- Я думал, ты умнее, - сказал он. - Я думал, ты понимаешь, что с такими людоедами, как эти твои менты, нельзя вступать в длительные отношения. Таким лучше сразу дать тысяч сто, долларов. Как ты мне сейчас дал: мелкими купюрами. Чтоб у них в глазах от счастья потемнело. А потом - на дно. Изобразить крах и трагедию. Вот, гражданин начальник, забирайте все, что есть, а я - банкрот. Уезжаю домой, в Ростов. Больше знать вас не хочу, и Москву вашу в гробу видал… Адьос, амигос.
Солодюк грустно улыбнулся. Он напоминал размоченный в воде сухарь.
- Сто штук… Откуда у меня сто штук? Я бедный.
- Бедный? - Знаев вытащил руки из карманов, подался вперед, и гость слегка вздрогнул (решил, наверное, что его все-таки будут бить). - А хули же ты такой бедный?? Это что, тебя извиняет?! Что за манера махать собственной бедностью, как флагом?! Двадцать лет живешь при капитализме - и до сих пор сопли размазываешь! Я бедный! Я слабый! Я не умею! Ты не бедный, Паша. Ты - дурак. Зачем ты принес эти деньги?
- Предлог для личной встречи.
- А зачем все рассказал?
- Я ж говорю - не выдержал. Прости, Знайка. Давай думать, что мы будем с этим делать.
- Что я буду делать, я придумаю без твоей помощи. А что будешь делать ты - это меня не касается. Уходи.
Солодюк быстрым движением схватил бутылку и сделал из горла несколько глотков.
- Я ужом извивался, Знайка. Я всех сдал. Всех. Кого можно было. И кого нельзя. Но про тебя - молчал. До самого последнего момента. Если б ты в пятницу выдал мне наличные, все бы обошлось. Я остался бы таким же гадом, для всех - но только не для тебя. Ты сам меня подтолкнул…
- То есть, виноват - я.
Гость зажмурился. Когда снова взглянул на банкира, его глаза излучали ненависть.
- Ты виноват! Я виноват! Мы все виноваты! Все хороши. У всех рыло в пуху. Пришли за мной, а не за тобой… Но могло быть и наоборот!
- Не ори, - приказал Знаев. - Ты им рассказал на словах? Или сразу в протокол?
- Двадцать листов надиктовал.
- Когда они придут?
- Они, может, уже пришли. Ты сидишь здесь - а в твоем банке, может, уже выемку делают.
- Не делают. Я бы знал.
- Значит, завтра придут. Или послезавтра. У тебя нет времени, совсем.
- На что у меня нет времени? - удивился банкир. - Да ты все перепутал, Паша! Ты решил, что я, Знайка, должен мчаться в офис, уничтожать документы и прятать вещественные доказательства?! Закрывать лавку и ударяться в бега?! Ныкаться в Лондоне? Ты за кого меня принимаешь? Я что, мелкий фраер? Что конкретно нужно от меня твоим ментам?
- Все. Твою голову, твою задницу, твои деньги, твой бизнес.
Знаев ощутил укол самолюбия и веско заметил:
- На такой случай у меня есть надежные друзья.
- Да, - опять мелко покивал Солодюк. - Только есть у меня подозрение, что твои надежные друзья с моими ментами каждый день по три раза перезваниваются…
- На чем основаны твои подозрения?
- Они сами намекали.
- Вот что. Бери бутылку и иди отсюда. Я больше никогда не хочу тебя видеть. И слышать.
Солодюк бутылку взял, однако со стула не поднялся. Выдал меланхолическую ухмылку.
- Помнишь, Знайка, как мы с тобой ураганили в девяносто восьмом? Я ведь до сих пор на сайте Федеральной налоговой службы упомянут. Бессменный участник ихнего хит-парада. Вхожу в сотню граждан, зарегистрировавших наибольшее количество фирм. Я учредитель ста сорока девяти предприятий.
- И что?
- А то, что это ведь моими руками, вот этими, - гость показал пухлую, без признаков мозолей, ладонь, - ты таскал из огня каштаны…
Банкир поморщился. Дураки всегда норовят защититься от настоящего с помощью прошлого. А самые продвинутые дураки, реально матерые болваны - например, продавцы нефти или газа, - хотят защищаться от настоящего еще и с помощью будущего. Наивные, они не знают, что от настоящего невозможно защититься.
