Маканин взял папку с зелёного бархата массивного дубового стола и бодро, по-военному вышел из кабинета. В коридоре он встретил Людвига Ивановича Азарова. Это был интеллигентный, учтивый человек лет шестидесяти, с повадками лисы. При встрече с ним все сотрудники КГБ предпочитали улыбаться и смотреть прямо в глаза, после чего вытирали пот со лба и боролись с дрожью в голосе. Людвиг Иванович не был даже генералом, он был простым психофизиологом, только вот приписан он был к полиграфу, то есть к детектору лжи, через который хоть раз в жизни прошёл каждый сотрудник КГБ. Маканин с Азаровым встречался чаще, так как ещё год тому назад работал во внешней разведке. И после каждого возвращения на Родину проходил через детектор лжи. Маканин жаловался жене после проверки на полиграфе: "Чувство не из лучших, возникает такое впечатление, как будто тебя публично изнасиловали, и хочется как можно скорее смыть следы от присосок и контактов". Людвиг Иванович увидел Маканина и, задержавшись перед дверью начальника архивного отдела, бодро его поприветствовал.
- Валерий Альбертович, что-то я вас давно не видел на "пытке", - оголив в улыбке свои прокуренные зубы, затараторил главный специалист по потёмкам чекистских душ, - ну простите старика за грубый юмор. Я слышал, вас перевели на усиление политического отдела. Как на новом месте?
- Пока не жалуюсь.
- Когда будете обмывать очередное звание, не забудьте старика пригласить. Люблю выпить, как говорят армейские генералы, "в узком кругу ограниченных людей", - засмеявшись и сверкнув хитрыми глазами, обозначил свою осведомлённость "Мефистофель". Автором этого прозвища был Чернин. Они служили вместе с Азаровым ещё со времён НКВД.
- Обязательно приглашу.
- Не врёте, батенька? А то про меня всегда забывают - не любят меня. Я понимаю, я бы сам себя не пригласил на свой праздник. Что поделаешь, кому-то надо делать и эту неблагодарную работу. А вы головные боли, батенька, не терпите, это вредно. По капсуле ноотропила три раза в день вам не помешает, это у вас от усталости башка трещит. Попробуйте, потом мне скажете о результате.
- Спасибо, доктор, предписание выполню.
Они крепко пожали руки и, улыбаясь, расстались. Маканин даже не стал спрашивать, как он узнал о его головных болях, которыми он действительно мучается уже несколько месяцев и перепробовал все известные средства. О редких способностях "Мефистофеля" ходили легенды, поговаривали, что он вхож во многие кабинеты и дома людей большой власти.
Рабочий день генерала Чернина заканчивался. Он открыл сейф, достал початую бутылку армянского коньяка и медленно опрокинул серебряный штоф. Затем налил ещё и, чокнувшись с маленьким бронзовым бюстиком Сталина, стоявшим в глубине сейфа, дерзко и зло произнёс:
- Просрали государство мы, товарищ Сталин! Просрали!
Чернина не переставала удивлять фигура Горбачёва, его стремительный взлет…, больше всего поражала личная поддержка Андропова… Неужели больше не из кого было выбирать? Ведь Горбачёв при его университетском образовании был косноязычен, а его неправильное произношение просто смешит народ. Да и заслуг никаких… Даже напротив… После того, как он стал курировать сельское хозяйство, сидя в ЦК КПСС, мы стали закупать зерна в Америке в два раза больше, кризис сельского хозяйства углублялся, а его - в Политбюро, а ему - поддержка руководства КГБ… Тело Черненко ещё не остыло, а он уже был назначен генсеком. А эта удивительная любовь к нему западных политиков, эта странная поддержка Тэтчер: "мы с ним сработаемся"? Экономика страны трещит по всем швам, авторитет партии падает, а он разъезжает по зарубежью. Вместо того, чтобы накормить народ и почистить ряды партии, он объявляет "гласность" и "перестройку"…
Чернин нередко впадал в длительные размышления о личности Горбачёва и новой линии партии, но никогда в своих мыслях не доходил до конца. Он боялся прийти к страшному выводу об умышленном назначении Горбачёва в целях смены политического режима. Он боялся этой мысли, потому что не знал, что в этом случае надо делать? К кому апеллировать, кому докладывать?…
На рабочем столе электротехника больницы № 31 Андрея Пикина раздалась трель телефона. Звонил начальник отдела кадров. Через десять минут Пикин стоял в огромном кабинете с шестиметровыми потолками и двумя огромными окнами, из которых бил яркий солнечный свет. Ослепленный Пикин не видел человека, сказавшего:
- С вами, Андрей Романович, хотят поговорить. Проходите к столу.
