* * *
Ничего человек не уступил времени - из того, чем владел. Морщины еще резче обозначили совершенный чекан лица, еще круче дыбилась львиного разлета шевелюра, лишь чуточку отступив на висках. Берет все тот же, и "бабочка" на шее и трость черного дерева с серебром - Громов!
Чуть касаясь тростью асфальта, он неспешно двигался навстречу Асе; подойдя, не то чтобы обнял, а как-то приобщил ее к себе, к своему, мужскому: запаху хорошего табака и пряного одеколона, к твердой гладкости образцово выбритой щеки.
- Ну, здравствуй, девочка! Город-то каков? Пустыня, пустыня, и - вдруг! Точно взрыв!
Разговор, как всегда после долгой разлуки, получался торопливый и сбивчивый, обо всем сразу, на расспросы Кирилл Андрианович отвечал туманно:
- Что, разве не дошуршали еще слухи? Да нет, ты не думай, ничего особенного. Просто, кто ищет, тот всегда найдет… синяки да шишки. Твое приглашение пришлось кстати: полезно иногда нашему брату пожить в отдалении от славы…
Он шагал широко, поигрывал тростью, озирался с любопытством. Легко, незначаще - рассказывал об общих знакомых, в том же тоне припомнил:
- Да, встретился перед отъездом твой недопеченый гений. У вас с ним - окончательно все или модная промежуточность?
- Все, отрезано, - так же легко отозвалась Ася.
- Это хорошо, все равно, что зуб вырвать. И тебе на пользу: ты вся посвежела, как трава после дождя. И что, собираешься длить одиночество?
- Сие от нас не зависит, - Ася постаралась усмехнуться загадочно, но, кажется, получилось жалко, Громов живо возразил:
- Ну, если прятаться "в тени, как ландыш потаенный" - конечно. А надо завести пса, прогуливаться с ним по вечерам! Дама с собачкой - это же классика!
Шуткой обошел рифы опасной темы, повернул руль разговора:
- Слушай, я же до сих пор не знаю, чего ради вы тогда сорвались из столицы? Чем взманились?
Ася пожала плечами:
- Город - новостройка - рай архитектора! А я - нитка за иголкой…
…Это была не вся правда, они не уехали, они убежали…
Как все начиналось! Бурно, безоглядно, безрасчетно, - Арсений знать не хотел никаких сроков, приличий, обычаев, кричал, что месячный срок после подачи заявления - пытка и варварство…
Первые недели были как сон, как счастливое сумасшествие. "Ты - моя? Не верю!" - хватал на руки и носил по комнате; ночью выскочил в окно, притащил сломленый бог весть где куст сирени, весь в каплях дождя - "тебе, тебе!" Люди принимали его за хмельного, но Ася уже знала, что пить он не умеет; ну, бокал шампанского, а если чего покрепче, тут же заснет… Это было просто привычное для Арсения состояние опьяненности, все равно, чем - любовью ли, успехом ли…
Успехи были, у него признавали талант; правда, поговаривали и о том, что первая премия на конкурсе досталась проекту Арсения "не вполне академично". Основной соперник, измаявшись мукой взыскательности, не сумел сдать работу в срок…
За полосой успехов пошла полоса неудач. Арсений искал причины, виновных. Причины находились - текучка, интриги, виновной чаще всего оказывалась жена, "с ее требовательностью, с ее неумением создать в доме спокойную, творческую обстановку…"
Однажды Ася, вернувшись домой, прошла через прихожую, не зажигая света. В комнате был полумрак - и две тени, метнувшиеся друг от друга… "А, это ты!" - Дина заговорила с такой непринужденностью, что у Аси оборвалось сердце.
Арсений требовал выслушать, кричал: "Что за дичь, в конце концов, она твоя подруга, ну, зашла, ну, засиделась…"
Очень хотелось поверить, и Ася поверила.
Потом он стал исчезать - на вечер, на ночь. Оправдываясь, врал неумело, небрежно. И, видимо, устав лгать, сказал, с прекрасной своей улыбкой (зубы крупные и белые как лепестки цветка!..): "Один любит только скрипку, другой - весь оркестр, ну, и что?"
