* * *
86) Если верить чудесным часам с привязкой к спутнику, Фвонк за эту неделю прошел 135,47 километра на лыжах за пять прогулок. Однажды он проложил путь мимо Института физкультуры, в очередной раз постановив зайти туда, но, подойдя, обнаружил перед главным входом брюхатых, целая стая собралась нарочно, чтобы преградить ему путь в здание, догадался Фвонк, и они, как добровольцы, защищающие забастовку от штрейкбрехеров, патрулировали вход, вооруженные своим женским оружием и не давая разносчикам падения нравов ни единого шанса проникнуть в учебное заведение и укорениться там.
Брюхатые уставились на Фвонка с угрозой, а одна из них погрозила ему кулаком. Это оказалось выше его сил. Он добежал до дому, держа лыжи в руках и не останавливаясь, принял душ, переоделся, сел на стул и тихо дрожал до наступления темноты.
87) Вечера, когда Йенс не приходит, даются Фвонку все хуже. Он проваливается в свое былое одиночество. Пьет вино и возит красками по бумаге. Рисование, поначалу бывшее благословенным способом отвлечься, все больше превращается в манию. Однажды вечером ему показалось, что он увидел сгусток крови в своих испражнениях. Притом что в эту секунду все смылось, твердой уверенности у него не осталось, однако он переносит привидевшееся в свой мир акварельных абстракций, где разлагающиеся нравы смешиваются с экскрементами. Прожилки чего-то красного, много красного и много крови. Все это растекается по бумаге.
88) Брюхатые стали звонить Фвонку, напоминая, что следят за ним всегда. Они ничего не говорят, только дышат в трубку, а потом бросают ее. Фвонк отвечает тем, что опускает жалюзи.
89) Однажды вечером, когда Фвонк как раз нарисовал особенно мрачную картину, появился Йенс, под мышкой коробка "Каплы" с цветными дощечками. Видно, вернулся из поездки. Он встал рядом с Фвонком и стал рассматривать картину.
"Что ты хочешь нарисовать? Все картины довольно похожи".
"Я рисую падение нравов", - отвечает Фвонк.
"А здесь?"
Он показывает на фрагмент картины.
"Оно же".
"А эти круги?"
"И они".
"Интересно, - говорит Йенс. - Ты попал в яблочко - падение нравов становится повсеместной проблемой. У тебя нюх, ты чувствуешь пульс времени".
90) Йенс достал свои цветные дощечки и принялся за амбициозный проект. Звонок в дверь. Фвонк открывает - охранники желают убедиться, что Йенс тут. Успокоенные, уходят.
"Для меня вечный стресс, что они обязательно должны знать, где я, - жалуется Йенс. - Я готов сказать жестче - они ухудшают качество моей жизни, они в прямом смысле слова ходят за мной по пятам, можешь себе представить, как мало в этом приятного. Прежде так не было, тогда я ездил на велосипеде, практически куда хотел. Но теперь им везде мерещатся угрозы, все охраняется, меня стерегут даже у моего кровного брата, а в результате я сам стал чрезвычайно осторожным, это невыносимо, я живу с огромной тоской вот тут! - Он ударяет себя в грудь. - Тоской по свободе, в первую очередь по свободе, это великое слово, вспомни только, чем заплатили наши праотцы за нашу свободу, это не малость какая-нибудь, но тем не менее я не свободен, и это заставляет задуматься. Вчера в Кейптауне во время церемонии исполняли южноафриканский гимн, так я не смог сдержать слез, "Nkosi sikeleli Afrika", - пел я во весь голос, и это было сильно. Отпустите на свободу Нельсона Манделу, вот что я скажу. И меня отпустите".
91) "Я боюсь даже представить себе, что мне придется волочить этот груз ответственности еще пять лет, - говорит Йенс после паузы, - это за гранью, я устал, я кончусь. На премьерском посту человек набирается ценного для дальнейшей работы опыта, такой пункт очень украшает резюме, все так, но сию секунду я не представляю, как я дотащу до конца этот срок, еще целый год, а о пяти годах и подумать невозможно. Если Фрукточница и в этот раз не сумеет выиграть выборы и мне придется пахать на этой галере еще срок, я сойду с ума. На самом деле уже сошел. Но об этом знаешь только ты".