Единственный выход - напасть первым.
- Это, - хрипло ответил он, - дело прошлое. Я тебя не заставлял. Все делалось по обоюдному согласию.
- Конечно! - опять повысив голос, ответил бывший партнер. - Разумеется! Вот только тут вопросик вылезает, уважаемый господин банкир. Если я дурак, а ты умный - что ж ты мне, дураку, не подсказал? Не поделился умом своим необыкновенным? Паша Солодюк, стало быть, на амбразуру грудью прыгал, а командир Знайка издалека в бинокль смотрел и помалкивал?
- По-твоему, я должен был тебя за рукав дергать и кричать: "Не сделай, друг, ошибки"? Так? С какой стати я буду за тебя думать? У тебя своя дорога, у меня своя.
Глаза пьяного бывшего друга заблестели.
- Я одно время думал, она у нас одна. Дорога. Общая.
- Я тоже так думал, - мрачно сказал Знаев. - Правда, это было давно. В молодости. Я думал: найду людей надежных, и пойдем одной командой по самой крутой дороге. На самый верх пойдем! Потом оказалось, что не все так просто. Один задыхается, другой спотыкается, третий передумал. Четвертого убили. В итоге пришлось одному пыхтеть… А теперь, - банкир чувствовал гнев и обнаружил себя привычно расхаживающим от стены к стене, - теперь, Паша, выходит так, что ты сначала от меня отстал, темпа не выдержал, а потом - камнем в спину запустил! За что? Очень просто: за то, что я тебя быстрее! Вот так я вижу нашу с тобой ситуацию… Ты мне, конечно, не враг. Какой из тебя враг? Никакой… Ты проблему мне создал, потом пришел, честно признался - и на том спасибо… Но сейчас - уходи. Не могу тебя видеть. Вообще никого не могу видеть! И не хочу! Ни одного человека не желаю видеть!! Все вы - гады медленные!! Знайка вам показал, как жить надо, и дальше побежал, а вы его за это - в спину камнем!! Медленным быстрые не нужны, они их раздражают… Давай, Солодюк. Иди. Не сиди на жопе. Мы все решили. Я все понял. Разговор окончен.
Бывший товарищ встал, подобрал с пола пустой портфель и пошел к выходу.
Знаев подумал, что почувствует жалость, но почувствовал только тошноту. Непривычно сильную. Глубоко вдохнул, напрягся, сделал несколько глотательных движений. Зачем-то подошел к столу. Зачем-то посмотрел на ряды перехваченных резинками пачек. Тут же понял, что зря посмотрел; он посмотрел бы сейчас на что угодно, на любую дрянь, на фекалии, на разлагающиеся трупы - но только не на деньги; они были омерзительны, они ползли, жили своей жизнью, их испещренные цифрами и картинками спины непристойно изгибались, засаленные края бумажек закручивались.
За окном взревела машина бывшего товарища.
Знаев оперся руками о стол, и его стошнило. Желто-зеленая желчь полилась на банкноты, чудовищно схожая с ними по цвету и запаху.
Очнулся - рядом стояла Алиса. Рыжие волосы, белый пушистый халат. Протягивала белое пушистое полотенце. Как будто ангел крыло расправил. Пушистое.
Только белое и золотое, ничего больше сквозь слезы он увидеть не смог.
Заблеванное бабло смердело.
- Извини, - прохрипел Знаев.
- Не говори ничего. Успокойся.
- Все равно извини. Я не хотел, чтобы… ты все это видела. Давай-ка выйдем. На свежий воздух.
- Иди, - тихо разрешила девушка.
- А ты?
- Я не пойду. Иди один. Я слышала, как ты кричал, что никого не можешь видеть.
- Это было сказано не тебе. И не про тебя. Ты тут ни при чем.
- Я четыре дня живу в твоем доме. Сплю в твоей постели. А теперь, оказывается, я ни при чем. Спросил бы, что ли, хочу ли я сама оставаться ни при чем.
