* * *
134) Кровные братья вышли на один из двух балконов гостиничного номера полюбоваться Дунаем. "Великолепен, правда?" - сказал Йенс. Фвонк крепко вцепился в кованую решетку балкона в стиле ар-нуво.
Река поражала воображение. В ширину она никак не меньше трехсот метров. Фвонк был к такому не готов. Сколько всего я не знаю, думал он, а о скольком и не догадываюсь, что не знаю. Плавает Фвонк так себе. Если он упадет в Дунай, его унесет в Черное море, и газетам придется обсуждать, не падение ли нравов спровоцировало падение в воду, типа у покойного настолько помутилось в голове, что он поддался инстинкту смерти. Его кончина станет еще одним пятном на позорной памяти Общества спортивной и оздоровительной ходьбы.
135) Йенс собрался говорить о европейском национализме и опасности, которую тот несет. Вопреки своему желанию, он сделался гораздо более подкованным докладчиком по этому вопросу, чем лидеры большинства государств. Некие таящиеся под спудом силы, одинокие волки, которые изредка прорезываются на сомнительных интернет-форумах, но держат свои самые экстремистские мысли при себе, зная, что за ними присматривают. Что в состоянии противопоставить этому все мы? Что по силам сделать школам? Как можем мы, каждый в отдельности, осознать свою долю ответственности? Последние полгода он ни о чем другом, считай, не думал, ему не нужен написанный текст, чтобы говорить правильные вещи. Но поможет ли это? Он совсем не уверен, и это источник его постоянной усталости и потери иллюзий.
136) В ожидании друга Йенса Фвонк хотел совершить пробежку. Но едва он вышел на улицу, его как обухом ударило. На остановке трамвая между гостиницей и рекой оказалась масса брюхатых. И они держали под контролем переход, по которому Фвонк мог бы попасть в парк. Спаси и сохрани, ужаснулся он, да у них всемирная сеть. Они всегда знают, где я.
137) Фвонк сбежал назад в гостиницу и теперь шел по классическому бесконечному коридору с дверями по обеим сторонам, лифтами и холлами со старомодными диванами и цветами в кадках. Коридор трижды изгибается под прямым углом.
В целом гостиница производит солидное и убедительное впечатление. Руководители государств останавливаются здесь без малого сто лет, сообщает рекламная брошюра, здесь принимались решения, поглощалась еда, пился алкоголь, совершались совокупления, все это засело в стенах. Можно спуститься на лифте прямо в купальню, Фвонку ужасно хочется купнуться, но Йенс вынудил его пообещать, что он его дождется. "Это будет неинтересно, если ты накупаешься за целый день, - сказал Йенс перед уходом, - мы должны увидеть это одновременно и разделить впечатления, а если нет, то дружба врозь".
138) Йенс вернулся ближе к вечеру.
"Прости, что так задержался, - сказал он. - Я по тебе скучал, а ты по мне?"
Фвонк кивнул, сжав зубы.
"Я не мог уйти сразу после своего доклада, - говорит Йенс, - после него еще канапе, дискуссия, сам знаешь".
"Я не знаю и знать не желаю", - отвечает Фвонк.
Йенс поднимает на него глаза:
"Ты сердишься?"
"Ты привез меня в чужую страну и исчез, а когда я выхожу на улицу, там меня уже ждут брюхатые, и вид у них еще строже, чем у норвежских, типа вообще не знают пощады, и у меня сразу куча мыслей и страхов".
"Беременные охотятся за тобой и здесь тоже?"
"Они плющат меня, Йенс. У меня против них ничего нет".
"Я тебя понимаю, - говорит Йенс. - И прости, что меня не было так долго, но вот я вернулся".
На Фвонка накатывает волна чувств, внутренний гидроузел не в силах дальше сдерживать все, что поднялось в душе, но шлюз плача, через который Фвонк раньше изредка спускал свои печали, давно вышел из строя: его погребло при падении нравов.
"Тебе хочется плакать?" - спрашивает Йенс.
"Хочется, но не получается", - отвечает Фвонк.
