- Не можешь? Или не хочешь?
- Какая разница…
Знаев вдруг понял, что тонкий ноготок с немного облезающим с края лаком рисует не просто овалы и углы. Это было сердечко. Сверху два холмика, внизу острие.
- Я люблю тебя, - сказал он и ощутил странную легкость; захотелось повторить, и он повторил: - Я тебя люблю.
- Это пройдет, - ответила рыжая, не поднимая головы.
Что же это, пронеслось в банкировой голове, со всеми своими миллионами, каменными мышцами, со всей своей волей и энергией ты не можешь удержать любимую женщину? Однако с другого бока забежала прямо противоположная сентенция: что же она, не оценила, значит, тебя, со всеми твоими миллионами, каменными мышцами, волей и энергией?
Да! А кто, кстати, она такая, чтоб судить тебя? Что она умеет, к чему стремится? Чем живет чувиха, какими страстями? В двадцать четыре года у нее не хватает ума даже перебраться поближе к работе, снять квартирку, пусть на паях с подружками. В свои двадцать четыре она не сподобилась выбраться за границу, в то время как сейчас любая студентка может за копейки объехать пол-Европы. В свои двадцать четыре она всего лишь низкооплачиваемая банковская служащая. Конечно, ей дико видеть твое напряжение - она живет при другой температуре…
А любовь? Ты любишь эту женщину? Да, люблю. Да, да, да! Мне все равно, где она живет, куда ездит и какова ее профессия. Я готов принять ее любую.
Но она-то тебя не любит. Сама сказала. После такого ответа бессмысленно выяснять и уговаривать. Лицо потеряешь. Такого, как ты, вообще трудно полюбить. Она - не смогла. Может, и не хотела. Связалась с тобой из любопытства. А ну-ка посмотрю, как живет богатый мужик. Пожую трюфелей на халяву. Покатаюсь в широкой машине. Придется, конечно, в койку прыгать - ладно, не страшно, это мы умеем… Потом можно девчонкам рассказать: у меня ваще миллионер был, реальный, но я его послала, уж больно тяжелый человек и старый вдобавок…
Кстати, о температуре! Что ты знаешь про ее температуру жизни? Ты ей хоть один вопрос за четыре дня задал? Поинтересовался, что у человека в душе? Нет. Ты ее за собой везде за руку таскал. Смотри, что у меня есть! Смотри, еще вот это! И вот это! Видела? Поняла теперь, какой я мощный? Осознай, детка, что за супермен снизошел до тебя! Разве так можно с любимым человеком? Она женщина, она умна, она ранима, - значит, осторожна; она рассчитывала на постепенное сближение, взаимное прощупывание; а тебе, идиоту, все нужно было получить очень быстро. Иначе ты не умеешь.
Не произнеся ни слова и не посмотрев друг на друга, они одновременно встали. Алиса сбросила халат, потянулась за своими вещами - белье, джинсики и блузка лежали, аккуратно сложенные, на стуле, специально ею принесенном из кухни. Знаев посмотрел на худую спину, на лопатки, на маленькие розовые ягодицы. Хотел рвануться, схватить, никогда никуда не отпускать - не рванулся, не схватил.
Уходит? Пусть. Завтра же ее перехватит Жаров. Он к войне не готовится. Он не прыгает в четыре утра в холодный бассейн. У него времени и сил навалом. Был бы я хитрым и подлым - позвонил бы ему немедля. Вот, мол, девочка свободна, забирай, а мне отдай что обещал. Кстати, я так и сделаю. Возможно. Я ее люблю, я на все готов - а она не умеет ничего придумать, кроме как убежать; ей моя любовь не понадобилась; хороший повод, чтоб сделаться хитрым и подлым.
- Можно, - вежливо спросил он, - я тебе позвоню?
- Можно. А зачем?
- Вдруг ты передумаешь.
- Если я передумаю, я тебе сама позвоню. Обещаю.
- Может, ты передумаешь прямо сейчас?
- Перестань. Мы все решили.
- ТЫ решила.
- Да. Я решила.