92) "Бедный ты мой, бедный", - приговаривает Фвонк, наливая "Бодрость женщин". На этой неделе он не попал в монопольку, потому что там торчали брюхатые, а его от них мутит.
"Ситуация зашла в тупик, - жалуется Йенс, - ума не приложу, как быть: я не могу сблизиться с собой, не навредив, во-первых, партии, во-вторых, правительству, но и вкалывать с полной отдачей на пользу партии и правительства, не разрушая себя, я тоже не могу, и, конечно, ровно сейчас в обществе забродили самые темные, низменные силы. Лорд Волан-де-Морт того гляди вернется. Вот так обстоят дела".
"Что ты хнычешь?" - фыркает Фвонк.
"Хнычу, ну и что? - отвечает Йенс. - Люди всегда хнычут, и я тоже имею на это право. Тебя это, может, и не волнует, но мою ситуацию не распутать, как колтун в волосах. Если я болен, это удар по партии, а если я буду делать вид, что все в ажуре, то взорвусь!"
"А не в том дело, что ты просто сомневаешься в собственной политике? Ты об этом не думал?" - спрашивает Фвонк.
"Вот в чем я нисколько не сомневаюсь, так это в своей сказочно правильной политике".
"Все, что ты делал, было правильно?"
"Практически все".
"А как насчет Афганистана?"
"Ответь мне - ты голосуешь за "красных"?"
"Нет, но право задавать вопросы должно быть - надеюсь, что и в партии у вас оно есть".
"Сил говорить об этом у меня нет", - предупреждает Йенс.
"А добыча нефти в Северном регионе?"
"Нет сил".
"Будет добыча или нет?"
"Конечно будет, но сейчас мы еще поразыгрываем небольшую интермедию и сделаем вид, что мало заинтересованы, что боимся за прекрасную тамошнюю природу и нас тревожит вопрос сохранения окружающей среды, - (его тошнит), - но понятно, что нефть пойдет в дело, как вообще все должно идти в дело, даже если мне придется бурить-качать вручную. Не будь таким наивным, Фвонк, обратной дороги нет, "рост" - обязательное и обязывающее слово, многие этого не понимают, и лишь единицы готовы отказаться от роста. Вот ты сам, Фвонк, разве "рост и благосостояние" не важны для тебя?"
"Важны, во всяком случае отчасти".
"Ну вот видишь! Выбросы и утечки плохо смотрятся в кадре в первые дни после аварии, но они вряд ли серьезно повредят природе в конечном счете, утверждает Йонас. Бурить скважины на севере гораздо рентабельнее, чем многие думают, и окружающая среда прекрасно с этим совладает, - (рвотный позыв), - окружающая среда вообще отлично регулируется сама без нас, - (снова рвотный позыв). - Так, чудесненько! Я могу говорить слово "природа" и не тошнить, но стоит мне сказать "окружающая среда", - (рвотный позыв), - как меня выворачивает наизнанку. Где логика? Это далеко от нормы, Фвонк. Я болен, и всё вокруг тоже".
93) "Подожди-ка, - говорит Йенс, - мы опять говорим обо мне, так дело не пойдет, мы должны хоть изредка говорить и о тебе тоже. Как прошла неделя? Фвонк, расскажи мне об этом".
"Неделя, - отвечает Фвонк, - была средней паршивости".
"Печально слышать, - говорит Йенс. - Так тебе нечего рассказать?"
"По большому счету - нечего. Я в основном сидел дома".
"Звучит уютно".
"Несколько раз пробежался на лыжах".
"У, счастливчик. Повезло!"
"Можно сказать и так".
"Как же я люблю ходить на лыжах! - говорит Йенс. - Обожаю!"
"Потом я собирался зайти в монопольку, но брюхатые не пустили".
Йенс смотрит на него и смотрит.
"Тебя не пустили брюхатые?"
