из колеи. Мы с Джейн отправились обедать в Канны, но я помалкивал о случившемся; и все равно, подспудно это не давало мне покоя - даже не сама жестокость, глубоко мне претившая, а новое открытие: "Эдем-Олимпия" предлагает своим обитателем больше, чем кажется на взгляд со стороны. Над бассейнами и аккуратными газонами, казалось, витал дух насилия.
Накинув на себя ванный халат, я поцеловал крохотную ручку Джейн, которая все еще пахла больничными реагентами, - ее пальчик, подчиняясь детскому рефлексу, распрямился. Я спустился по лестнице, открыл дверь террасы и прошел по лужайке мимо бассейна, затянутая пленкой поверхность которого напоминала черный пол танцплощадки. Я открыл проволочную калитку на теннисный корт и принялся выхаживать вдоль разметки, отчетливо различимой в лунном свете. Из головы у меня не выходил отрешенный взгляд старого сенегальца.
К ясудскому дому подъехала машина - двигатель ее работал неустойчиво. Машина неуверенно ехала на первой передаче, а когда она поворачивала к дому, послышался скрежет металла о покрышку. В кабинете миссис Ясуды на первом этаже зажглась настольная лампа - значит, она все время сидела там в темноте, может быть, наблюдала, как ее сосед-англичанин мечется на грани безумия. Она подошла к окну и помахала мужу, выходящему из поврежденной машины.
Несколько минут спустя я увидел их сквозь щелки жалюзи на окнах спальни. Коренастый бизнесмен, еще не снявший свою кожаную куртку, расхаживал по комнате, энергично жестикулируя, а его жена наблюдала за ним с кровати. Он словно бы разыгрывал перед ней фильм, насыщенный сценами насилия, может быть, даже показанный в здании японского землячества в Каннах в тот вечер. Наконец он разделся и сел в ногах кровати - настоящий крепкотелый самурай. Его жена встала у него между колен, положив руки ему на плечи, и наконец он скинул штрипки ночной рубашки с ее плеч.
Они стали заниматься любовью, а я покинул теннисный корт и побрел назад в дом. Лежа рядом с Джейн, я слышал, как она шлепает губами, видя сны, которые и положено видеть молодой жене. Где-то неподалеку загудел автомобиль, ему ответил другой: машины возвращались со своих ночных застав.
Сеньора Моралес давала утренние наставления уборщицам-итальянкам. Теперь в течение часа они будут работать внизу, а я за это время успею побриться, принять душ и поразмышлять над тем, как убить день. Поток факсов и электронной почты из Лондона пошел на убыль - с моего согласия Чарльз взял на себя груз забот по редактированию обоих авиационных журналов.
Предчувствуя еще один неизбежно скучный день в "Эдем-Олимпии", я снова улегся на кровать, ощущая тепло, оставленное телом Джейн. Вернувшись из Канн, мы тоже занимались любовью, что теперь случалось все реже и реже - Джейн после долгого дня приходила домой измотанной. В бизнес-парке секс сводился к тому, что показывали по телевизионным каналам для взрослых. Но Джейн возбудилась, вкусив от запретного плода - поездки в Канны экспромтом. Импульсивные решения шли вразрез со всем укладом жизни в "Эдем-Олимпии". Мне показалось, что, когда она вышла из машины на Круазетт, у нее чуть ли не закружилась голова. В табачной лавке недалеко от "Мажестик" она прихватила со стенда номер "Пари-Матч" и спокойненько вышла, не заплатив. Журнал лежал на нашем столике в ресторане "Мер-Бессон" рядом с айоли из трески и моркови, и Джейн наслаждалась тем, что украла его. Она пожимала плечами и весело улыбалась, радуясь благодатной молнии, на мгновение осветившей наш чересчур упорядоченный мир. Интеллектуальный климат в "Эдем-Олимпии" был неизменен, нравственный термостат был установлен где-то между "долгом" и "благоразумием". Чувства изгонялись из наших жизней, все коченело - даже солнечный свет казался бледнее. Украденный журнал побудил нас заняться любовью…
Под аккомпанемент жужжащих внизу полотеров я принялся рыскать по пустым спальням в поисках еще каких-нибудь следов Гринвуда. В детской, опоясанной фризом с мультяшными изображениями утенка Дональда, Бабара и Тинтина, я уселся на цветастый матрас и стал думать о ребенке, которого, дай бог, когда-нибудь родит Джейн, о том, как он будет играть в такой же вот светлой комнате.
Рядом с ванной находился встроенный шкаф, украшенный иллюстрациями Тенниела к Алисе. Я открыл дверцы, и моим глазам предстала скромная библиотека - первый реальный след пребывания здесь Гринвуда. На полках стояло экземпляров тридцать "Алисы в стране чудес" и "Алисы в Зазеркалье" в переводах на французский, испанский и даже сербо-хорватский. В прошлый уик-энд Уайльдер Пенроуз за рюмкой сказал мне о любви Дэвида к Алисе и о том, что он организовал в "Эдем-Олимпии" общество Льюиса Кэрролла. Парижские сюрреалисты считали Кэрролла одним из своих предшественников, но как раз "Эдем-Олимпия" казалась малоподходящей почвой для поклонников Кэрролла. А может быть, руководители межнациональных компаний обладали более изощренным, чем я думал, чувством юмора и узрели родство между бизнес-парком и гиперлогикой Алисы.
Книги были довольно захватанными - детишки из приюта в Ла-Боке, судя по всему, были завзятыми читателями. На форзацах написаны имена - видимо, рукой Дэвида.
