118) Теперь они все четверо сидят и лижут каждый свое мягкое мороженое с шоколадной крошкой, устроившись у входа в магазин "Clas Ohlson", в дверях которого волны входящих и выходящих заворачиваются в воронку, словно речь идет о жизни и смерти. Фвонк с Йенсом уселись на одной скамейке, а охрана - на другой. Они глазеют на орды норвежцев, проходящих мимо нескончаемым потоком. Семьи с грудными и маленькими детьми - один, два или три ребенка, пары за пятьдесят, группы молодежи, множество новых граждан страны плюс пожилые люди, пенсионеров очень много, они приезжают целыми автобусами и судами, но у многих усталый вид, словно они добирались сюда несколько дней, как паломники к святому месту. Пара-тройка из них близки к закату жизни и все-таки предпочитают напоследок поучаствовать в этом заграничном шопинге.
"Кто все эти люди, - бормочет Йенс, - я не понимаю, Фвонк, неужели это мой народ, мои избиратели?"
"Откуда же я знаю", - мямлит в ответ Фвонк.
"Они как две капли воды похожи на большинство жителей Норвегии, но почему же они не на лесных и горных тропах? Погода совсем не плохая, я лично всегда предпочту прогулку магазину, если у меня вдруг освободится время, мое пребывание здесь сейчас - разовое исключение, но у них такой вид, словно бы они проводят здесь время всегда. Ты можешь мне сказать, чем они тут все заняты, вот этот, например, в вязаном свитере и с бородой, он похож на людей, которых я обычно встречаю на лыжне, и киваю им, пробегая мимо, и думаю, что они думают обо мне, что я приятный свойский мужик, за которого они будут голосовать на следующих выборах, вот ты можешь спросить его, почему он не в лесу?"
"Что-то не хочется", - отвечает Фвонк.
"Такую услугу ты мне можешь оказать, - настаивает Йенс. - И раз уж ты все равно будешь с ним говорить, спроси его заодно, за кого он собирается голосовать на выборах на будущий год".
"Нет, я не хочу", - упирается Фвонк.
"Послушай, что ты говоришь, - наседает Йенс, - не хочу, ничего себе! А я, что ли, хочу именно сейчас управлять этой страной? То-то и оно. Нет, братец, мы все должны нести свою часть ноши, к тому же ты назвался моим кровником, а это не просто приятный титул, он предполагает кое-какие обязательства тоже. Короче, давай уже, пока он не ушел".
Фвонк поднимается, останавливает мужчину в свитере и с бородой, беседует с ним и возвращается.
"Что он сказал, ну же, говори!"
"Он сказал, что почти никогда не ходит в лес и что любит проехаться сюда, купить что-нибудь по мелочи, иногда попить кофе со знакомыми, если встретит".
"Очень хорошо, - говорит Йенс, - но мне дела нет до его покупок. Ты спросил, за кого он собирается голосовать?"
"Тебе не понравится, - отвечает Фвонк. - Он будет голосовать за Фрукточницу".
"Ты спросил почему?"
"Он говорит, что она честная и отвечает за свои слова плюс все это про мигрантов".
Йенс театрально хватается за сердце.
"Это как удар ножом под дых, - говорит наконец Йенс. - Он абсолютно мой тип, мы с ним могли быть дружбанами, а он вместо этого собирается голосовать за самую помоечную партию из всех. Это предательство, я отказываюсь в это верить. Но хорошо, ладно. Видишь вон ту женщину? Эта точно моя, у меня сердце - вещун. Скорей, скорей, не упусти ее".
Фвонк спрашивает.
"Фрукточница".
"Ни фига не верю, - отвечает Йенс, - ты плохо услышал".
"Фрукточница", - не сдается Фвонк.
"А вон тот, видишь, наверняка простой работяга, ну спроси его, Фвонк, дорогуша, мне это важно".
Фвонк неохотно, но выполняет просьбу, ему хочется соответствовать другу, тем более что нельзя дружить только с солнечной стороной человека, как мечталось Агнес.
И этот тоже голосует за Фрукточницу.
"О боги! - восклицает Йенс. - Не может быть, чтоб меня так подвел мой нюх, я, честное слово, выше оценивал свое чутье, не могу же я так ошибаться в людях?!"
"Не принимай так близко к сердцу, - говорит Фвонк. - Многие люди голосуют за тебя, просто их нет здесь сейчас".