Они еще покидались друг в друга вялыми фразами, - банкир спросил, есть ли деньги на такси, она ответила, что да, есть, банкир осведомился, не забыла ли она чего, получил ответ, что не забыла, а если и забыла - ничего страшного. Потом от двери донесся сигнал, Знаев пересек гостиную, стараясь не глядеть на стол, где лежала куча опоганенных дензнаков, нажал клавишу, и через две минуты девушки с золотыми волосами не стало.
Знайку бросила хозяйка. Под дождем остался Знайка.
Провожать не пошел. Постоял, бессмысленно шаря глазами по голым стенам. Отправился искать свой резиновый бублик, искал долго, обнаружил в машине, на заднем сиденье. Сжал в руке. Рассчитывал успокоиться - не вышло.
Итак, их все меньше. Тех, кто согласен быть рядом. Не просто меньше - их совсем не осталось. Правда, есть один, маленький. Семилетний.
И ему, кстати, абсолютно все равно, богатый я или бедный, быстрый или медленный.
4. Понедельник, 18.30–21.00
От криков и визга нескольких десятков детей в возрасте от пяти до одиннадцати, от мелькания пестрых одежд и покачивания надувных шариков у Знаева давно уже болела голова. Однако он не обращал внимания. Пусть. Важнее то, что ребенок доволен. Все просто: мальчик рад, значит, и папа тоже.
За соседним столиком устроились две мамашки с рыхлыми телесами любительниц тортиков. Бросили торопливые взгляды. Не игривые или заинтересованные - скорее недоуменные. Не исключено, что сегодня банкир действительно плохо выглядел. Когда, осторожно лавируя меж малышей, появился Горохов - загорелый, в серой офисной тройке, - подруги заметно расслабились. Усталый лохматый мужик, стискивающий в руке резиновый эспандер, был им непонятен, тогда как его товарищ, застегнутый на все пуговицы лощеный бизнесмен, вполне укладывался в парадигму "папаша и его небогатый друг после работы прогуливают своих чад".
- Странное место для встречи, - сказал банкиров зам.
- Нормальное, - буркнул Знаев. - Когда ты последний раз давал "слово пацана"?
- В детстве.
- А я - вчера вечером.
- Понятно.
Банкир показал подбородком на детвору:
- Смотри. Сейчас принято критиковать общество потребления. Рыдать о бездуховности. Но взгляни на этих детей. Они смеются. Они счастливы. Видишь моего? Третий слева, руль крутит. Если выиграет - сбоку выезжает особый купон. За десять купонов дают приз. Тряпичного Микки-Мауса. Вон как хитро налажено! У меня в детстве такого не было. А у моего сына - есть. Я его сюда привел - у него праздник. Он сияет. Может, не все так плохо в обществе потребления, если наши дети счастливы? Хоть иногда?
- Я об этом как-то не думал, - сказал Горохов, осторожно присаживаясь на пластмассовый стул. - Вернее, думал, но давно. Моему уже пятнадцать. Он у меня кайт-серфер.
- Это что такое?
- Долго рассказывать. Тут курить можно?
- Нет. Соку выпей.
- Я бы выпил вина холодного.
- Здесь детский клуб, Алекс. Здесь не наливают. И не курят.
Горохов вздохнул:
- Поэтому ты тут и сидишь.
- В смысле?
- Ты ненавидишь, когда курят.
Знаев, вдруг поглощенный тоской, горько спросил:
- С чего ты взял? Почему - "ненавижу"? Хочешь курить - кури на здоровье. Что вы все из меня зануду делаете? Я что, кому-то что-то навязываю? Объявляю себя носителем истины? Я уважаю любой образ жизни. Но я хочу, чтоб и мой образ жизни уважали. А не крутили пальцем у виска. Я тоже живой человек. Стадное существо. Бывает, я тоже хочу, как все. Работать с девяти до шести. Вечером - стаканчик крепкого… Газетой пошелестеть, сериал позырить. Эту, как ее… "Прелестную няню"…
- "Прекрасную няню".
- Да. Ее. Ты что, Алекс, всерьез думаешь, что я считаю себя самым правильным? А всех остальных - убогими?
Горохов дипломатично промолчал. Банкир подождал ответа, не дождался и разозлился.
