Оказалось, что она никому не нужна. Дешевые рестораны, пролетарские танцплощадки, самодовольные барыги, пьяные гопники - вот куда привел рокера Серегу его путь. Он бы выдержал, конечно. Если б верил в свою музыку. Но однажды он понял, что его музыка объективно слаба. Неоригинальна. Два неплохих мелодических хода, две интересные гармонии - все остальное уже было. У Генделя, у Мусоргского, у Соловьева-Седого, Пола Маккартни, Дэйва Гэхана. Сочинять ночами напролет, подыскивая единственно верные комбинации звуков, пробовать ритмы, темпы, тональности, жонглировать аранжировками, в конце концов родить что-то действительно стоящее и гордо расхаживать среди людей до тех пор, пока ухо случайно не выхватит из внешнего мира, из радиоприемника, из телевизора, из хрипящего динамика под козырьком уличного ларька точно такую же мелодию - что может быть горше?
За семь лет он сочинил две действительно оригинальные вещи. Не хуже, чем у Маккартни. По крайней мере, он так считал. Очень хотел сделать третью, но не смог. Винить некого. К отдельно взятому гитаристу прилетели ровно две мелодии. Как распорядиться столь скромным багажом? Записать альбомчик? Два хита, плюс десяток проходных поделок, вот вам диск, вот вам концертная программа, дальше можно найти прохиндея-продюсера и гастролировать по необъятной стране хоть до глубокой старости. И ждать, когда в голове заиграет что-то новенькое.
Отращивать патлы; колоть партаки; бухать; курить траву; вмазываться и нюхать; беспредельно драть прыщавых провинциальных поклонниц; все, что угодно, лишь бы опять зазвучала музыка, которую не слышит никто, кроме тебя.
Тогда, в девяностом году, над липким стаканом портвейна, он признался себе, что на такое не способен. И заплакал. Понял, что расколотившие его гитару "быки" в черной коже - любители блатных баллад на три аккорда - правы.
Если бы не они, он сам бы ее разбил.
Не доехав километр до поворота на "свою" дорогу, Знаев захотел пить и остановился возле магазина. Он проезжал мимо каждый день на протяжении нескольких лет и все время ждал, когда заваливающаяся набок избуха, выкрашенная в ядовито-салатовый цвет, в народе называемый "веселеньким", окончательно рухнет. Но заведение жило. И недавно даже обзавелось вывеской: "Принимаем платежи!" Какие именно платежи тут принимают, не уточнялось. Видимо, любые. Хоть какие-нибудь.
Вошел в душный, пахнущий старым деревом и прокисшим пивом зальчик. Пожилая продавщица с розовым лицом обмахивалась, как веером, стопкой мятых накладных.
- Бутылку воды, пожалуйста.
- Какой?
- Любой. Без газов. Полтора литра.
- Из холодильника? - Да.
- Холодной нет.
- Давайте какая есть.
- Есть "Бонаква", - подумав, сказала розовая. - И "Акваминерале".
- Все равно.
- "Бонаква" - только литровые.
- Пусть будет литровая.
- Сейчас принесу.
Удалилась. Было слышно, как в подсобке передвигаются ящики.
- Зоя, где у нас вода?
- Какая?
- "Акваминерале". То есть "Бонаква".
- Вон, в углу стоит.
- Там "Бонаква".
- А тебе какая нужна?
- "Акваминерале".
- Я их все время путаю.
- Я тоже.
- Слушай, подруга, когда уже мы тут порядок наведем?
- Никогда, Зоя. Ни-ко-гда. Я тут пятый год убиваюсь. И каждое утро говорю себе: "Пора порядок навести, пора порядок навести…" Потом наступает вечер, я думаю: "А ну его в жопу, этот порядок", - и домой уползаю… А нам вообще сегодня воду привозили?
- Не помню. За пиво - помню, а за воду не помню… Нашла, что ли?
- Ищу. Ага, вот она, сучка! Мужчина, вам ведь нужна "Бонаква"?
- Да, "Бонаква".
- Она не холодная.
- Сойдет. Давайте.
- Подождите. Я нашла "Акваминерале". Сейчас откопаю. Вот она. Вам литровую или полтора литра?
- У вас какая в руках?
- Литровая.
- Давайте.