"Вынужден признать, что этот так называемый народ становится для меня все большей загадкой, я его не понимаю, хотя раньше очень даже понимал, но теперь он приводит меня в изумление. Я выступаю за равенство и солидарность, я и все наши всегда боролись за это, просто в нашей чудовищно богатой стране слово "социализм" не так легко употребить к месту, поэтому мы не так часто его произносим, но принципам мы никогда не изменяли, во всяком случае в серьезных вопросах, народ не может этого не видеть. И всего лишь год назад мы стояли плечом к плечу с розами в руках. Нет, я отказываюсь это понимать. Какая им выгода ходить налево, к этим правым, ты можешь мне объяснить? Похоже, они дуются на меня за мои слова, что мы - страна для всех; еще их отпугивает моя странная идея, что проесть прямо сразу все нефтедоллары - непредусмотрительно. Боже, что за инфантильная толпа, ужас, ужас! Ладно, не такой уж и ужас, несколько выбоин борозды не портят, переживу, тем более завтра с утра пораньше я разберусь с очередями в больницы, ты сам слышал. Я, Фвонк, специально учился управляться со всем этим, я идеально подхожу на распорядителя наших денег, но непохоже, чтобы народ это понимал. Но ответь мне про другое: почему все эти фруктово-яблочные граждане не ведут здоровый образ жизни на свежем воздухе? Их тут тысячи, все кишит, представь на минутку, сколько у них голосов и как бездарно они их тратят. Признаюсь, что несколько раз еще до этих страшных событий я думал, что, если бы вдруг случилась настоящая трагедия, я бы сплотил народ вокруг себя, я обратился бы к ним по радио и телевидению, у меня очень хорошие спичрайтеры, Фвонк, очень хорошие, и все бы обожали меня так же, как в лучшие партийные времена после войны, но вот случилось это чудовищное, и я, естественно, отдал бы все на свете, чтобы только оно никогда не случалось, и мы все сплотились и несколько недель были единым целым, но потом народ начал снова колебаться. И этого я тоже не понимаю. Этого вечного шатания туда-сюда. Вот я всю жизнь голосую за одну партию. Неужели так трудно один раз определиться и уже на том стоять? Так нет же. Они не подают виду, но медленно дрейфуют в сторону Фрукточницы, у нее были свои спады, но чтобы она сдалась и отступилась - никогда. Ой, что-то мне нехорошо, я бледнею, похоже, у меня сейчас пойдет кровь носом, видимо, дело в мороженом, разве мы можем быть уверены в качестве этого шведского мороженого, мне надо прополоскать рот, у вас животы не болят, ой, скорей домой".
119) Брюхатые стали халатнее относиться к патрулированию, и Фвонк отважился на вылазку. И вот теперь он бодро рассекает на лыжах в сторону от города, почти не робея от мысли, что цель его прогулки - Институт физкультуры; а что идет он не совсем в подходящем направлении - так тело само выберет наилучший маршрут к цели. Он человек гибкий и тем горд, упертость ни к чему, уверен он, надо уметь подстраивать свои планы под те внезапные и непредвиденные изменения, которыми полна жизнь, вернее, из которых она, по сути, состоит: непредсказуемость, тревога, отсутствие покоя, внезапные озарения и происшествия, которые ломают самые твердые планы и железную определенность. Пробежался он на славу. Единственное, Институт физкультуры ему не встретился. Куда подевался, недоумевал Фвонк, неужто власти перенесли его куда-то?
120) "Сегодня мне удалось заморозить один проект", - похвастал Йенс однажды поздно вечером.
"Здорово".
"Я обожаю замороженные проекты, - продолжает Йенс. - Раньше так не было, инициатива, темп, ритм, все такое. Я находил решение раньше, чем помощники успевали изложить мне проблему до конца".
"Ты не в форме", - говорит Фвонк.
"Что есть, то есть", - отвечает Йенс.
"К тому же у тебя вечный стресс, как у всех премьер-министров".
"Видимо, за исключением Берлускони".
"Возможно. Но он расслабляется с проститутками".
"Да, я тоже об этом читал".
"Ты катастрофически не умеешь расслабляться. Я же вижу: даже когда ты строишь из конструктора, ты все равно напряжен. Ставишь дощечку на дощечку, как машина, а по-настоящему тебе хочется только одного - снести всю эту постройку к чертовой матери".
"Тут ты прав".
"Тебе нужно тратить больше времени на музыку. И чтение. Ты читаешь?"
"Важные бумаги. Несколько килограммов каждый день".