- Ну и черт с тобой. Рассказывай, как день прошел.
- Нормально. Деньги для Лихорылова перевели. Концы в УБЭПе ищем. На корсчету почти двадцать миллионов. Единственное мелкое происшествие - прогул. Новенькая, рыжая, не вышла на работу.
- Увольняй, - равнодушно сказал Знаев.
- Давай не будем спешить. Хорошая девчонка, вполне справляется… И потом, мы же хотели… через нее… Солодюка подставить.
- Увольняй, - повторил банкир. - Солодюк нас опередил. Оказался быстрее. Делай выводы, Алекс. Побеждает только самый быстрый. Концы в УБЭПе искать уже не надо. Я тебя поэтому и позвал. УБЭП сам придет. Возможно, уже завтра утром. УБЭПу нужны бумаги по украинскому газу. Помнишь эту сделку?
- Нет.
Знаев энергично кивнул.
- Так им и скажешь. Ментам. Ничего не помню. А было вот что: три года назад мы выдали людям с Украины три миллиона долларов наличными. Деньги были газовые.
Фирму, "помойку", делал Солодюк. Теперь на него наехали, и он меня сдал.
- В каком смысле?
- В прямом! - прорычал банкир и искоса посмотрел на слегка напрягшихся мамашек - В каком еще смысле можно сдать человека? У нас будут делать выемку. "Помойка", конечно, ликвидирована по всем правилам… Но кассовые документы мы обязаны хранить пять лет. Сейчас езжай в офис и поднимай архив. Найди все отчеты. Они поддельные. Их рисовал Солодюк Он был директором, он расписывался - везде он, и только он. Но ты все равно проверь… Вдруг там случайно где-нибудь что-нибудь… моей рукой… В общем, подготовься.
Горохов, сквозь загар, слегка побледнел.
- Он дал показания?
- Говорит, что дал. Подробные.
- Плохо.
- Отобьемся, - сказал Знаев. - Показаний одного фигуранта недостаточно. И вообще, дело не заказное. Просто ребята в погонах хотят снять с меня жир. На всякий случай подготовь приказ о моем смещении с поста председателя правления. Обзвони акционеров. Пусть уволят меня, а тебя назначат. Задним числом. Где-нибудь в апреле… Найди моего адвоката, он обязан быть готов… Плохо, что сейчас у нас мало свободных наличных. Приготовлен миллион, но это - для моей стройки. Если меня закроют - отдашь им этот миллион. То есть отдашь, сколько попросят, но миллион - максимум… Торгуйся. Требуй гарантий. Тысяч двести вперед, потом - снятие обвинений, потом остальное…
- А Солодюк? Может, лучше заплатить ему? Те же тысяч двести? Чтоб отказался от своих слов?
Банкир вспомнил бывшего партнера, жалкого, потного, мощно сосущего горечь из горла, и пробормотал:
- Он и так откажется. Бесплатно. На первой же очной ставке.
- Ты уверен?
- Да. Он не подлый. Он просто слабак.
- Лучше б был подлым…
Знаев критически изучил лицо заместителя.
- Ты чего, Алекс?
- Что?
- Ты бледный.
- Я бледный?
- Да. Не переживай. Не будь бледным. Подумаешь, менты. Мало, что ли, мы с тобой ментов видели?
- Хотелось бы поменьше.
- Не в этой стране, - весело сказал Знаев. - Впрочем, давай переиграем. Не делай приказа о моем увольнении. Завтра встретишь их - проводи в мой кабинет, предложи кофе - и пусть ждут меня.
- Я в порядке, - сухо сказал Горохов. - Ты ведь платишь мне именно за это, правильно? Чтоб я всегда был в порядке… Я - в порядке. А бледный или нет - это мое дело.
Обиделся, понял Знаев.
- Я не хотел тебя обидеть, - сказал он.
- Ты меня не обидел. В четверг нам с тобой упало с неба двести тысяч евро. Во вторник упали люди в погонах… Всегда что-то падает. Наше дело - ловить.
- Или не ловить.
- Да. Или не ловить.