- Хотите, я поищу полтора литра.
- Не надо! Давайте литровую. Сколько стоит?
- Ценник на витрине.
- Нет, - сказал банкир, - там ценника.
- Да? Странно. Вчера был… А вода стоит тридцать пять рублей.
Знаев вынул купюру. Розовая вздрогнула.
- Ой, а помельче нет?
- Нет.
- У меня не будет сдачи.
- Ну и черт с ней.
Розовая метнула строгий взгляд.
- Как это "черт с ней"? Так нельзя.
Поискала в карманах фартука. Открыла и закрыла дребезжащую кассу.
- Подождите. Сейчас спрошу у сменщицы.
Поставь она бутылку на прилавок - банкир бросил бы деньги, взял, что нужно, и ушел. Но продавщица держала товар в руке. Пока Знаев соображал, как ему изловчиться, перегнуться и выхватить емкость, чувиха, медленно повернувшись, опять удалилась.
- Зоя, разменяй мне крупную!
- Откуда?
- Посмотри, может, мелочью наберешь.
- Девушки, - крикнул банкир, - не надо мелочи! Дайте мою воду, и разбежимся.
- Сейчас, сейчас, - возразили ему на два голоса. - Уже нашли.
Знаев почувствовал тошноту и загрустил.
- Эта рваная, - говорили за стеной.
- Ну и что? Тоже деньги.
- Да ладно, не позорься. Сколько набрала?
- Не мешай, собьюсь.
- Вот, - радостно провозгласила женщина, вернувшись. - Сто, двести триста… Пожалуйста.
- Спасибо, - прохрипел банкир. - А где вода?
- Ой. Сейчас.
Очередной - уже третий - плавный разворот, мощное покачивание необъятных бедер, шарканье шлепанцев, неспешное отступление за пределы видимости.
- Зоя, куда я ее поставила?
- Кого?
- Да воду же, "Бонакву" проклятую! Только что тут была… От этой жары совсем башка не хочет работать…
- И не говори… Вон она, твоя "Акваминерале".
- Не издевайся. Та была "Бонаква".
- Давайте любую! - выкрикнул Знаев.
- Мужчина, что вы нервничаете? Сами сказали, что вам нужна "Бонаква", литровая…
Слушайте, вы! - хотел заорать он. - Я прямо сейчас куплю весь ваш сарай вместе со всем товаром, и с вами в придачу! И тут же сожгу, и место велю распахать, чтоб от этого вашего русского бизнеса даже духа не осталось!..
Но не закричал. Сдержался. Шатаясь, бросился вон, на воздух. Синее небо, желтое солнце - все содержало издевку. Залез в свой сверхмощный драндулет, рванул с места, слыша, как с диким хрустом проворачиваются по грязной обочине колеса; краем глаза увидел в зеркале серую пелену взметнувшейся пыли.
Потом уже смотрел только на тахометр. Переключал передачи не раньше, чем стрелка касалась желтого сектора.
Все в порядке. Будь спокоен и весел. Их нельзя презирать. Не за что. Они не виноваты. Они всегда были такими. Их нельзя остановить или переделать. Также нельзя уменьшить их количество. Хуже всего то, что они самовоспроизводятся; однако и здесь, увы, им невозможно помешать. Великий физиолог Павлов изучал механизм условного рефлекса. Дрессировал собак. Заставлял их ходить на задних лапах и лаять по команде. За это вожди Советской страны боготворили Павлова. Молодец, академик! Так ведь можно дрессировать целые народы! Тем временем другой гениальный ученый - Вавилов - продвигал генетику. Доказывал, что признаки живого организма передаются по наследству. За это вожди Советской страны поспешно уничтожили генетика. Казнили. По Вавилову, получалось, что дурака и бездельника, конечно, можно научить хорошо трудиться - однако всякий дурак, достигнув половой зрелости, немедленно родит точно такого же дурака, и процесс дрессировки придется начинать сначала.
Давно умерли и Павлов, и Вавилов. Закопаны и сгнили вожди Советского Союза. И самого Союза больше нет. А дураки по-прежнему неисчислимы. И прекрасно себя чувствуют.