Ася вернулась к родителям. Он прибежал в тот же вечер январский, в одном пиджаке. Его била дрожь, он повторял, как заведенный: "Лапынька, звездочка, без тебя я конченый человек!"
В тягостном, сумбурном выяснении отношений и родилась эта идея - уехать. Арсений убеждал взахлеб - и ее, и себя, наверно:
- Таланту нужна самостоятельность. Эти мэтры, авторитеты - давят! А в новом городе будет полный простор, чтобы выявить и утвердить себя… Ты права, я изболтался, иссуетился… Отрежем все! Начнусь с нуля как архитектор и как человек…
И они уехали: от суеты, болтливого телефона, обольстительных приятельниц, от "вечного цеплянья за хвост успеха"… Не уехали только от самих себя.
Ася оттолкнула ненужную память - помог голос Громова, муаровые переливы его знаменитого баритона:
- Люблю осень… От нее пахнет пивом. И мусор ее наряден… А люди тут, вижу, в хороших ритмах живут. Я рад, что приехал. Тебе рад, Асенька…
* * *
В этот час народу в читальном зале было немного. Ася посмотрела, как работают девочки на выдаче, и прошла к себе в кабинет. Нужно было обдумать, как провести диспут по фильму "Дочки-матери".
Вместо того села за стол, охватила лицо ладонями, уставилась в никуда.
Легкие вопросы Кирилла Андриановича всколыхнули-таки тягостную муть со дна души. Все, что хотелось бы зачеркнуть, отбросить, считать небывшим…
…Приехали. С устройством обошлось головокружительно легко. Арсений жил на восклицательном знаке, его восхищало все, а больше всего - мудрость собственного решения.
- Ну, что бы я строил там?! Жилые коробки?! Крупнопанельную тоску? Ну, раскинешь корпуса веером, вот и предел фантазии! А здесь я могу отгрохать уникумы… Какой-нибудь терем в двадцать два этажа с башней - смотрите, завидуйте!
Его первый проект - здания и внутреннего оформления ресторана с экзотическим названием "Джузгун" - на художественном совете покритиковали за эклектику, за вызывающую разностильность. Выделили здоровое зерно, попросили доработать. Он угрюмо подчинился. Второй вариант был принят. Друзья поздравляли. Здание строилось. И все-таки ликующий настрой первых дней уже не вернулся.
Когда Ася решила создать драмкружок при Дворце, он спросил, усмехаясь недобро: "Будешь развивать в массах художественную самонадеянность?"
Восторг его перед городом поумерился, а после он и вовсе сник. Начались иные разговоры: "Слушай, куда нас занесло? Город, называется! Улицы просматриваются насквозь, до горизонта - пустота… Песок на сотни верст, овцы бродят, ветер гуляет! Тебе не жутко?"
Получив новый заказ, уже не собирался удивить мир: "Сотворю нечто простое, как мычание. На радость своим критикам!.."
Сотворил - критики не обрадовались…
Арсений стал жаловаться на "взъерошенные нервы", на переутомленье…
В дом въехали новые соседи, у них была дочь Рузана, десятиклассница. В клетчатой ковбойке, в джинсах с широким кожаным поясом, - вечерами сидела на балконе, терзала гитару и себя - сочиняла песни: слова и музыка - свои.
Арсений возымел привычку выходить на балкон. Рассказывал соседке всякую всячину, смешил, подпевал песенкам.
Девочка была славная. Высоколобая, со струящимися на плечи волосами, в той поре, когда обычное утро обычного дня кажется преддверием чуда…
Ася тоже стала выходить на балкон. И услышала однажды шипящее, сквозь зубы: "Инквизиция… в собственном доме!"
- Девочку-то оставил бы в покое, - сказала Ася. - Это ведь не Дина. Душа - вещь хрупкая…
Был новый взрыв. Арсений кричал, что он здесь задохнется, что это не город, а больница какая-то, все стерильное - люди, дома, разговоры! Кричал, что для вдохновения нужна роскошь общения, интересные встречи, что он, черт возьми, творческий человек и его нельзя судить обычным судом!