Банкир ничего не спросил. Отправился в ванную. Отшвырнул пахнущий гадостью - Солодюком пахнущий - халат. Надел свежий. Яростно вычистил зубы. "Не могу никого видеть". Подумаешь! Да, не могу. Бывает, до такой степени не желаю никого видеть, что хочется посреди собственного офиса, битком набитого суетящимися людьми, своими и чужими, нужными и ненужными, полезными и наоборот, забиться в угол, закрыть глаза и заткнуть уши. Попробуйте, как я! С четырех утра до часа ночи, каждый день на протяжении четверти века. Попытайтесь. А потом упрекайте. Не можете? Боитесь? Слабо? Тогда помалкивайте.
Сейчас я вернусь в зал - она должна подойти и обнять меня. Прошептать какие-нибудь слова. Неважно, какие. Не "должна", конечно. Но лучше, чтоб подошла. В первую очередь для нее самой лучше.
В зале он Алисы не увидел. Шаркая, отправился во двор, потрогал ветку любимого дуба. Тот дружелюбно пошевелил листьями. На том месте, где пятнадцать минут назад стоял джип Солодюка, валялись окурки. Водитель, значит, смолил, пока ждал своего хозяина. Что за люди, приехали в чужой дом - и гадят.
Рыжая была в спальне. Сидела на кровати, обняв тонкими руками прижатые к груди колени. Он вошел - она не подняла головы.
- Что с тобой?
- Мне страшно, - прошептала девушка.
Знаев сел рядом. Не подошла, не обняла - тогда я сам подойду и обниму. Мне легко. Слабенькие вы все, ребята. Слишком быстро разряжаются ваши батарейки.
А мои - вечные.
- Не бойся, - сказал он, сжимая хрупкое плечо девушки. - Тебе нечего бояться.
- Знаешь, кого я боюсь?
- Нет.
- Тебя. Мне страшно тебя видеть. Мне больно на тебя смотреть.
- Вот как.
- Да. Ты живешь в аду. Ты сам вокруг себя его выстроил. Сидишь внутри… в самом центре… и мучаешься.
Он решил, что нужно весело рассмеяться. Однако то, что задумывалось как смех, на деле вышло негромким стариковским карканьем.
- Я? Мучаюсь? Я самый счастливый человек на свете. Просто ты этого не понимаешь.
- Почему не понимаю? Четыре дня рядом с тобой - достаточный срок. Мне хватило. Нельзя представить себе большего кошмара, чем твоя жизнь.
- Моя жизнь? - банкир устроился поудобнее и крепче прижал к себе узкое тело. - Я расскажу тебе про свою жизнь. Слушай. Я за месяц полностью изнашиваю новые дорогие ботинки. Я за полгода полностью убиваю новый дорогой автомобиль. За восемнадцать часов бодрствования я без усилий выполняю работу четверых взрослых профессионалов. В моем личном году - ровно тринадцать месяцев. Объясню, почему. Все спят по восемь часов - я сплю шесть. Два свободных часа в сутки дают мне ровно тридцать дополнительных суток каждый год. Целый месяц! Каждый год! Ты не представляешь, какой восторг я пережил в свои пятнадцать лет, когда подсчитал это и понял, что умею побеждать время! Это было как благодать. Как просветление. Я нашел философский камень. Я отыскал дорогу в Золотой век. Береги время, умей учитывать его, складывай сэкономленные минуты в часы, направляй эти часы на получение пользы - вот и вся премудрость!..
Рассказывая, он испытывал удовольствие, словно играл лаконичную суровую мелодию на басовых струнах. Он не носил в себе свое знание. Слишком простое и понятное, оно принадлежало всем и никому в отдельности; каждый мог вооружиться и попробовать. Знаев рассказывал десятки раз десяткам людей и готов был рассказывать снова и снова.
Люди, правда, относились к его речам по-разному. Мама, например - он поделился с ней лет в семнадцать, когда система была разработана в мельчайших деталях, - только вздохнула. Друг детства - зауважал, но не проявил большого интереса. Друг молодости - посмеялся. Бывшая жена сказала, что он, Знайка, долго не протянет. Бывший деловой партнер Солодюк заявил, что второго такого, как банкир Знаев, нет и не может быть. Герман Жаров покрутил пальцем у виска и позвал пить текилу. Алекс Горохов употребил слова "тяжело" и "сложно". Никто не захотел освоить систему. Никто не решился нагнуться и подобрать лежащее в пыли богатство…
Он собрался было рассказать притихшей, напряженной девушке про Отто Шмидта, знаменитого русского ученого, который в юном возрасте составил программу действий на всю жизнь вперед. Выучить науки, овладеть иностранными языками, совершить путешествия, стать профессором, академиком и так далее. Отто Шмидт не был наивен. Сразу после составления списка он взял карандашик и подсчитал время, нужное для выполнения своей программы. Вышло триста лет. Он расстроился и стал вычеркивать менее важные пункты. Опять подсчитал - получилось сто пятьдесят. Он работал всю жизнь, сберегая всякую свободную минуту, и умер глубоким стариком, полностью выполнив программу, рассчитанную на полтора века.