В последний поворот он вошел чрезмерно резко, а когда понял ошибку, тут же совершил вторую: слишком поспешно переложил руль. Нескольких лишних градусов хватило, чтобы машина вышла из-под контроля, корму увело вбок и вперед; вдавив тормоз, Знаев бессильно наблюдал, как его тащит боком, как надвигается, быстро увеличиваясь в размерах, встречный автомобиль. В голове меж тем вертелась совершенно посторонняя мысль: о том, что он, даже если бы и захотел, не смог бы купить тот придорожный магазинчик с двумя медленными дурами. Потому что деньги кончились. Полмиллиона ушло Лихорылову, еще миллион придется вложить в стройку, или же его придется отдать ментам - остаются несколько сотен тысяч, копейки, на черный день, на жизнь…
Встречный ушел от удара очень ловко, по самому краю полотна. Банкира развернуло на сто восемьдесят градусов - теперь он лицезрел жирные черные следы собственного тормозного пути. Наконец остановился.
Ударила тишина. В ветвях слабо шумел ветер. Мирно пела птица. Потом стало слышно, как встречный сдает назад. Надо выйти, подумал Знаев. Принести извинения. Может быть, денег дать. За то, что напугал. Метр в сторону - сейчас бы оба беседовали с ангелами…
Дверь дернули с той стороны, резко распахнули на всю ширину. Две огромных, пахнущих соляром клешни вцепились в волосы, в рубаху; собраться с силами не успел; вытащили, схватили за ухо, резко толкнули.
- Опять ты? - прорычал красный от ярости человек, смутно банкиру знакомый. - Ты чего, бля, творишь? Я тебе в прошлый раз сказал, чтоб ты угомонился!.. По-человечески, бля, попросил, чтоб ты тут не исполнял свои московские понты!.. А тебе, значит, по хую, да? По-хорошему не понимаешь? Я тебе по-плохому объясню…
Теперь банкир его узнал, обитателя соседней деревни - как его? Вася Толстый? - и вознамерился произнести что-то успокаивающее, оправдательное, но не успел, потому что собеседник стал быстро и умело объяснять по-плохому.
- Хорош, хорош! - заорал Знаев, кое-как уворачиваясь, спасая локтями голову и не успевая спасти ребра.
- Кто хорош? - переспрашивал селянин, азартно продолжая. - Ты хорош? А чем же ты хорош? Тем, что на меня не похож?
В машине банкира всегда хранился пистолет - ожидающий, наверное, именно такого вот случая, неожиданного дорожного конфликта, - но до пальбы дело не дошло главным образом потому, что Знаев чувствовал себя, во-первых, виноватым, а во-вторых, совершенно не способным к сопротивлению. Иногда сопротивляться устаешь. Даже самому рьяному воину однажды вдруг надоедает воевать.
Миха Круглый, кстати, наседать не стал. Сунул несколько раз, выдыхая боевые звуки ("на!", "держи, сука!"); кулаки его были настоящие, на сто процентов крестьянские, широкие; напоследок от души пнул ногой поверженного врага, вцепившегося в дверцу; постоял, нависая, радикально сплюнул и вразвалку пошел прочь, как бы слегка кланяясь в сторону воображаемых, одобрительно теперь аплодирующих зрителей: вот так мы и живем, братва, проучим московского придурка, наведем порядок - и дальше двигаемся.
Московский придурок заполз в салон, закрылся, перевел дух. Потрогал ухо, скулу, губу, нос - все цело. Подумал, что, по большому счету, этот - как его? Леха Пухлый - поступил очень гуманно. Сколько ему лет, сорок? Сорок пять? Кто-нибудь помоложе мог бы и бейсбольной битой голову проломить. А этот, взрослый мужик, всего лишь надавал оплеух. Надо будет как-нибудь разыскать дядьку. Подраться по-настоящему. А потом помириться, навсегда. Чтоб понял, что Серега Знаев не какой-нибудь левый фуфлогон, а серьезный порядочный малый.
Кстати, насчет "подраться". Хорошая идея.
Банкир завелся, медленно поехал к дому. Прикинул время - десятый час вечера. У въезда в усадьбу потерял пять минут: отказал электронный пульт, отдающий воротам приказы. Пришлось вытаскивать батарейки, стучать ими друг о друга. Наверное, так же пещерный человек бил камешком о камешек, чтоб высечь искру.