"И со мной та же байда, - говорит Йенс. - Черт знает что. Давай дома запишемся на курсы или тренинг, не может быть, чтобы людей не учили плакать, я уверен, что есть отработанные методики".
Фвонк кивает.
"А теперь идем купаться", - говорит Йенс.
"Йес, - откликается Фвонк. - Купаться!"
139) В белых гостиничных халатах Йенс и Фвонк заходят в купальный зал, ого, вот это роскошь: колонны, балконы, статуи, мрамор, крики купальщиков, но они проходят общий бассейн и идут еще дальше, в закрытую зону для мужчин, одних только мужчин, здесь солнце играет на стенной мозаике, а два помпезных фонтана льют воду каждый в свой бассейн, один с температурой тридцать шесть, другой - тридцать восемь градусов. Йенс наклоняется и ловит ртом струю, которая бьет из львиной головы на стене, он подставляет под струю лицо и затылок, приговаривая: "Ох-хо-хо, взгляни на меня, вот он, Другой Йенс!"
140) Они сидят по грудь в воде под львиным фонтаном, теплая минеральная вода пузырится по плечам, наслаждение огромное. Йенс зажмурился, а взгляд Фвонка бесцельно скользит по мозаикам и зеркалу воды.
"Но самое прекрасное, - говорит он, - что брюхатым вход сюда заказан, вот это блаженство, просто милость свыше, я уж не помню, когда так расслаблялся".
"Золотые слова, - оживляется Йенс, - помещение только для мужчин - это прекрасная идея".
141) Они помолчали, припоминая обиды и переживания.
"Знаешь что? - сказал наконец Йенс. - Я вот все думаю, не слишком ли далеко зашли мы в Норвегии с равенством полов, гендерными квотами и всем этим? Есть у нас такое свойство - не останавливаться, а доходить во всем до крайности, до абсолюта, мы известные радикалы, а тут, на юге Европы, они вообще не понимают, о чем мы говорим, и только потешаются над нами".
"Правда?"
"Если я на родине хочу побыть в чисто мужском обществе, я должен идти в мужской сортир, но это не совсем то, там я никогда не ощущаю такого спокойствия, как сейчас. Нам нужно завести такую купальню дома, вряд ли это стоит золотые горы, тем более денег у нас куры не клюют, а откладывать нефтекроны в пользу будущих поколений я придумал на заре нежной юности. Большая ее часть прошла в тревоге, что Норвегия тратит нефтекроны неразумно, можешь себе представить, в каком я был бешенстве, я натурально съехал с глузду и едва мог говорить о чем-то другом, измучил всех вокруг, загадка, как они меня вообще выносили. Зато сегодня у нас денег полным-полно, мы купаемся в бабках с жопой и с головой - так это называется, да, но я по-прежнему брюзжу про умеренность, талдычу и талдычу, что надо откладывать для будущих поколений, но, представь себе, я начал в этом сомневаться, думать, не лучше ли пустить деньги в дело, построить дороги, туннели и дома для пожилых с отдельными комнатами для постояльцев, но сказать этого вслух я не могу, сам понимаешь, нельзя от всего откреститься и просто сдать назад, потому что тогда Фрукточница умрет от смеха, а этого я не выдержу, по вечерам, когда я засыпаю, ее гогот - последнее, что я слышу, а ее кривая презрительная ухмылка, которая все ближе и больше, - последнее, что я вижу".
142) Они мокли в теплом бассейне долго-предолго. Время от времени вылезали и шли в соседнее помещение окунуться в холодную купель, как делали все местные, и скорее назад в теплую воду. От испарений и звуков у них слегка пошла кругом голова, как будто они напробовались шампанского.
"Вдруг вспомнил сон, он мне на днях приснился", - сказал Йенс.
"У?"