Дверь тихо закрылась, и Пикин покорно пошёл к столу, чувствуя накатывающееся волнение. За столом в кресле хозяина кабинета сидел мужчина лет сорока пяти, плотного телосложения, со следами многолетней рутинной кабинетной работы на усталом лице. Он привстал и пожал руку Пикину.
- Я майор КГБ Сикорин Игорь Викторович. Надеюсь, вам не надо объяснять, о чём мы с вами будем говорить?
Пикин по тону голоса майора понял, что разговор предстоит серьёзный, и предпочёл сразу занять жёсткую позицию.
- Я, товарищ майор, в организацию вступил по своим личным убеждениям. Насколько я понимаю, объявленная Горбачёвым гласность не запрещает быть демократом.
- Ради Бога, будьте демократом. Но зачем вам, молодому человеку, такая компания?
- Что вы имеете ввиду?
- А вот смотрите сами, - майор достал из папки лист с машинописным текстом. - Вот ваши лидеры. Рыбкин, отсидел семь лет не за политические убеждения, поверьте мне, а за банальную кражу и порчу исторических памятников. Терехович отсидел три года и тоже не за то, что он там что-то снимал на своём Ленфильме, а за кражу и мошенничество. Подолина вообще тёмная лошадка, замечена в контактах с сотрудниками ЦРУ.
- Почему я должен верить вам? О Солженицыне и Сахарове говорят не лучше.
- Можете не верить. Вот почитайте весьма убедительный материал.
Пикин взял протянутую газету; фломастером был обведен заголовок "Тени с улицы Кайзера". В статье рассказывалось о связи Международного общества прав человека (МОПЧ) с Народно-трудовым союзом (НТС), который давно сотрудничает с зарубежными спецслужбами. Лидер питерского ДС Рыбкин был ответственным секретарём МОПЧ.
- Но если Рыбкин шпион, арестуйте его.
- Всё не так просто, Андрей Романович. Мы с вами ещё об этом поговорим. Газетку оставьте себе.
Сикорин встал и крепко пожал руку Пикину.
- Да, чтобы у вас не было неприятностей на работе, давайте скажем, что я с вами беседовал о вашем бывшем знакомом, который находится в розыске. И, надеюсь, вы понимаете, что о нашем разговоре никто не должен знать, особенно ваши партийцы.
Пикин кивнул головой и на отяжелевших ногах вышел из кабинета, застав за дверью бледного начкадрами, быстро нырнувшего в свой кабинет.
- Товарищ майор, - виновато покашливая, промямлил старый кадровик, - мы того…, можем его уволить. Он живёт далеко от работы и частенько припаздывает.
- Никаких увольнений! Пусть работает. Сейчас он пока диссидент-любитель, уволите, станет профессионалом. Он же лимитчик, потеряет место в общежитии, друзья партийцы обогреют, пристроят, сделают своим с потрохами. Кажется, не дурак, должен разобраться сам, куда вляпался, а мы ему поможем в этом.
- Кстати, от вас давно нет отчётов о новом главвраче. Не ленитесь! Гласность, гласностью, а работать надо, не мне вам объяснять…
Сикорин сел в служебную "Волгу" и медленно выехал за ворота больницы, продолжая анализировать разговор с Пикиным.
"Этот тип людей я знаю. Такие сначала пугаются, потом быстро приходят в себя. Этого испугом не возьмёшь, он воин, а не солдат. Его вербовать надо деликатно, надо убедить. Но кто даст время на переубеждения? Начальство требует толкового и перспективного осведомителя. Один в их партейке уже есть, но он туповат, на интриги и тонкие ходы не способен… Из этого бы получился, но чутьё подсказывает, что не дадут время на обработку. Биография его чистая, кроме декадентских стишков ничего порочного. По старинке - с наездами и запугиванием - тут не будет желаемого результата. Да и запуганные работают плохо, дёргаются, многие спиваются, вычисляют их быстро. Мы и не заметили, как выросло новое поколение, которое от марксизма тошнит, а чего-то другого предложить не можем - зато им предлагают другие. Неужели трудно нашить джинсов, завалить жвачкой, сделать музыкальный канал с их рок музыкой, чтобы они не доставали всё это с трудом, презирая своё государство. Хотят многопартийность - сделайте ещё пару партий, пусть играют в демократию. На одних запретах далеко не уедем. Уже довыпендривались. Не кончится добром эта "перестройка"… Хотя Горбачёв человек Андропова; может, я уже не догоняю ход мыслей руководителей страны. Может, есть грандиозный план?…"
На яме машину тряхнуло - геморрой острой болью напомнил кабинетному майору о себе. Он сразу вспомнил о враче, которого рекомендовал шеф.