"Фатима… Элизабет… Вероника… Наташа…"
- Все страньше и страньше, - Джейн провела рукой по корешкам книг в шкафчике. - Оказывается, этот русский, который надавал тебе тумаков, просто хотел взять библиотечную книжку для своей дочери Наташи.
- Похоже.
- Ты переполошился, и попусту. Не каждый ведь русский на Лазурном берегу - мафиози. Бедняга просто хотел познакомить Наташу с английской классикой. А ты тут поднял на смех его коронки, похитил его туфлю и устроил на него настоящую охоту.
- Знаю. Теперь я об этом жалею.
- Хорошо хоть, они его не схватили. Гальдера, похоже, хлебом не корми - только дай кого отметелить.
- Не уверен, - я выровнял книги на полке. - Для библиотечного абонента этот русский вел себя слишком уж агрессивно.
- А как же! - Джейн улеглась на кровать, наслаждаясь своим триумфом. На ней все еще был белый больничный халат - она приехала домой переодеться перед совещанием в Ницце. - Русским приходится сражаться за право читать… Мандельштам, Пастернак, Солженицын. Ты только подумай, Пол, - ты объединился со всеми этими кагебешниками против бедного работяги-эмигранта и маленькой Наташи.
- Сдаюсь. - Я сел рядом с Джейн и погладил ее икры. - Слезы на глаза наворачиваются, как подумаешь, что какая-нибудь Вероника или Фатима из приюта прочли Кэрролла. Где они теперь?
- Работают на какой-нибудь жуткой фабрике, наверно. За пять франков в час упаковывают сандалии и спрашивают себя, что случилось с их добрым английским доктором. Не думай о Дэвиде так уж дурно. Он здесь сделал много хорошего.
- Принимаю упрек. А ты его хорошо знала?
- Мы работали вместе. Пол, куда ты клонишь?
- Никуда. Просто я давно себя об этом спрашиваю.
- Ты же знаешь, мне это не нравится. Дэвид уже не вернется, так что забудь о нем. - Джейн рассердилась на меня, поднялась с кровати и сняла свой белый халат. Она показалась мне старше, чем прежде, - ее волосы были аккуратно расчесаны, дырочка под колечко в носу замаскирована косметическим наполнителем. Она подняла руку, словно для того, чтобы влепить мне пощечину, потом смилостивилась и взяла меня за руку. - Я тебе сколько раз говорила - у меня было не так уж много любовников.
- А я думал, у тебя была целая армия.
- Любопытно, почему… - Она стояла у окна, устремив взгляд через бизнес-парк к морю. - Ты все еще заперт в прошлом. Это все фантомные боли. Мы с тобой здесь, Пол. Мы дышим этим воздухом, мы видим этот свет…
Я смотрел, как шевелится ее подбородок, и понял, что наслаждается она не красотой вдающейся в море полосы мыса Антиб и не металлическим отблеском моря, а офисными зданиями "Эдем-Олимпии", тарелками спутниковых и решетками сверхвысокочастотных антенн. Бизнес-парк принял ее в свое лоно.
- Джейн, тебе здесь нравится, да?
- В "Эдем-Олимпии"? В ней много привлекательного. Она открыта для талантливых и работящих людей. Ни один участок здесь не застолблен, никакие предки, геройствовавшие во времена Великой хартии вольностей, здесь протекции не составят. Тут возможно все.
- Но при этом ничего не происходит. Вы заняты только одним - работой. Здесь великолепно, но здесь отсутствует реальность. Никто не заседает в местном совете, никто не высказывается о работе пожарной охраны.
- Ну и прекрасно. Кому это надо?
- Вот об этом я и говорю. Всем этим заведением, возможно, руководит группа консультантов из Осаки.
- Меня это устраивает. Так оно много лучше. В больнице Гая есть две разновидности лестниц. Одна - парадная, для мужчин, и ведет на самый верх, другая - бывшая лестница для прислуги сзади. Она кончается на третьем этаже. Тебе, наверно, не нужно говорить, для кого она зарезервирована.
- Времена меняются.
- Это древняя мантра уже набила оскомину - женщины слушали ее слишком долго. Много ты знаешь преподавателей-женщин с профессорским званием? Даже в женских институтах? - Понизив голос, она сказала, как бы походя: - Кальман говорит, что у них еще нет претендента на мою должность. Он спрашивает, не останусь ли я еще на полгода.
- А ты?
- Если откровенно, то останусь. Ты только подумай. Тебе это пойдет на пользу. Мягкая зима, пару часов тенниса каждый день. Мы найдем тебе партнера. Может, миссис Ясуду.
- Джейн, - я попытался ее обнять, но она напряглась, и я почувствовал острые кости ее плеч. - Мне надо возвращаться в Лондон. У меня там работа. Вечно тащить за меня воз Чарльз не будет.
- Знаю. Ну, ты сможешь прилетать на выходные. Из Лондона сюда всего час лета.
- Ты по выходным работаешь.
Она не ответила - уставилась вниз, в бассейн, избегая моего взгляда. Казалось, мысленно она уже вступает во владение новой территорией, наедине с самой собой распаковывает свой настоящий багаж.
- Пол, успокойся… - заговорила она легко, словно вспомнила что-то приятное из нашей общей жизни. - Мы будем вместе, что бы ни случилось. Ты - мой раненый пилот, я должна залатать твои крылья. Как ты у меня?
- Да так. - Впервые ее манеры девочки-жены были неубедительны. Я заметил исчезновение Шляпника, Сони и Черной Королевы, которых Гринвуд приклеил к двери шкафчика. Джейн росла, как Алиса в Зазеркалье, а я чувствовал что-то сродни ощущениям Кэрролла, который вдруг понял, что его маленькая героиня становится молодой женщиной и скоро оставит его.