"Я три года строил себе дачу в листве, построил, украсил цветами и орешками. Три года, Фвонк, - это немало. Забыл сказать, что сам я был птицей. Я был маленькой пташкой в Новой Гвинее, и вот я скачу по своей новой дачке, навожу красоту и предвкушаю великий миг. И действительно - ко мне залетели две птички-подружки. Покрутились, поскакали и улетели дальше, мое строение оказалось недостаточно хорошо для них, или, наоборот, они недостаточно хороши для моего домика, я предпочитаю смотреть на это так. Но потом прилетела еще одна птичка, и она была птица-Фрукточница, она запрыгнула в домик и скакнула ко мне. Посмотрела на меня и стала скакать вокруг, принюхиваясь, и сделала так несколько раз, а потом вдруг развернулась и приподняла гузку, я изготовился, но, как только стал входить в нее, она вспорхнула и улетела, хохоча этим своим прокуренным смехом. А я остался один. Весь проект построить что-то совместно - коту под хвост. Она просто хитрая аферистка-разводчица. Я должен предупредить лидеров всех партий".
143) "Фвонк, угадай, о чем я сейчас думаю?"
"Не знаю".
"Ну угадай".
"Новогоднее обращение?"
"Нет, в кои веки раз я о нем забыл и уже несколько дней, кстати, не думал, но теперь, когда ты напомнил, я, возможно, снова вернусь мыслями к нему".
"Прости, пожалуйста", - говорит Фвонк.
"Прощаю, - говорит Йенс, - но впредь ты, возможно, мог бы серьезнее оценивать последствия своих заявлений, слово, Фвонк, равноценно действию, оно может ранить".
Фвонк кивает. Йенс молчит.
"О чем я говорил?" - наконец спрашивает он.
"Ты думал о чем-то".
"Да, о моих волосах".
"Понял".
"Так вот, обычно я о них не думаю. А теперь задумался".
"И что же ты думаешь о волосах?"
"Думаю, жалко, что у нас в Скандинавии считается неприемлемым красить волосы, когда они начинают седеть".
"Но ты отлично выглядишь".
"Спасибо, - говорит Йенс, - это правда, но должен признаться, мне все сильнее и сильнее хочется их покрасить, вот здесь, например, видишь, на висках седина, меня это раздражает, тебя нет? У тебя тоже порядком седины, даже больше моего".
"Я к ней привык", - отвечает Фвонк.
"И я наверняка, - говорит Йенс. - Но сейчас я говорю об объективной внешней привлекательности. Избирателям начхать, как я переживаю процесс собственного старения, им подавай премьер-министра умного, выдержанного, чтоб его не кидало из крайности в крайность, моложавого и крепкого здоровьем, и тут цвет волос играет немалую роль, Фвонк. Так оно теперь устроено, одобряешь ты это или нет. Было время, когда премьер мог выглядеть как дикарь, фотографироваться в страшненьком исподнем, и ничего, но те времена прошли".
144) "Возьми, например, Италию, там совершенно иная традиция бесстыдства, все им грешат, поэтому и общество к нему терпимо. В результате никого не удивляет, что Берлускони красит волосы и заводит шашни с девушками, в разы себя моложе. Нам в Норвегии о такой снисходительности приходится только мечтать".
145) "Кстати, о Берлускони. Я читал интервью одной женщины, она провела с ним ночь и получила свою плату, с этой стороны все чисто, с Берлускони вообще денежных проблем не встает, но у нее была корыстная задумка - поговорить с ним об отеле или о чем-то таком, во что она вложила кучу денег и рисковала все потерять, потому что норовистые местные чиновники стали чинить ей препоны. И она придумала попросить Берлускони подергать за нужные ниточки, чтобы отель, или что там у нее было, получил разрешение на строительство и все согласования. У нее в сумке всю ночь работал диктофон, запись обнародовали. Казалось бы, это гвоздь в гроб политического лидера - многочасовая запись того, как они пыхтят, хрюкают, а в промежутках обсуждают, как использовать служебное положение, чтобы решить частную экономическую проблему этой женщины, представляешь? В Норвегии разгорелся бы такой скандал, что тушите свет, это сто процентов, Фвонк, тут без вариантов: ни оппозиции, ни так называемому народу это не понравилось бы, я наверняка вынужден был бы уйти в отставку и впал бы во всеобщую немилость. Не то в Италии, там народ восхищается премьером с крашеными волосами, раз он в силе стругать ночь напролет привлекательную молодую особу; его порыв и желание понятны всем, итальянцы не видят ничего странного в том, что могущественный мужчина использует свои деньги и власть, когда хочет организовать себе простые удовольствия. По-видимому, итальянцы больше понимают про наше животное начало и отпускают инстинкты на волю, когда им это на руку, а у нас нельзя хотя бы покрасить волосы, не говоря уж о том, чтобы переспать со случайным человеком, тем более за деньги, и я думаю иной раз - а не слишком ли это, так обременять меня, притом даже больничный взять невозможно, в общем, честно сказать, Фвонк, даже не знаю, но иной раз это все ужасно обременительно".