"Остановили. Они вообще ведут себя в отношении меня подчеркнуто агрессивно. Кроме того, они звонят мне и молчат, только дышат в трубку".
"Соглашусь, что брюхатые неприятны, но тебе важно помнить, что они делают важную работу. Благодаря им телега едет и колесики крутятся. Сам знаешь, нас в этой стране ноль с палочкой, нам ценен каждый ребенок".
"Но тем не менее", - говорит Фвонк.
Йенс кивает.
"Брюхатые, безусловно, должны воздерживаться от угроз остальным гражданам, - говорит он, - а то мы не ставим им никаких преград и границ. Похоже, мы их разбаловали".
"Возможно, ты мог бы поговорить с ними? - спрашивает Фвонк. - Тебя они послушают, ты премьер и все дела".
"Поговорить с брюхатыми? - переспрашивает Йенс. - Ха-ха-ха! Никогда в жизни!"
94) "Последний раз я чувствовал себя совершенно свободным в десятом году. Я был в Нью-Йорке по делам ООН. В мире, как ты знаешь, все время происходят революции и просто черт-те что, и для ООН очень важно, чтобы в кризисный момент лидеры стран приехали сами, а не присылали министров иностранных дел. У нас, к слову сказать, очень приятный министр, Йонас, мы с ним подруживаем, знающий, умелый, пугающе обаятельный, временами его любят даже больше меня. Но ООН ценит, когда приезжает глава государства и своим присутствием как бы освящает дискуссию и решения. Это, кстати, можно понять, их утомляют все эти министры иностранных дел, если ты меня понимаешь, это люди особого типа, спесивые, надутые, загорелые и гладкие. Бог с ними, важно, что по дороге домой случилось чудо. Ты помнишь извержение исландского вулкана?"
"Да, помню, - говорит Фвонк. - Оно было огромной силы".
"Просто чудовищной, - говорит Йенс. - Но мое личное счастье состояло в том, что этот вулкан выбросил массу пепла в воздух, из-за чего самолеты не могли летать, и это вышло как по заказу. Знаешь, что я чувствовал, Фвонк? Что мои молитвы услышаны! И кто-то там наверху, некая сила, не знаю, кто точно, увидел меня и понял мои нужды. Фвонк, ты не представляешь, как это важно, когда тебя замечают, и совершенная фантастика, когда ты вдруг оказываешься во вневременном кармане, где при нормальном раскладе ты бы никак не мог очутиться. Ты должен был находиться в другом месте, но тебе помешали туда попасть, зато образовалось особое пространство, которого на самом деле нет, понимаешь? И в этом пространстве человек совершенно свободен, целиком и полностью".
"Понимаю тебя".
"И знаешь, что я сделал?"
"Нет".
"Я редко бываю настолько циничен, как в тот день, ха-ха, не знаю, что на меня нашло, видно, все меня достало, все мне опостылело, короче, я дошел до ручки и, выражаясь высоким стилем, пустился на поиски собственного "я", о чем премьер-министр может только помалкивать, как ты понимаешь".
"Да, это я понимаю", - отвечает Фвонк.
95) "И вот сижу я в аэропорту, и вдруг меня черт взял и дернул! Тогда я достаю какой-то гаджет, которым недавно обзавелся…"
"Я помню, что видел это по телевизору", - говорит Фвонк.
"Вот именно! - радуется Йенс. - Для этого я и достал его. Знал, что немедленно набегут фотографы и начнут щелкать, а эти собаки-журналисты с той же скоростью возьмутся строчить новости о моем интересе к электронным медиа и новым способам общения. Достал я, значит, эту штуку и твитнул пару фраз о том, что застрял в аэропорту. Добившись тем самым искомого - засветившись в аэропорту и широковещательно оповестив страну и домашних, что я стою на приколе под вулканом и сняться с якоря мне пока не светит, - я пошел как будто по нужде в туалет, а там нацепил бороду и незаметно сбежал из аэропорта".