Банкир помолчал и предложил:
- Хочешь, давай закроем контору. Продадим. Финансы надоели. Будем строить супермаркет.
Горохов усмехнулся:
- "Готовься к войне"? - Да.
- А банк?
- К черту его. Мне, Алекс, надо тратить каждый месяц по двенадцать тысяч долларов, чтоб в семьдесят пять лет умереть нищим стариком.
- У тебя есть сын.
Знаев поискал глазами сына. Виталик, азартно что-то самому себе рассказывая, крутил руль автомата, имитирующего автомобильные гонки. За спиной его кресла в деликатной позе стоял, внимательно наблюдая, мальчик постарше и победнее одетый. Такие мальчики любят бродить по игровым центрам, надеясь встретить знакомого и выпросить немного денег, а не получится выпросить - хоть поглазеть.
- Сын, - сказал банкир, - пусть сам зарабатывает. Собственные деньги всегда слаще, чем папины.
Тем временем Знаев-младший закончил игру и подбежал, возбужденный и мокрый.
- Папа, - крикнул он, - я выиграл три гонки подряд! Я самый быстрый!
- Молодец, - похвалил банкир, с усилием переключаясь.
- Купи мне еще мороженого! И коктейль! Привет, дядя Алекс! А чего вы такие грустные?
- Мы не грустные, - вежливо сказал Горохов. - Мы усталые.
- Много работали, да?
- Угадал, - сказал Знаев-старший.
- Я не угадывал, - поправил Виталик, надул щеки и вытянул через соломинку сразу половину стакана; шумно отдышался. - Мне бабушка сказала. Мы вчера до самого вечера с ней говорили. И еще она сказала, чтобы я на тебя не обижался.
- За что?
- За то, что ты много работаешь. Она сказала, что человек должен работать не много и не мало, а столько, сколько нужно. Правда, я не очень понял…
- Твоя бабушка сама много работала, - непедагогично возразил Знаев. - Чтобы вырастить меня, твоего папу. Чтоб ты знал, ее мама - твоя прабабушка - работала еще больше. Устроилась на завод в тринадцать лет. Подделала документы, приписала себе два года, сказала всем, что ей пятнадцать, - и пошла работать.
- А зачем она подделала документы? - осторожно спросил Виталик - Это ведь нехорошо.
- С одной стороны, нехорошо. А с другой - наоборот. У твоей прабабушки было пять сестренок. Все младше ее. Шла война. Вот и пришлось идти на завод, чтоб зарабатывать деньги и покупать еду.
- А ты, папа, когда-нибудь подделывал документы?
Банкир быстро подумал и ответил:
- Спроси у дяди Алекса.
- Нет, Виталик, - твердо сказал Горохов. - Твой папа никогда не подделывал документы. Он честный человек. И он тоже всю жизнь много работал.
- Чтоб вырастить меня? - уточнил Виталик.
- Точно.
- А зачем меня выращивать? Я и так расту. Сам собой.
- Но ведь тебе, - возразил банкиров зам, - нужно покупать одежду.
Знаев-младший снисходительно засмеялся.
- Дядя Алекс, вы вообще ничего не понимаете! Мне незачем покупать одежду.
- Тогда откуда у тебя одежда?
- Дядя Герман приносит! У него есть два ребенка. Вадик и Владик. Они мои братья. Двоюродные. Когда они вырастают из своей одежды, их одежда переходит ко мне. Мама говорит, что я обеспечен шмотками на пять лет вперед.
- Ты хорошо устроился, Виталик, - сказал Горохов с завистью.
- Вот и бабушка так же сказала. Что я хорошо устроился. А еще она сказала, что папа на самом деле никакой не банкир.
Знаев-старший изумился.
- А кто же я такой?
- Ты музыкант, - деловито объяснил мальчик. - Ты пошел работать банкиром, потому что хотел, чтоб у тебя были деньги. Кстати, я тоже хочу быть музыкантом.
- Лучше будь банкиром, - возразил Горохов и подмигнул своему шефу, отчего шеф мгновенно расслабился; значит, его верный помощник не сильно напуган перспективой беседы с сотрудниками милиции; по-прежнему готов к войне за денежные знаки.