146) "И речь ведь не о том, чтобы владеть газетами, журналами и пароходами, у меня ничего нет, даже радиостанции какой завалящей, так что я не то чтобы жадничаю и хочу все золото мира сразу, мне надо всего лишь немного пространства, жизненного пространства".
"Это слово, мне казалось, вышло из употребления", - говорит Фвонк.
"Ну да, ну да, но ты меня понял. Хоть какой-то приватности, хотел я сказать, я ведь не так много прошу, премьеру должно быть позволено иногда устроить вечеринку, например, на своей даче пару раз в год, с джакузи, шампанским и всякими знаменитостями, и женщинами, естественно, разного возраста, слушай, ты улавливаешь, о чем я, или я тут просто воздух сотрясаю?"
"Мне все понятно", - отвечает Фвонк.
"Если у меня власть, я же должен с этого иметь хоть какие-то преференции?"
"Ну, наверно".
"Иначе я ничем не буду отличаться от всех остальных, хотя вынужден работать гораздо больше".
"Скажи мне, ты не думаешь разводиться?"
"Нет, конечно, а почему ты спрашиваешь?"
"Мне так показалось", - говорит Фвонк.
"Я такого не говорил, я просто думаю вслух. Ха-ха, развестись, то-то бы славно это смотрелось, нет, мил дружок, знаешь ли…"
"Берлускони развелся".
"Неправда, это жена от него ушла".
"Разве это не одно и то же?"
"Нет, конечно, это совсем другое дело".
147) "Смотри, - говорит Йенс и высовывает из воды обе руки, - у меня кожа распарилась и сморщилась, у тебя тоже?"
"Да", - кивает Фвонк.
"Теперь мы сморщеннокожие кровные братья!"
Они то и дело хихикают, ополаскиваясь в душе, потом облачаются в халаты и, миновав кабинет с массажистами в белом, выходят из купальни. На них снизошла от купания легкость и умиротворение. Оба не испытывали ее давным-давно. Поднимаясь в лифте на свой этаж, они прыскают в кулак: у лифтерши неприступный вид, а китель на ней слащаво-безвкусный. А потом Йенс внезапно припускает бегом по бесконечному гостиничному коридору, он бежит длинными прыжками, высоко задирая колени, выпятив грудь, а руки при этом болтаются вдоль тела, халат парусит. Недолго думая, Фвонк включается в проект. Они бегут, странно задирая ноги, Йенс подвывает низким, утробным голосом: "Э-эх, видела бы меня сейчас Фрукточница!"
148) Они притащили в номер еду и пиво и теперь, устроившись на своих кроватях шестидесятых годов, смотрят венгерский телеящик. Заходит госсекретарь и спрашивает, готов ли Йенс сейчас проверить программу завтрашнего дня.
"Сожалею, - отвечает Йенс, - но сейчас я получаю духовные советы, и этот процесс нельзя ни прервать, ни перенести на попозже. Фвонк, ты сказал, что нам придется потратить на это весь сегодняшний вечер, да?"
"Да", - кивает Фвонк.
"И завтрашний день до обеда?"
"Да, я говорил так", - поддакивает Фвонк.
Йенс огорченно разводит руками, объясняя госсекретарю, что не в его власти повлиять на духовного советника.
Йенс выпроводил секретаря и страшно развеселился:
"На чем мы остановились?"
"Ни на чем, - отзывается Фвонк. - Я вообще не уверен, что мы разговаривали".