96) "О Фвонк, это было блаженство, нет слов, как это было прекрасно, я урвал себе несколько часов прогулки в одиночестве, впервые за много-много-много лет. Я бродил по улицам большого города, улыбаясь от уха до уха, а когда телефон довольно скоро начал разрываться от звонков, то спокойно объяснил своему ближайшему помощнику, что все со мной в порядке, пусть всех успокоит, и велел им прислать мне сообщение, когда пепел рассеется настолько, чтобы самолет мог безопасно пересечь Атлантику, помощнику все это не понравилось, служба безопасности, как я понял, встревожилась и опечалилась, но раз мне удалось их обхитрить, то я не собирался идти на попятную, так что я в безапелляционной форме уведомил их, что не желаю ничего от них слышать вплоть до вылета. Разве я не молодец, Фвонк, скажи, я ловко все обтяпал?"
"Да уж", - поддакнул Фвонк.
"И пошел себе гулять, как простой человек из толпы, послушал уличного музыканта, игравшего на пустых бутылках, и дал ему пару долларов, записался на экскурсию по Музею естествознания и посмотрел там кита, ты не представляешь, какая он громадина, Фвонк, размером с вагон метро, это совершенно нереально, я даже рассмеялся - ничего себе размеры, он у них висит под потолком, потом я купил два редких бутлега Дилана у мужчины на улице, он вызвал у меня глубочайшее доверие, хотя цвет его кожи отличался от моего, мы могли бы с ним подружиться в другой жизни, правда, а брат у него попал в тюрьму, так что он, бедняга, должен прирабатывать, где только сумеет, чтобы содержать невестку и ее четверых детей, минимум у двоих из них, если я правильно понял, астма, а их отец, то есть брат того, с кем я разговаривал, попался на какой-то совершеннейшей безделице, но получил большой срок, и меня это впечатлило, скажу я тебе, народ там так убивается, а я тут как сыр в масле катаюсь, и большинство норвежцев так, а в других странах народ живет очень трудно, конечно, мы читаем об этом в газетах и слышим в новостях, но увидеть это вживую, да еще собственными глазами, - это, Фвонк, тяжело, это переворачивает душу".
97) "Потом я прошел мимо коллектива проституток, они позвали меня пойти с ними, я мог сам выбрать с кем, и они были очень приветливы и радушны, довольно сексапильны к тому же, но это не мой стиль, знаешь ли, не то чтобы мне совсем не хотелось, но это чревато морокой, я не люблю врать, поэтому я вежливо поблагодарил и отказался, но они называли меня Big Boy, представляешь, это было прямо очень здорово, врать не буду, просто заходить слишком далеко мне претит, я моногамной конструкции, но сама возможность: я мог бы, если б захотел, я выбирал - это подействовало как курс омоложения, я почувствовал, что живу, совершенно забытое ощущение! Я гулял целый вечер, все кругом были мои друзья, потом устал, присел на скамейку и, видимо, задремал, а этого не стоит делать, как выяснилось, потому что разбудил меня полицейский вопросом, все ли в порядке, он был само дружелюбие, но сказал, что не следует спать на скамейке, и это правильно, прохожие смущаются, не зная, жив я или умер, все же в мегаполисе важно следовать правилам".
98) "Час от часу не легче, - говорит Йенс, посмотрев на себя в "Вечерних новостях". - Я часто думаю, что я не фотогеничен. Мое окружение, естественно, утверждает обратное, но я, бывает, начинаю немного сомневаться. Тем более полно людей, которые говорят любые несуразности тому, кто взлетел высоко. Я окружен поддакивателями".
"Мне кажется, ты хорошо смотришься на экране, - говорит Фвонк. - Бодрый, свежий. Единственно, кивание раздражает".
"Что ты имеешь в виду?"
"Ты слишком часто киваешь, чтобы подчеркнуть мысль или тезис, видимо".
"Нет, я так не делаю".
"Делаешь, притом мысль и кивок не всегда совпадают по времени, и иногда движение выглядит как неконтролируемое".
"Конечно же я все контролирую".
"Безусловно, нет, но я считаю, что ты хорошо распределяешь силы по дистанции. Это если говорить коротко".
Йенс молчит. Смотрит на Фвонка исподлобья, скрипит зубами, взгляд жгучий.