Пикин понимал, что встреча с сотрудником КГБ неизбежна и что его обязательно будут вербовать. Опыт отмазки от вербовки у него уже был в армии, когда особист предложил рядовому Пикину "стучать". Тогда Пикин прибёг к хитрости, сказав, что он с детства разговаривает во сне. Естественно, особисту такой осведомитель не подходил. На втором году службы от подвыпившего офицера Пикин узнал, что старый особист владеет уже утраченным, в силу появления диктофонов, искусством: в кармане он носил маленький блокнотик и огрызок карандаша. Во время нужного разговора он держал руку в кармане и записывал в своем блокнотике беседу. Он мог это делать как правой, так и левой рукой. Школа!
Пикин знал, что от кагэбэшника ему легко отвертеться не удастся и придётся идти на конфронтацию с неизвестными последствиями. Жизнь готовила испытание, судьба завязывала первый узелок, который будут затягивать мастера, привыкшие к победам над покорным народом.
Пикин решил не говорить партийцам о встрече с кагэбэшником, предпочтя дождаться развязки да и повнимательней присмотреться к руководству партии. Нравился Пикину тихий и рассудительный Юлий Болучев, член координационного совета партии. Внешне он был чем-то похож на Якова Свердлова, чей портрет висел в приёмном покое больницы, в которой работал Пикин. С этим портретом была забавная история. Один из поступивших больных - дедуля лет под девяносто - увидев портрет, иронично сказал: "А я Яшку-то живым видел, когда его рабочие на митинге в Орле булыжниками изувечили. После чего он слёг и помер. А в книжонках пишут, что он на митинге простудился, воспаление лёгких подхватил. Не издох бы в девятнадцатом, его бы всё равно порешил Сталин в тридцать седьмом. Тогда многих жидков постреляли. Врут собаки, всё врут и нонешные врут! Стрелять-то теперь некому - помойку развели… Пора помирать. Устал я, даже говорить не хочу". От этой тирады деда у дежурного врача Нейшлоса Зелика Хаимовича, сына первой волны большевиков, случилась лёгкая истерика.
Дедуля на следующий день умер. Пикин поверил его словам: не было смысла врать ему, уставшему жить. К тому же, родственники сказали, что дедушка служил в секретно-оперативном отделе Объединённого Главного Политического Управления (ОГПУ) и был членом партии большевиков с 1918 года.
В двухкомнатной квартире, приспособленной для штаба Северо-Западного отделения партии "Демократический союз", царила тишина. Болучев, придерживая пальцем очки, вычитывал очередную листовку партии, которую готовили к обсуждению. Рядом с ним сидела его жена, такого же маленького роста и тщедушного телосложения, тревожно поглядывая на своего революционера сквозь маленькие очки. Она не была членом партии, а забежала на минутку взять деньги у мужа на новые очки для сына. Их двенадцатилетний сын сидел в дальнем углу с разбитой губой, грыз ногти и пытался рассмотреть помещение, сильно щуря глаза. Его побили дворовые мальчишки, разбили очки. Перед глазами Пикина была типичная интеллигентная ленинградская семья очкариков. По этому поводу Пикину вспомнилась шутка приятеля, воспитателя в детском саду. Почему в садике половина детей в очках, а другая без? Да потому, что вторая половина забыла их дома.
Пикин дождался, когда отец-революционер освободится от партийных и семейных забот.
- Юрий, я хотел бы с вами поговорить.
- Да, пожалуйста, Андрей, к тому же, я хочу прогуляться - устал сидеть. Они вышли на улицу и побрели по скверику, шурша первой листвой осени. Пикин рассказал Болучеву о своих сомнениях в отношении судимости лидеров партии Рыбкина и Тереховича.
- Насчёт Тереховича я, Андрей, ничего точно сказать не могу, а вот Рыбкин точно за политику сидел. У него и родители сидели за политику, он даже в тюрьме родился, - осторожно ронял слова Болучев.
- Тогда зачем солидным газетам так грубо врать, когда враньё их легко опровергнуть?
- Видишь ли, Андрей, ведь когда антисоветчиков ловят на политической деятельности, им ведь стараются повесить уголовные дела или приписать психическое заболевание. У нас официально политзаключённых нет. Я думаю, что с руководством партии у нас всё нормально. Меня вот наша молодёжь больше беспокоит, как бы чего не выкинули. Ты почти их сверстник, присмотрел бы. Ведь нам с ними работать и ответственность делить.
- Хорошо, в меру свих возможностей присмотрю.
Спокойный и рассудительный тон Болучева пригасил сомнения Пикина. Да и данное поручение старшего товарища приободрило. Пикин не ждал от своего участия в первой антисоветской партии каких-либо дальнейших благ. Он был глубоко уверен, что после падения власти коммунистов Россия пойдет семимильными шагами к своему процветанию. Что не будут русские мужики и бабы гробиться за гроши в колхозах и совхозах, а будут, как европейские или американские фермеры, иметь свою землю и трактора, разъезжать на личных автомашинах. Ему почему-то было жалко именно сельскую часть России. Пролетариат не вызывал в нём сочувствия, может, потому, что он вырос в селе и хорошо знал его нужды.