"Это проблемы никоим образом не решает".
"Нет. Но это моя работа".
"Вот именно это тебя и разрушает. Тебе надо читать художественную литературу. Причем не детективы, хотя и они могут быть хороши при правильном употреблении. В твоей ситуации надо читать книги, написанные людьми с серьезными проблемами. Таковы почти все писатели, особенно которые не могут заработать денег на своих книгах, но продолжают писать, вот таких подвижников и надо тебе читать, их тоже точит беспокойство, как тебя".
"Что ж мне - тратить время на тексты, которые люди выдумали из головы? Я занимаюсь реальными проблемами мира, если ты не понял. А тратить время на фантазии я буду, когда выйду на пенсию".
На это дремучее многословное невежество Фвонк ничего не ответил.
"А как насчет стихов?"
"Стихов?"
"Ты стихи читаешь?"
"Нет, конечно".
"Другими словами, за весь год ты из рифмованных текстов видишь только гимн на День независимости и старые рабочие кричалки на Первомай и прочее?"
"Более-менее так".
Фвонк подошел к полке, достал книгу, пролистал страницы и нашел нужную.
"Сядь", - сказал он.
Йенс сел.
Не знал ни минуты покоя,
- прочитал Фвонк, -
По жизни стремительно шел,
Хоть жизнь предлагала такое… -
а он пер и пер напролом.Он мир осчастливить собрался,
В порядок его привести.
Спешил, подгонял, надрывался,
У мира ж - другие пути.Всю жизнь он спешил жить по полной,
Он мир осчастливить спешил…
А к берегу ластились волны,
А в небе вальдшнеп голосил…И вот уже жизнь за спиною,
Могила - видней и страшней:
Зачем же я жизнь эту прожил
И было ль что ценное в ней?!Ему бы - вокруг оглянуться,
Ему б - улыбнуться в ответ.
Но он был серьезным и грустным.
Он был - и уже его нет…
Йенс долго молча сглатывал. "Прочти еще раз", - сказал он наконец. Фвонк прочел.
121) Фвонк давно захлопнул антологию, а Йенс все так и сидел, молча и тихо. Очень-очень тихо. Фвонк сходил поставил книгу на место, однажды он подарил ее Агнес на Рождество, но она бросила ее, съезжая, книга показалась ей недостаточно крутой, как и сам Фвонк.
"Кто это написал?"
"Ян-Магнус Брухейм", - отвечает Фвонк.
"Мне очень надо с ним поговорить, - загорается Йенс. - Я хочу поговорить с ним прямо завтра".
"Он умер".
"Умер?"
"Да, к несчастью".
"Это очень печально".
"Но он умер давно".
"Какое прекрасное стихотворение, я не слышал ничего лучше".
"Да, хорошее", - соглашается Фвонк.
"Оно божественно-бесподобное, у меня до сих пор мурашки по коже, вот пощупай, он как будто бы написал его специально для меня бедного".
"Да, так иногда случается с хорошими стихами".
"Фвонк, подойди и обними меня ненадолго, мне надо, чтобы меня обняли".
122) Однажды Фвонк взял Йенса с собой на ярмарку альтернативной культуры в Лиллестрёме. Борода приклеена, охранникам велено на пятки не наступать. Фвонк из прежней жизни сюда никогда бы не пошел, но в процессе падения нравов он открыл, что люди загадочны, а за пределами обыденного, материального есть еще что-то, причем и в пределах обыденного и материального тоже, и оно объемлется теми же правилами, которые управляют всем живым и известным, но мы в своей забеганности и зашоренности всего этого не видим, поскольку над нами всегда висит тонна переживаний, кои мы должны подавить или вытеснить.
Они попробовали альтернативной еды и поглазели на голландцев, которые в белых одеждах двигались в такт музыке китов. Йенс сделал снимок своей ауры и за те же деньги еще четверть часа слушал его толкование. Оказалось, у него очень редкое сочетание цветов, оно говорит, что все будет ровно как он хочет, если только он сумеет выбраться из затруднения, в которое он сейчас, как видит толкователь аур, угодил. Йенсу вручили брошюрку о толковании ауры, ее изменении и трансформациях. Потом они сходили на доклад о Стонхендже. Датчанин с красивой бородкой сообщил, что камни, составляющие эту древнейшую каменную формацию, оказывается, вибрируют, и если стоять очень-очень тихо, то вибрацию можно услышать. Женщина подняла руку. "Вы хотите сказать, что вибрацию можно уловить как звук, то есть расслышать?" Датчанин улыбнулся и ответил "нет", не буквально услышать, но ощутить, что слышишь. Женщина полностью удовлетворилась ответом. Ощутить, что слышишь, - яснее ясного.