Или можно было поведать про английского историка Генри Томаса Бокля, в юности задумавшего создать "Историю цивилизации Земли". Он тоже не был наивен и понимал, что его ожидает колоссальный объем работы. Но он не испугался работы, послал всех к черту, отказался от всего: от развлечений, отдыха, - только прогулка, каждый день, чтоб мозги проветрить. Через несколько лет напряженного труда он понял, что не сможет сделать то, что хотел. Решил сузить задачу: написать "Историю цивилизации Европы". Прошли годы, он работал как заведенный, но вскоре ему пришлось опять переименовать работу в "Историю цивилизации Англии". Он умер со словами "Я не успею закончить мою книгу"…
Знаев мог бы упомянуть великого Вернадского, в юности поставившего целью "быть возможно могущественнее умом, знаниями, талантами, когда… ум будет невозможно разнообразно занят".
Мог бы процитировать Сенеку: "Люди решительно ни во что не ценят чужого времени, хотя оно - единственная вещь, которую нельзя возвратить обратно при всем желании".
Наконец, мог бы посоветовать прочитать "Эту странную жизнь" Гранина.
Но ничего не стал он рассказывать и советовать. Интуитивно понял, что девушка с золотыми волосами если и ждет сейчас от него чего-то, то никак не рассказов о великих подвижниках прошлого. Женщины не очень любят подвижников. Подвижники скучные. С ними тяжело.
Он погладил рыжую по голове.
- Тебе не должно быть страшно. Разве я страшный? Я всего лишь банкир. Не самый успешный. Кое-как содержу меняльную лавочку для своих - вот мое достижение. Лопнет лавочка - никто не заплачет… Я с этой мыслью каждое утро просыпаюсь. И я хочу идти дальше! Потому что знаю: каждый из живущих носит с собой безразмерный мешок, откуда непрерывно высыпается самая дорогая на свете субстанция. Залатай прорехи в мешке - и все изменится, ты станешь богачом, успеешь там, где никто не успеет, узнаешь то, чего никто не знает…
- Время нельзя победить, - сказала рыжая.
- Можно! Конечно, я пока не знаю, как… Но чувствую, что можно. Чтобы победить неприятеля, надо знать о нем все. А я знаю про время если не все, то очень многое. Когда зритель смотрит увлекательный фильм, его время летит. Когда ученик скучает на уроке, его время ползет. Если космонавт полетит в соседнюю галактику и вернется, он состарится на несколько лет - на Земле же пройдут века. Время относительно. Чем быстрее ты движешься, тем медленнее оно течет. Твоя задача - втиснуть как можно больше самого себя в каждую секунду твоего существования…
- Зачем? - спросила Алиса. - Зачем втискивать?
- Чтоб успеть много сделать.
- Ты и так сделал немало.
- Я? Немало? Мне сорок один год. Я хочу сделать еще пять раз по столько же.
Алиса печально усмехнулась и начертила пальцем на простыне некий знак.
- Не хотела тебе говорить, но… Тебе сорок один, а ты выглядишь на пятьдесят.
- Неважно. Какая разница, кто как выглядит?
- Разница есть. Ты выглядишь… мало того что на пятьдесят… Ты выглядишь дико. Действительно, как пещерный человек. Лохматый, жилистый, темный… То в себя погружен, то куда-то бежишь, глазами сверкаешь…
- Бежать и сверкать глазами - это и есть настоящая жизнь.