Выкричался, выдохся. Приластился - в своей котовьей манере, томно пожаловался:
- У меня психологическая усталость, можешь ты это понять? Мне нужны перемены…
- Меняй уж тогда все, - сказала Ася.
Они разъехались. Много было всего: письма, ночные телефонные звонки, неожиданные наезды, уговоры с нелепейшей логикой:
- Ты же интеллигентная женщина, почему ты мыслишь так однозначно? Вернись, я ту бабу к себе не прописывал… Я верю, что мы с тобой, как говорится, в конце концов сойдемся, и эта мысль меня не ужасает…
Трудно быть жестокой, и все же пришлось однажды, после того памятного разговора Арсений замолк. Дошли слухи, что кто-то прочно прибрал к рукам это перекати-поле. Асю не задело: прошло, отпылало. Пепел не болит…
Надо было бы съездить оформить развод, да как представишь себе всю эту нервотрепку, мамины слезы, пересуды знакомых… Находились более неотложные дела, жизнь подсыпала все новые и новые заботы…
Ася набросала план диспута, велела девочкам подобрать литературу, иллюстрации.
Уборщица с грохотом вкатила пылесос, спросила:
- Убраться-то дашь аль нет?
- Начинайте, тетя Фая, я страницу допишу, - ответила Ася.
* * *
Находиться рядом с другой женщиной и молчать - было для тети Фаи вещь непостижимая; пылесос подвывал, но голос уборщицы, густой, как у Кончаковны в "Князе Игоре", перекрыл бы и тарахтенье отбойного молотка; Ася не вслушивалась в ее бесконечные повествованья, пока не укололо слух знакомое имя.
- Женька, Склярова. Твоя, что ты привечаешь, белокудренькая… Ты ее - на первые роли, а девка ненадежная! Говорят, чуть приехала, тут же в историю вляпалась…
- Мало ли что говорят, - попробовала Ася остановить поток черноречия, но куда там?
- Да ты слушай, люди зря не скажут! Приехали они вдвоем, Женька с подругой. Ариной ту звать, да не по-деревенски, а по-модному, нынче все пошли Алены да Арины… Денег у обеих кошка наплакала, а в кино бегали. Скоро изжились совсем, чего делать, не знают. Тут парни их приглядели. Подсыпались с козырей, назвались Мишей да Гришей, "а-ла-ла" - и в ресторан приглашают. Женька ежится, а другая побойчей, об себе понимает, что культурная - кашу, и ту вилкой ест… Да… так она и говорит Женьке: "Пойдем - ничего такого нет!" Ну, сидят, танцуют, напили, наели на полсотни. Тут кавалеры: "Ах, простите, мы по телефону пошли звонить!" И - как в колодец. Энти сидят час, два, почуяли неладность. Решились прошмыгнуть, когда пляс начался, а официянт приметлив - за ними, а они от него - как от бешеной собаки! Поймали их, конечно. Народ собрался, девки ревут, сажу с глаз по щекам размазывают. Хотели их в милицию, да-тут выискался один. Я, мол, этих Гришу да Мишу знаю, их на аварию вызвали, они мне поручили уплатить. Ну, так или не так, деньги выложил, официянт отвязался, девчата без привода, при одном стыде, остались…
…И опять потонул этот голос в волне нахлынувших мыслей. Как вдруг стало понятно то, давнее, мучившее ревнивым сомненьем…
"Надо бы девушке поближе к хорошим людям. Возраст! Как губка впитывает и хорошее, и плохое…" И Асино обещанье - сделать все возможное. И родные глаза Андрея, вновь засиявшие спокойным, ровным светом… Думалось ведь тогда - уж не Она ли? Откуда эта особая встревоженность, озабоченность - именно этой судьбой? Да все оттуда же. От человечности его великой…
Резанул звоном телефон. Ася взяла трубку. Рокочущий баритон Громова:
- Слушай, все прекрасно, я вошел в темп, засучил рукава до самых плеч! Сегодня начнем - в семь, ладно? Сумеешь организовать?