"Так ты считаешь меня скучным? - спрашивает он. - Скучным, да?"
"Вовсе нет, - отвечает Фвонк. - Я не думаю, что ты скучный".
"А вот и думаешь, - говорит Йенс. - Ты считаешь меня дельным, но бесцветным и по жизни нудным".
"Нет", - протестует Фвонк.
"Ты думаешь, что я пресный благополучный мальчик из богатого района, что мне все досталось легче легкого, в рот положили и разжевали, а с народом у меня никакого контакта нет, так, да?"
"С чего ты это взял? - спрашивает Фвонк. - Я так не думаю, я хорошо к тебе отношусь".
"Конечно, что еще ты можешь сказать? А сам думаешь, что я бледная амеба".
Фвонк собрался возразить, но Йенс поднял руку - довольно, он не желает слушать. Потом допил чай и встал.
"Так, - сказал Йенс. - Я тут выворачиваю душу наизнанку, а что получаю взамен? Если так пойдет и дальше, то мне эта петрушка ни к чему, и тогда не быть тебе больше моим новым другом".
Хлопнул дверью и ушел.
99) Фвонк ошарашен и смущен - такое поведение далеко за гранью его понимания. Фвонк не изучал психологических теорий, не читал ученых книг о том, что может скрываться в глубинах человеческого сознания, в самых дальних и тайных его закоулках, а разбирается Фвонк, наоборот, в спорте и истории спорта, он много лет назад выбрал физкультуру именно потому, что заниматься психикой людей никогда не собирался. Но то, что случилось только что, совершенно ему не понравилось. Что бы это ни было, прогрессом в их с Йенсом отношениях это не назовешь. И пахнет жареным, вот уж воистину - сдавая жилье премьер-министру в депрессии, ты обрекаешь себя черт-те знает на какие неприятности. Подвох он почувствовал, еще когда ЖБК возникла в дверях его дома, ровно как он чуял недоброе, когда коллеги в Обществе спортивной и оздоровительной ходьбы шушукались по углам, но он не понимал, что стоит за его беспокойством. Падение нравов имеет множество обличий, а улыбка не всегда означает улыбку, никогда нельзя расслабляться. Сейчас Фвонк чувствовал себя ребенком, незрелым существом, объектом манипуляций, я маленький ребенок, оставленный дома один, думал он, рисуя очередного акварельного монстра из преисподней.
100) Той же ночью в собачью вахту, часа в четыре, в дверь начали колотить, сильно, требовательно, в бешеном, неконтролируемом, как показалось Фвонку, ритме, что ничего хорошего не сулит. Он вылез из кровати, натянул халат, сунул ноги в тапочки, хотя пол стал гораздо теплее после государственного ремонта, вот это оно умеет, строить умеет, я хочу сказать, государство умеет строить, бессвязно думал Фвонк, идя по коридору к двери и спрашивая не без раздражения в голосе, кто там.
"Это я, Йенс, твой кровный брат".
Фвонк думал было не открывать, но все же открыл, как-никак за дверью премьер-министр, это будет сопротивление властям.
Йенс кинулся ему на шею.
"Ты должен меня простить, - говорит он, - я почти не спал. Ты злишься? Я не знаю, что на меня нашло, давай подведем под этим черту".
Фвонк вырывается из объятий и пристально смотрит на Йенса:
"То есть ты признаешь, что вел себя недопустимо?"
"Да-да, я был совершенно невозможен, разозлился на твои слова, что я киваю непроизвольно, и стал приписывать тебе мысли, которых у тебя и в помине не было, это целиком моя вина, тут речь вообще не о тебе, а обо мне, я не в себе и говорю то, чего не собирался сказать, и все это печально".
"Да, это совсем нехорошо, - отзывается Фвонк, - тебе надо взять больничный".
"Вот ровно этого я не могу, - отвечает Йенс, - вот она - моя дилемма, как в капле воды, теперь ты сам видишь, с чем я мучусь и как, неужели это не вызывает в тебе сочувствия?"
"Вызывает, - говорит Фвонк, - во всяком случае некоторое".