- Нет, - серьезно сказал Виталик - Я хочу быть музыкантом.
- Музыкантам нелегко живется.
- Все равно. Я хочу играть музыку.
Знаев-старший ощутил печаль и спросил:
- Какую же музыку тебе хочется играть?
- Я не могу объяснить, - сказал Виталик, подумав. - Я только знаю, что она очень красивая. Когда я ее слышу, у меня… как бы это сказать? Сразу хорошее настроение.
- И где ты ее слышишь?
Медленно подбирая слова, мальчик ответил:
- Везде. Только она очень тихо играет. И не все время. Иногда утром. Когда я чищу зубы. Иногда в школе, на уроке… Меня Елена Петровна даже один раз отругала. Говорила, что я мечтаю. А я не мечтаю, а слушаю.
- Давно это у тебя? - осторожно спросил банкир.
- Давно.
- Почему ты мне не сказал?
- Как я тебе скажу, если ты все время на работе? И вообще с нами не живешь?
- А маме говорил?
- И маме, и бабушке.
- И что они?
- Мама удивилась. А бабушка очень обрадовалась. Она сказала, что скоро мы вместе с ней пойдем к учителю музыки. А осенью я буду учиться не только в обычной школе, но и в музыкальной. Как ты, папа.
- Музыкальная школа - это круто, - кивнул Горохов. - На каких инструментах тебе хочется играть?
Виталик пожал плечами.
- Не знаю.
- Так нельзя говорить, - сказал банкир. - Не забывай, что твоя фамилия Знаев.
- Ну и что? Мне правда все равно. Наверное, мне надо учиться на всех инструментах. Особенно на гитаре. И еще на трубе. И на скрипке. Но это неважно. Главное, мне хочется, чтоб музыку не только я слышал. Но и другие люди. Она такая красивая… Мне жалко, что ее слышу только я, а больше никто не слышит.
Банкир торопливо встал.
- Я сейчас приду, мужики, - бодро сказал он. - Алекс, купи парню мороженого.
Увидев его лицо, обе мамашки-толстушки замерли и не донесли до ртов ложечки со взбитыми сливками.
Отыскал туалет, закрылся в кабинке. Обхватил лицо ладонями. Заплакать не получилось. Когда хочешь плакать, но слезы не выходят - тяжело бывает, очень. Остается только злиться на себя и щурить невидящие глаза. Говорят, мужчины южных наций - испанцы, итальянцы - живут дольше своих северных собратьев именно оттого, что умеют плакать.
Знаев не умел.
Через час он подвез сына к дому, довел до лифта, попрощался, отправил наверх. Сам в квартиру не пошел. Не хотел видеть бывшую жену. Он ведь не для красного словца кричал тогда в лицо Солодюку, что никого не может видеть. Он искренне кричал. Интроверту нужно уединяться, ежедневно, каждый день, такова его природа. Когда супруга банкира - в бытность совместного проживания - возвращалась вечером из похода по магазинам, она начинала генерировать фразы и целые монологи, едва переступив порог. И очень обижалась, если вместо радости на лице мужа видела скрытое под вежливой маской неудовольствие. Обвиняла в равнодушии, употребляла слово "разлюбил". А он не разлюбил, он одиночкой родился. Всякое событие требует оценки; экстраверт, в попытке оценить, бежит к людям, советоваться - интроверт поступает ровно наоборот. Убегает. Чем больше событий, тем чаще приходится убегать. Что может поделать банкир, если событий очень много, если они переходят одно в другое?
Плакать не умел, да. Последний раз плакал в двадцать два года, когда об его собственную спину сломали его собственную гитару. Потом он всем говорил, что сломали об голову, - нет, на самом деле пожалели, по спине ударили. Пригрозили, что задушат струной, надавали пощечин. И даже тогда он не сразу заплакал. И не над обломками любимого инструмента, стоившего целое состояние. Он заплакал потом, через несколько дней. Не "Фендер" свой пожалел - себя пожалел.
Он мучился семь лет, пытаясь выпустить музыку из себя. Он считал, что она очень красивая. Ему было жалко, что никто, кроме него, не слышит этой музыки.