…Сумеет ли? Многим можно позвонить. А вот на стройку… там телефона нет. Можно бы послать девочек, но ведь они на выдаче…
Ася заспешила, собираясь.
- Тетя Фая, - в голосе рвется радость, - скажите, пожалуйста, Люсе и Мунире, что я ушла на стройку, буду через час…
Тетя Фая выпрямилась, оперлась, как на посох, на алюминиевую трубку пылесоса. Вид живописнейший: поверх темного спецхалата - табачного цвета мохеровый жилет-самовяз, кренделек волос на маковке, глаза воинственно нацелены.
Посмотрела - изрекла:
- Что, к своему идешь?
Ася онемела, застыла. Тетя Фая усмехалась удовлетворенно:
- Ну, вот, наугад, да впопад… Чего ж, это теперь водится. Если женщина в годах, самостоятельная, приладится к ней какой-нибудь, помоложе, она его доучит, на ноги поставит, и тут он ей "До свиданья". Твой-то как. Насчет квартиры, прописки не интересовался?
Ася, в полной уже растерянности, пробормотала:
- Нет…
- Ну, значит, просто так. Погулять задумал. И ладно! А то ведь пробегаешь с книжками под мышкой… Бабий век короткий.
- Ну, полно вам, тетя Фая, - опомнилась, наконец, Ася, - пошутили и будет. Я по делу иду.
Тетя Фая послушала, как нервной дробью простучали каблучки в коридоре, покачала головой.
Все дела. Кружок этот ихний. "Тетечка Фая, приходите, наши будут играть". А какие они тебе "наши"? Ну, собрались, "а-ла-ла" со сцены, мы в ладошки потрепали, а после и разбежались всяк в свое гнездо. А это? Был, говорят, муж, куда девался, неизвестно. Битого, пролитого и прожитого не воротишь. Не больно он Михайловне пара, Андрюха этот, со стройки, да что поделаешь. Без мужика не прожить. Ученая баба - тоже баба, только полированная. Вот как этот стол…
И тетя Фая решительно проехалась соплом пылесоса по зеркально сверкающей глади.
* * *
Ступени лестниц, повороты, свежей краской блистающая "зебра" перехода, - нес Асю по улицам вихрь смятенных мыслей.
Неужели это так заметно? Скрывай, прячь глаза, нёе смей лишний раз улыбнуться - все напрасно!
"К своему". Пусть в устах старой сплетницы, но прозвучало же слово, значит, и в нем, в Андрее, люди что-то примечают? И, может быть, не обманывает ее сумасшедшее сердце, хмельная, отчаянная, тысячу раз задушенная и вновь живая надежда?
В такт шагов - звучала, металась в уме песня Рузаны: "О нет, такого ноября не помнят старожилы. Зачем я зря, зачем я зря тебя заворожила?"
…Конечно, зря все это. Не пара, не доля, не судьба. Но если б - заворожила!
Как сейчас странно, чудесно и дико вспоминать первую встречу - ничто и не дрогнуло в душе, не подсказало…
Арсений еще ходил переполненный восторгом, расплескивая его направо и налево.
Шли втроем - он, Ася и художник, Гога Дрягин. У здания кинотеатра работали отделочники, укладывали мраморные плиты. Арсений указал на одного Гоге:
- Вот тебе модель! Символ эпохи - человек, прекрасный в труде! Все, как из бани, а этому и жара нипочем. Смотри, какой торс, а лицо! "Косые скулы океана" - тут и Русь, и Восток, а может, и табор цыганский забрел в родословье…
Работавший - выпрямился неторопливо, посмотрел спокойными, темной синевы, глазами.
- Дорогой товарищ в берете, что это вы так - вроде я глухой или манекен?
Арсений чуть наизнанку не вывернулся - во всяческих выражениях дружелюбья, орал радостно:
- Да ладно, чудик! Я что, охаял тебя? Да ты… я б таким знак качества давал! А этот вот - вообще художник! Как художник смотрит, ясно?