Опасения Болучева в отношении молодёжи оправдались. Через две недели на собрании было объявлено, что один из молодых кандидатов в члены партии, парень лет двадцати из пригорода, написал на автобусной остановке краской: "Смерть коммунистам!". Автора крайне экстремистской надписи искали кагэбисты области и города. Серьёзность положения осознавали все. Проблему разрешил сам автор несвоевременной надписи, предложив забрать своё заявление в партию и нигде не упоминать о своём контакте с ДС. При этом благородном поступке его пролетарское лицо бунтаря просияло трогательной крестьянской искренностью.
В пятницу майор Сикорин позвонил Пикину на работу и предложил к шести часам вечера подъехать к гостинице "Октябрьская". Пикин уже прошёл ликбез начинающего революционера с помощью старших наставников-партийцев и знал, что на встречу лучше приходить раньше минут на двадцать, чтобы лучше осмотреться на местности, постоять в сторонке. Можно дополнительно собрать немало информации: человек, возможно, назначил встречу ещё кому-нибудь на этом же месте, но пораньше; или с кем-то распрощается перед вашим приходом; подъедет ли на автомобиле и т. п. Пикин не пренебрёг наставлениями, и за двадцать минут до назначенного времени уже стоял в стороне от центрального входа в гостиницу, борясь с мелкой дрожью волнения.
Сикорин приехал на десять минут раньше на своей служебной "Волге" и, оглядываясь, прошёл в холл. Пикин последовал за ним. Майор показал удостоверение администратору, и тот выдал ему ключ. Когда Сикорин повернулся и увидел перед собой Пикина, то вздрогнул от неожиданности. Пикина это удивило.
- Ты? Что так рано? - смущенно произнес майор, вглядываясь в Пикина.
- Боялся опоздать. Я не люблю опаздывать, поэтому всегда выхожу с запасом, товарищ…
Пикин умышленно заставил Сикорина ещё раз поволноваться, пытаясь произнести его звание. В голове и сердце Андрея что-то произошло, когда он увидел, как майор вздрогнул, неожиданно увидев его. Тело Андрея уже не тряслось мелкой внутренней дрожью, оно налилось теплом покоя, а дух медленно наполнялся силой и даже дерзостью. Сикорин как опытный психолог это увидел.
Они молча поднялись в лифте на третий этаж и долго шли по длинному коридору гостиницы, размеренно ступая по вишнёвой ковровой дорожке. Сикорин открыл двери, и они вошли в одноместный номер. Пикин сел в дальний угол на одиноко стоящий стул. Майор зашёл в ванну, включил воду. Сквозь шум Пикин услышал, как щелкнул электромагнит прижимного механизма магнитофона. Сикорин вышел, обнюхивая пальцы рук, сел на кровать, полуразвалившись.
- Мыло вонючее, не люблю индийское мыло, у меня на него аллергия.
Комнату освещала только настольная лампа, окна были наглухо закрыты чёрной бумагой и занавешены тяжёлыми шторами. Обстановка была интимно-фронтовой. Майор долго смотрел на Пикина, затем позвал к себе медленным жестом ладони. Пикин вдруг почувствовал, что волнение и дрожь вновь возвращаются в его тело. Он мог ожидать чего угодно, но не такой ход событий: оказаться в конспиративном номере гостиницы наедине с голубым кагэбэшником. Майор продолжал смотреть на Пикина. Пикин же быстро обдумывал способ сопротивления на тот случай, если майор озвереет. Его взгляд остановился на мощном стеклянном графине, который стоял на журнальном столике на расстоянии вытянутой руки. Сикорин этот взгляд поймал.
- Андрей Романович, пожалуйста, присаживайтесь поближе на этот стул, - бодрым голосом произнёс заволновавшийся майор.
Сикорин не был гомосексуалистом, он решил отыграться на Пикине за дерзость. Да и спокойствие Пикина его начинало раздражать. Но Сикорин лишний раз убедился в правильности своего первого впечатления от встречи с Пикиным, оценив его как воина по духу. И получить по голове графином от потенциального агента он вполне мог, заигравшись в психологических приёмах. Сикорин даже почесал голову и улыбнулся.
- Вы, Андрей Романович, подумали, что я того?…
- Мелькнула мысль.
- Вы успокойтесь, кроме женщин меня никто не интересует, а в силу моей профессии могу откровенно сказать, никого кроме жены и не было.
- Считайте, что успокоили, - улыбнувшись, бросил Пикин и пересел на другой стул, понимая, что здесь качество записи будет лучше.
- А вы, Андрей, что-нибудь слышали о "главном педерасте города"? - хихикая спросил внезапно развеселившийся майор.
- Нет.
- А ведь он работает у нас, на Литейном.
- В смысле на вас.