В доме первым делом разделся. Почти бегом устремился в душ - смывать кровь и грязь. Но в спальне помедлил. Обошел справа и слева кровать, осмотрел углы. Спросил себя, что ищет, и сам себе ответил: ЕЕ следы. Какую-либо вещицу, ею забытую. Чтоб иметь повод позвонить, опять услышать голос. Нагибался, шарил. Хоть какую мелочь отыскать. Упавшую булавку. Бумажную салфеточку со следами помады. Волосы на подушке. Искал, суетясь и вдруг нервничая. Сорвал простыню, погрузился побитым рылом - даже запаха не учуял. Как будто не было ее здесь никогда, как будто приснилось все. Как будто он сам себе выдумал тонкую, спокойную, с негромким мелодичным голосом женщину. Ироничную, умную, чувственную, с невесомыми, с плеча на плечо переливающимися волосами цвета меди, с насмешливыми, немного широко расставленными глазами, с хрупкими плечами, с бледно-розовыми губами, чуть треснувшими в правом уголке рта…
Ты опять один, Знайка. Она ушла. Может, появятся другие, но они тоже уйдут. Никто не способен быть с тобой. Прими это. У тебя есть твои потолки, твой бассейн, твой кабинет и твой любимый дуб за окном - у тебя есть многое; у тебя есть гораздо больше, чем тебе нужно.
В какой-то момент ты остаешься один. Даже среди любящих и уважающих тебя людей. Более того: если вокруг тебя друзья, семья, единомышленники, а ты одинок - так еще хуже. Для всех. Поэтому, рожденный одиноким, оставайся таким до конца. Иначе сломаешь жизнь и себе, и тем, кого ты любишь. А в особенности - тем, кому позволил себя любить.
Подраться, вспомнил он. Подраться. Выпустить пар.
Схватил телефон.
- Алло! Жаров! Чем занимаешься?
- Бухаю белое вино, - чавкая, ответил электроторговец. - В интересной компании. А что?
- Поедем. ВЕСЕЛЬЯ хочу.
- Сегодня?
- Сейчас.
Абонент кашлянул и пробубнил:
- У меня… это… другие планы.
- К черту твои планы.
- Знайка, мне неохота.
- Понедельник. Машин мало. Собирайся.
- Нет, - неуверенно ответил Жаров. - Не поеду. Лень.
- Слабо тебе, да? Так и скажи, что слабо.
- Не слабо. Почему слабо?
- Тогда собирайся. Через час. На том же месте. Иначе ты мне не друг.
- Ну ты даешь. Я сижу в приличном месте с приличной женщиной, отдыхаю, в меру, так сказать, возможностей, а ты…
Знаев переложил трубку от одного уха к другому.
- Твое утреннее предложение в силе?
Альфа-самец расхохотался и запальчиво выкрикнул:
- Да! На сто процентов!
- Тогда собирайся. Поедем.
5. Понедельник, 23.30
Потом пошел мелкий теплый дождик, добавивший вечеру уюта и особенного московского шарма: влажный воздух лежал слоями, как крем в пирожном, чем ниже - тем теплее, у самого асфальта почти горячий. Покойная бабка банкира, когда-то приписавшая себе два года, чтоб пойти работать в прокатный цех сталелитейного завода, говорила про такие беззлобные летние дожди: "Хоть пыль прибьет".
Он сам выгнал чудо-агрегат из потайного гаража и сам пригнал к месту встречи, асфальтированному пятаку возле входа в спортивный комлекс "Битца". Поискал глазами мотоцикл Жарова - увидел только очень дорогой автомобиль, мелкосерийное купе, из тех, которые дорожные инспекторы иногда останавливают только из любопытства, чтоб заглянуть в салон: как оно там устроено?
Знаев, давно богатый человек, не позволял себе покупать машины ценою в четверть миллиона долларов. Раз в полгода он обязательно менял старое авто на новое, это всегда были немецкие седаны представительского класса, с очень мощными моторами; однако банкир все же старался делать так, чтоб приобретение средства передвижения не сильно ударяло по карману. Машина есть? Есть. Престижная? Престижная. На дороге уважают? Еще как. Остальное неважно. Сейчас он наблюдал перед собой тачку классом выше, чем его собственная. Втрое мягче, быстрее, удобнее, прочнее, красивее. Втрое дороже. Не позавидовал, конечно, не пустил слюни - еще не хватало, - но задумался. Странно было осознавать, что кто-то способен выложить за средство передвижения аморально большие деньги. Вкладываясь в понты, надо же иногда знать определенные границы. Иначе - утратишь чувство реальности. Скромность - хороший тренд, никогда не выходящий из моды.