"Вот оно, счастье!" - блаженно улыбается Йенс.
149) Йенс вдруг сморился и прилег полежать. "Разбудишь меня через полчаса?" - спросил он Фвонка.
"Могу разбудить".
"Мне надо будет быстренько поруководить страной, пока вечер не наступил".
"Хм…"
Йенсова половина номера погрузилась в тишину, а Фвонк отдался своим мыслям. Сейчас это казалось не так мучительно, как обычно. Он долго лежал и смотрел по телевизору венгерское игровое шоу, ничего не понимая естественно. И внезапно ему приспичило порисовать. Это было вдохновение, а не обычная борьба с депрессией и деструктивными позывами - внутренний голос сказал ему отчетливо, что если он сейчас возьмется за кисть, из-под нее выйдут не обычные мрачные абстракции, но что-то действительно стоящее. Я могу представить миру объект или человека, подумал он и посмотрел на Йенса. Прежде ему никогда не хотелось нарисовать кровного брата. Но здесь он развернул стол лицом к Йенсу, достал краски и пачку акварельной бумаги. Он рисовал вариант за вариантом, меняя цвета и освещение. Например, если оставить дверь в ванную на заднем плане приоткрытой, то на лицо Йенса падает бледный отсвет, это меняет настроение. "Спящий премьер-министр" - вот первое рабочее название картины. Нет-нет, что за ерунда. "Кровный брат спит". Вот так назовет он портрет. Фвонк рисует, пока не отключается на диванчике. Пол покрыт сохнущими кровными братьями, все спят.
150) Часа в три ночи Фвонка грубо растолкал Йенс.
"Ты должен был меня разбудить", - сказал он.
"Я забыл, - признался Фвонк, - я рисовал".
"И теперь я не поруководил страной, и вообще", - раздраженно бухтит Йенс.
"Да, глупо получилось, прости, - отвечает Фвонк. - А ты не можешь поруководить сейчас?"
Йенс оглядывает картины на полу. Поднимает их, рассматривает. И нежно укутывает Фвонка шерстяным одеялом.
151) Через час Йенс снова будит Фвонка.
"Ну что еще?"
"У меня приключилась странная история, - говорит Йенс, - крайне странная, причем очень деликатного свойства, но все же дружба вроде нашей должна вместить и такое происшествие".
"Это не может подождать до утра?"
"Нет. Иди сюда".
Йенс завел Фвонка в ванную и показал на унитаз.
"Я делал свои дела; в кои-то веки просто сидел на толчке и ни о чем не думал. Вставая, бросил взгляд, а что там получилось, есть у меня такая привычка. Говорят, что если оно плавает, то в рационе достаточно волокон, а если тонет, то их не хватает. Не знаю, насколько это правда, тем более что оно плавает, значит, все в порядке, а взволновало меня не это".
Говоря все это, Йенс в большом волнении топчется по ванной.
"Ты хочешь, чтобы я взглянул?" - спрашивает Фвонк.
"О, если бы только согласился взглянуть! Я понимаю, что прошу тебя слишком о многом".
"Да мне нетрудно посмотреть. А что именно тебя взволновало?"
"Просто скажи мне, на что это похоже, по-твоему".
Фвонк склоняется над горшком и сообщает, что, на его взгляд, это совершенно нормальный кусок говна.
"Нет, - качает головой Йенс, - ты посмотрел невнимательно".
Фвонк смотрит еще раз и тоже качает головой:
"Нет, я не понимаю, о чем ты".
"Тебе это правда ничего не напоминает? Ты не видишь поникшую голову, бороду, разведенные в стороны руки?"
"Руки? - переспрашивает Фвонк. - Рук я не вижу".
"Вот же они, очень коротенькие, естественно, - говорит Йенс, - но все же они есть, и какая-то рубаха, видишь вот тут сбоку и сзади?"
"Как скажешь, - соглашается Фвонк. - Сам я не вижу здесь ничего такого, но, если тебе так важно, я спорить не буду. Тебе, что ли, кажется, что это человек?"
"Да".
"Скажи еще, Мухаммед".