В поезде по дороге домой Йенс признался, что после этой маленькой вылазки в альтернативное он больше полюбил народ. "У них тоже есть проблемы", - сказал он. "У всех свои", - откликнулся Фвонк. "Не я один мучусь на износ". - "Нет, не ты один мучишься, - говорит Фвонк. - Все так же. Я тоже".
* * *
123) Йенс нашел сильно подранную белку под своим окном и примчался с ней к Фвонку.
"Мы ведь можем ее спасти, правда, да? Фвонк, миленький, давай ее спасем!"
Фвонк осмотрел зверька. Раненых белок он повидал немало, в садах в этой части столицы животная жизнь бурлит. Пульс слабый, как нитка.
"Йенс, эта белка слишком искалечена. Она не выживет".
"Что за нелюди творят такое?!"
"Это наверняка сорока, - отвечает Фвонк. - Тут в округе их полно, они дикие".
Йенс сглатывает слезы.
"И это происходит в богатейшей стране мира", - говорит он сквозь зубы.
Фвонк согласно кивает, и белочка испускает дух в руках Йенса. "Это невыносимо, - говорит он. - Надо поубивать этих сорок, надо мне принять такое постановление, скажи? Я мог бы приставить к этому делу безработных".
"Да, - соглашается Фвонк. - Об этом, безусловно стоит подумать".
"Чтобы уже отделаться от них раз и навсегда".
"От безработных?"
"Нет, от сорок".
"Ага, тогда понял", - говорит Фвонк.
124) Однажды приехала Хельга. Фвонк насвистел о Йенсе всякую чепуху. Упомянул, в частности, что для того оказалось испытанием съездить в Швецию на шопинг и что он часто тревожится по поводу новогоднего обращения. Хельга слушала и записывала. Потом они разделись. А после Фвонк почувствовал такую легкость в теле, что дошел почти до Института физкультуры. И если бы на тротуаре у станции метро не стояла брюхатая, он прямо в этот же день получил бы постоянную работу. В этом он уверен.
125) Ночь на субботу, Йенс лежит, положив голову Фвонку на колени. Пятиметровая копия Великой Китайской стены заканчивается в кухне.
"Думаешь, ты достаточно помогаешь мне в моей трудной ситуации?" - спрашивает Йенс.
"Не знаю".
"А ты не спрашиваешь себя порой, что еще ты можешь сделать для меня?"
"Нет".
"Я, кстати, встретил в коридоре парламентского доктора, она спросила, как я себя чувствую. Я ответил, что мне гораздо лучше".
"То есть соврал?"
"Она такая милая и внимательная, я не мог ее разочаровать".
"Другими словами, теперь ты взялся ломать комедию еще перед одним человеком".
"Одним больше, одним меньше, не суть. Я не знаю, куда мне двигаться, вот что меня мучит. Я чувствую себя заблудшим почти в библейском смысле слова. Явное зло открыто преуспевает, и я не хочу продолжать в этом участвовать. Я чувствую, что это неправильно. К тому же меня достало переодеваться на заднем сиденье правительственной машины или в такси. Я устал летать самолетами, особенно в маленькие местечки, где закрыли градообразующие предприятия. У меня больше нет сил излучать оптимизм, смеяться и представать жизнелюбом, когда в душе тьма кромешная. - Йенс прижимает руку к груди. - Мне надоело танцевать с немолодыми дамами, которые помнят, какой шарман был мой отец в юные годы, надоело иметь мнение по всем вопросам, надоело защищать идеи, которые не выдерживают никакой критики, мне от этого плохо, Фвонк. Я хочу жить простой жизнью, ездить на работу на велосипеде и оставаться куковать в своем домике, когда все остальные летние дачники уже разъехались, я ведь не так много хочу, правда, разве это чрезмерные требования?"
"Нет".
"И я страшно хочу на юг. К черту и чертовой матери, дьявол их забери".
"Там очень много брюхатых?"
"На юге? Да нет".
"Я слышал, они отчаливают в жаркие страны, едва забеременеют".
"Это злонамеренная ложь. Беременные должны все время посещать своего врача по месту проживания, к тому же и для работодателя, и для работника лучше, чтобы беременные работали до последнего".