Стоящий рядом с суперкаром Степан вел себя естественно, не принимал гордых поз и не заглядывал в лицо, ища восторга и трепета. Чувствовалось, что человек давно привык к своему статусу и не ждет, что на него, вылезающего из обтянутого бизоньей кожей пилотского кресла, будут с визгом прыгать светские львицы и супермодели.
Нет, они прыгают, конечно. Не могут не прыгать. Но ведь это не главное.
Знаеву понравилось, что Степан не обращал внимания на непогоду, и не очень понравилось, что новому приятелю недостает упругости в походке и ширины в плечах.
- Хорошая тачка, - сказал банкир, хотя собирался имитировать равнодушие.
- Ваша лучше, - улыбнулся Степан, показывая подбородком на заново перекрашенную - на этот раз в желтый цвет - "копейку".
- Ждем Германа, - объявил финансист. - И сразу поедем. Втроем. Четвертого человека сегодня не будет.
Степан деловито кивнул. Он уже приоделся: простая тканевая куртка, черная дешевая рубаха, серые джинсы, подпоясанные прочным кожаным ремнем.
- Как ваш проект? - помолчав, спросил он.
- Вы о чем?
- Гипермаркет. Десять тысяч квадратных метров. Оригинальный бренд. Концепция, не имеющая аналогов.
Хорошая память, подумал Знаев. Интересный малый.
- Работаем, - сухо ответил он.
- Я ехал сюда, - сказал Степан, - и видел нечто поразительное. Огромный щит, освещенный прожекторами. Пятиконечные красные звезды. И надпись: "Здесь будет построен торговый центр "Готовься к войне". Представляете? Вот это, я понимаю, бренд! Хватило же у кого-то духа на такую безумную затею!
- Этих ребят я знаю, - скромно ответил Знаев. - Очень серьезные.
Степан сделал красивый жест и небрежно попросил:
- Познакомьте.
- Попробую.
- Как дела у вашей подруги?
- Замечательно. Кстати, она передавала вам привет. Вы ей понравились.
Степан вежливо улыбнулся. Человек женат, давно и крепко, подумал банкир. Такие скромные, некрасивые, очень богатые мужики, глубоко погруженные в хлопоты о собственном непрерывно приумножающемся золотом запасе, всегда прочно женаты. Посторонними девушками интересуются исключительно издалека. Безусловно, они не ангелы и иногда позволяют себе то, что в глянцевых журналах называется "маленькие приключения", но очень и очень тихо, чтоб не оказаться под объективами нанятых супругами частных детективов.
Ха, он же ходит в гости к Марусе, вспомнил Знаев и хотел добавить еще что-то насчет подруг, отпустить какую-нибудь беззлобную мужскую хохму, мол, все мы любим иногда мудями тряхнуть; Степан был ему симпатичен, он умел слушать - но тут из сырого городского полумрака появился, рыча, мотоцикл под управлением Жарова.
- Знайка! - заорал электроторговец, сняв шлем и голливудским жестом поправляя волосы: - Ты мне такой вечер обломал! Это была песня, а не вечер! Никогда тебе не прощу. Мое почтение, Степан! У тебя неплохой драндулет. Все-таки итальянцы умеют делать машины.
- Спасибо, - вежливо кивнул владелец драндулета.
- Ты, я вижу, с шофером?
- Да, а что?
- Твой шофер - надежный малый?
- Более чем.
- Не забудь сказать ему, чтобы про наши сегодняшние похождения он никому ничего никогда не говорил. И в следующий раз приезжай без шофера.
- Хорошо.
- А раз ты сегодня с шофером, пусть он тогда приглядит за моим мотоциклом.
Жаров приосанился - ему явно нравилось происходящее - и повернулся к банкиру.
- Тебя опять видели в двух местах. Сегодня в три часа. В "Атриуме" и в "Джи-Кью-баре".