- Для тебя - да. А вот я… - печальная, она опять начертила пальцем, - у меня до тебя… До того, как появился ты… Я встречалась с молодым человеком. Почти год. Неплохой мальчик, симпатичный… Конечно, не миллионер, но зарабатывал неплохо. Хорошая машина, одевался красиво. Со спортом тоже дружил… Веселый, в себе уверенный. Музыку любил, неплохо готовил… В общем, меня все устраивало. Сначала. И вот однажды на Новый год он подарил своей маме кофеварку. Через неделю вдруг в его квартире тоже появляется новая кофеварка. Такая же. Даже лучше. Потом - февраль, День святого Валентина, он преподносит мне часы. В знак любви то есть. Через несколько дней я замечаю, что и у него тоже есть новые часы! Причем дороже моих. Через три недели - Восьмое марта, он дарит мне телефон. За двадцать тысяч. А у самого одновременно появляется телефон за двадцать пять. Я не выдержала и спросила. А он отвечает: "Понимаешь, я так не могу. Если я делаю кому-то подарок - я тут же должен сделать себе такой же подарок. На ту же сумму. А еще лучше - на другую, большую. Если я этого не сделаю, мне становится очень обидно, я себя жалею, впадаю в депрессию и все такое…" С тех пор у нас все стало разваливаться, и мы расстались. По моей инициативе. Я не могу понять мужиков, которые себя жалеют и о себе заботятся. Я пришла в твой банк, увидела тебя… Не влюбилась, нет. Даже не особенно заинтересовалась. Но обратила внимание. Ты каждый день пробегал мимо меня, никого и ничего вокруг не замечая, а я думала: вот человек, который себя не жалеет. Не умеет жалеть. Не способен. Еще пиджак этот твой ужасный…
Знаев ждал, что рыжая хотя бы усмехнется, но она была серьезна.
- Вот, думала я, мужчина, который никогда не станет делать себе подарков. Он весь мир хочет. И он его получит, судя по всему… Но теперь… Я нахожусь возле тебя четыре дня и понимаю - так еще хуже. Совсем себя не жалеть. А наоборот - мучить. Нельзя себя мучить, нельзя на себе ездить. Ты сказал мне: "Просто будь рядом" - я согласилась. Я была не против. Но теперь… Эти четыре дня, всего-навсего четыре коротких дня… То, что ты делаешь с собой, - страшная пытка. Я женщина. Я не способна смотреть на пытки.
- И что ты решила делать?
- Уйти.
Банкир помолчал. Ему вдруг стало очень жалко себя. Невыносимо, до слез.
- Я хочу, чтобы ты осталась.
- Нет. Я уеду. Я уже вызвала такси. Мне было интересно с тобой. Ты классный. Ты нежный, умный, очень сильный, я тебя никогда не забуду… Но я с тобой не могу.
- Ты любишь меня?
- Нет. И никогда не любила.
- Ты спала со мной.
- Это ничего не значит. Вернее, почти ничего.
- Понимаю, - сказал Знаев.
- Я рада, что ты это понимаешь.
Он подумал и спросил:
- То есть я - бесперспективняк?
Алиса не ответила. Продолжала чертить на белой ткани овалы и углы. Банкир вдруг вспомнил, кто он такой, и осторожно произнес:
- Ты не понимаешь, от чего отказываешься.
- Речь о деньгах?
- И о них тоже.
- Поверь мне, я очень хорошо все понимаю. Пока ты был в городе, я звонила подруге… Посоветоваться… Она наорала на меня. Мы дружим очень давно, со школы, и я никогда не слышала от нее таких воплей. "Дура, держись за него, ногтями цепляйся, это твой шанс, второго не будет, потом локти себе искусаешь…" А я не могу. Может, я и дура. Но я не намерена быть соучастницей убийства.
- По-твоему, я себя убиваю? - Да.
- Я счастливый человек, я живу в гармонии с собой.
- Зато со мной у тебя не будет гармонии. Никогда. Я не умею - очень быстро.
- Я могу научить.
- А я не хочу.
Банкир ощутил раздражение. Вдруг понял, что всякий раз, когда слышал "хочу" и "не хочу" - не обязательно от рыжей, от любого собеседника, - испытывал род дискомфорта, недоумение; в его лексиконе уже двадцать пять лет как не было таких слов.
- А чего ты хочешь, Алиса?
- Не знаю. Это ты у нас Знаев. А я не могу, как ты. Я точно знаю, что хочу уйти. Сегодня. Я больше не могу.