Парень умело уклонился от похлопываний по плечу, сказал, подумав:
- Ну, тогда и я как художник. Тоже на досуге малюем помаленьку… Вы, товарищ со шкиперской бородкой, сами ничего себе… Заметно, конечно, по лицу, по фигуре, что много ведете дискуссий, может, и не в сухую? А так - ничего, право слово. Тоже - модель. Интеллектуал - 70…
Аркадий сорвал с себя берет, хлопнул по колену:
- Браво! Вот это отбрил! Я - Бахтин, архитектор. С кем имею честь?
- Штоколов, бригадир.
- Фамилия - под характер! Штык - укол - что-то около… Прошу на этот раз без обид. Вознесенский приучил - к фонетическим ассоциациям. "С беспечной челкой на челе…" Помните?
- Предпочитаю Дудина. "Я равновесья не встречал прекрасного и скверны, соотношенья двух начал всегда неравномерны…" Помните?
- Ладно, ладно… Матч выигран по очкам… Успехов коллега!
- И вам, коллега, успехов!
…Вот так и встретились. Запомнилось Асе нелепое поведение мужа, запомнились плиты мрамора, дымчато-серые, аспидно-черные, сизые, как грозовые облака, - и больше ничего. Мало ли их, по нынешним временам, начитанных и с наточенным языком рабочих парней?
А потом был разрыв с мужем, тупая, непреходящая боль в груди, дни, тусклые, как матовое стекло… Много времени уплыло.
…В воскресенье - отпустила девочек, работала в читальном зале сама.
Столбы солнечного света тихо двигались среди золотистой, как масло, финской мебели, из нарядных керамических кашпо свешивались игольчатые каскады аспарагуса. Пусто было в зале - заходили ненадолго, листали журналы. Только у окна сидел парень в белой нейлоновой рубашке с закатанными рукавами. На столе - высокая стопа книг; читал бегом, пожирая страницы, что-то выписывал. Ася изредка поглядывала на него с теплым чувством: упорный они народ - заочники, вечерники…
И вдруг он встал, подошел. Спросил смущенно "Вы не помните, как будет по-английски "поворачивать"?"
Ася помнила.
Пока он записывал, благодаря, - рассмотрела. Показалось: где-то уже видела это лицо, красивое чересчур эталонной, пожалуй, красотой…
Впрочем, чуть сдвинулись брови, и впечатление исчезло: в правильности черт проступил характер. И тогда всплыло из глубин памяти "штык-укол-что-то около…"
Так началось знакомство.
Он приходил заниматься, - и вправду оказался заочник. Иногда заговаривал с Асей. Тихо-серьезный, сдержанный, говорил подчеркнуто правильно, почти по-учительски, однажды сказал что-то не совсем точно и, поняв по лицу Аси, что допустил промах, так смутился, что оливковая матовость его кожи побурела…
С некоторых пор, слыша Фамилию "Штоколов", Ася как бы настораживалась внутренне - и уже ничто сказанное не пролетало мимо.
Главный инженер СУ-17, на вопрос корреспондента о лучших, назвал его - "Профессиональная подвижность. Поисковый ум". "Вдохновенный мастеровой, художник камня", - сказал приезжавший в город поэт. Прораб Антипов выразился так: "Стоит по работе на видной высоте".
На выставке изокружка висели три работы, подписанные "А. Штоколов" - виды пустыни. Привлекало в них уменье очертить главное, немногословье красок.
Однажды Андрей заглянул и к ним, в драматическую студию. "Познать самого себя как артиста" наотрез отказался, но к делу присматривался внимательно.
В другой раз пришел не один. Познакомил:
- Женя, Склярова, из нашей бригады. Поет, пляшет, а главное - не робеет…
Ася посмотрела - блондиночка пастельных тонов, личико - среднестатистическое, ничего особенного - для всех. А для Андрея?
Поручила новенькую своему "помрежу" Гоге - он начал задавать этюды, требовал "расковаться", "жить в предлагаемых обстоятельствах". Андрей за ними поглядывал пристально. Выждав, сказал Асе потихоньку: