– Этого достаточно, чтобы проверить человеческий организм в режиме кислородного голодания и на резкие перепады давления, – строго ответила девушка. – Кому станет плохо, нажмите кнопку на кресле. Совсем плохо – наденьте кислородную маску.
Она улыбнулась каким-то своим мыслям, измерила у каждого давление и пульс, у нее были теплые, быстрые руки, и ребятам нравилось, что такая красивая девушка в последний, в самый последний раз слушает стук их сердец и измеряет давление. Потом она провела их в барокамеру, усадила в кресла и, задраив за собой две массивные стальные двери с иллюминаторами, исчезла – остался лишь запах белых волос.
– Как мимолетное видение, – вздохнул Леша.
Ничего не изменилось в камере. Только слегка заложило уши и, казалось, будто в непроницаемо-ватной тишине позванивают колокольчики. Под этот мелодичный, убаюкивающий звон они пошли к своей последней вершине – в одной связке, как альпинисты, хотя их не подстерегали снежные обвалы, и они не срывались с отвесных скал. Другие опасности ждали группу впереди; Саня это понял сразу, едва взглянул па Лешу. Вцепившись побелевшими руками в подлокотник кресла, он вжался в спинку кресла, и на лбу у него выступила липкая испарина.
– Это пройдет, Леша. Видимо, остаточные явления.
Товарищ через силу улыбнулся и затянул старую, забытую миром песенку, наподобие той, что пели до него все потерпевшие крушение.
– Вытри слюни! – жестко сказал Саня. – Говорю тебе, на высоте это пройдет!
– Трудно дышать, ребята.
– Держись!
Они перенесли стремительный подъем, обжили высоту в пять тысяч метров над уровнем моря, и, когда снова резкой болью пронзило уши и начался бешеный спуск, финишная ленточка, такая близкая, желанная, замаячила перед глазами, она виделась так ясно, что старлею доблестных ВВС немедленно захотелось ее как-то обозначить. Он полез в карман, где лежал кусочек бинта, приготовленный для торжественного церемониала, но вместо бинта нащупал барбариску. Быстро развернув обертку, сунул конфетку Лёше в рот – когда сосешь карамель, уши не так закладывает. Лейтенант благодарно улыбнулся, взгляд его прояснился, холодная испарина исчезла. Он совсем приободрился, прямо сделался бравым, веселым гусаром, едва давление в камере выровнялось и девушка открыла массивную дверь.
– Я еще не обработала ваши данные, – растерянно сказала она, – но мне кажется…
Саня все понял.
– Как вас зовут? – спросил он.
– Вероника.
– Вы хотите вызвать для консультации своего начальника, Вероника?
– Да, мне показалось…
– Вам это только показалось. Поверьте, спуск со скоростью пятьдесят метров в секунду для таких орлов – сущий пустяк. И площадка на пяти тысячах тоже.
– В общем, все было нормально, – смутилась девушка. – Машина выдаст окончательный результат. Но… у товарища лейтенанта, – она виновато взглянула на помертвевшего Лешу, – у него, кажется, был срыв. Он держался на одной воле.
– Это от нервного напряжения, – подключился Дима. – Мы очень устали. Очень…
– Видите ли… Я думаю, товарищ лейтенант мог потерять сознание!
Лешино будущее висело на волоске.
– Давайте посмотрим данные машины, – предложил Саня.
Они прошли к пульту, девушка взяла из приемной корзины буквопечатающего устройства длинную бумажную ленту, расстелила, как скатерть, на столе, долго рассматривала, измеряя линейкой расстояние между какими-то пиками, наконец облегченно вздохнула.
– Все в норме. Только… Понимаете, я все равно обязана поделиться своими сомнениями с начальством.
– Но ведь машина выдала положительный результат?! – не спрашивая, а утверждая, сказал Саня.
– Машина остается машиной.
– Вероника! – отчаяние послышалось в Лешином голосе. – Я летал на Севере. Попадал в разные передряги. Иногда приходилось падать со значительно большей скоростью, чем та, на которой вы нас испытывали. Поверьте, ваш покорный слуга идеально здоров!
Девушка, казалось, была в полной растерянности.
– Есть только один способ разрешить сомнения, – поправив непослушную челку, твердо сказала она. – Еще полчаса барокамера свободна. Если хотите, товарищ лейтенант, я подниму вас на три тысячи метров. Без площадки. И сразу опущу на землю. Но предупреждаю: скорость подъема и спуска будет очень высока.
– Согласен! – Леша шагнул к стальной двери.
Испытание продолжалось считанные минуты, но время будто сжалось, стало тягучим; ребята неотрывно глядели через иллюминаторы на бледного Лешу, застывшего в кресле, точно старались помочь товарищу силой взглядов, косились на белый халат у пульта. Но девушка молча колдовала над циферблатами приборов, лишь изредка устремляя холодный взор к смотровому окошку.
– Мне показалось, – смущенно сказала она, когда Леша, трепетно ожидая своей участи, вышел из барокамеры.
– Можно мне… зайти к вам месяца через два-три, – счастливчик так светился, что все улыбнулись.
– Но…
– Понимаете…
Не желая знать никаких "но", отважный лейтенант шел в лобовую атаку; Саня и Дима, вежливо откланявшись, вышли в коридор. Леша появился минут через двадцать, бережно прижимая к груди какой-то листок, видимо с адресом, и весь день, пока оформляли документы, был торжественно молчалив, возвышенно задумчив, беспричинная улыбка то и дело вспыхивала на его лице. Леша, увы, был влюблен, влюблен по уши, влюблен с первого взгляда, сидел теперь в мягком кресле, распираемый благодарностью ко всему человечеству, мечтал о белокурой девушке и о звездах.
Потом они вернулись в комнату, и все трое долго, с удовольствием пили необыкновенно вкусный, ароматный чай с клубничным вареньем. Окружающий мир постепенно изменялся – угасающий прожектор превратился в обыкновенный торшер, таблица Шульца – в абстрактную картину, изображающую вечность, цветы стали цветами, облака за окном – облаками, и все на свете обрело свои реальные черты и краски.
– Пора, – взглянув на часы, поднялся Саня. – Время.
Они молча стиснули друг друга в горячих объятиях и долго стояли так посреди комнаты – Саня и Леша уезжали, возвращались в ту жизнь, из которой пришли, их ждали небо, самолеты, старые товарищи. Но теперь, после того что испытали, – каждый знал это твердо – они будут иначе смотреть на небо, на товарищей, на самолеты. Время и пройденная дорога сделали их другими.
– До встречи в Звездном, ребята! – сказал Дима.
– До встречи.
Они ушли, не оглядываясь, и Дима, прижавшись лицом к холодному оконному стеклу, смотрел им вслед. Саня и Леша шли рядом, чувствуя плечо друг друга, в морозной тишине звенели шаги – с каждым новым шагом настоящее становилось прошлым, будущее настоящим, и это извечное движение создавало удивительную симфонию короткой, неповторимой человеческой жизни.
Теперь, спустя два года, здесь, в пустыне, восстанавливая подробности испытаний в госпитале, он думал, что те часы, недели, месяцы, которые пережиты вместе с Лешей и Димой, короткие нервные стычки; примирения, душевные взлеты, падения, порывы – это все их багаж, их богатство, самое дорогое сокровище, плод двух лет работы. Такое наскоро не создашь, не слепишь; старые, надежные друзья, как могучие деревья, в тени которых он, Саня Сергеев, обрел покой и пристанище. "Ничего, – подумал он, успокаивая себя, – ничего, все обойдется, я напрасно усложняю, может, все значительно проще и Лешин срыв случайность, чистая случайность, он молодец, держится, мы прошли все муки ада, пройдем и через пустыню, только бы скорее наступил вечер". И, не в силах больше лежать на левом боку, повернулся на спину, совершенно не чувствуя онемевшего тела.
– Не спишь? – Лешин голос звучал будто издалека.
– Думаю.
– Воды… немного.
– Фляга у меня, – Дима открыл глаза, неловко, с трудом поднялся на четвереньки, протянул флягу. – Ты пей побольше. Пей, Леша.
В Санином мозгу, подобно яркому пламени, вспыхнули слова инструктора: девятнадцать часов… Всего девятнадцать часов можно прожить в пустыне без воды. С трудом подняв непослушную руку, он поднес к глазам циферблат точного хронометра – больше половины этого срока у них с Димой не было во рту ни капли.
– Через семьдесят две минуты восемнадцать секунд зайдет солнце,- сказал он.
Глава четвертая
АЛЕКСЕЙ
Вода отрезвила.
Алексей почувствовал прилив сил, внезапное озарение – точно все пережитое, передуманное неотступно терзавшее его последние месяцы, разом переплавилось в некую материальную форму, перед ним – осязаемо, во всей полноте – открылась истина. Он знал теперь наверняка: то, ради чего они мучаются тут, в пустыне, стоит их мук. Их жертвы имеют очевидный смысл. Прежнее убеждение, засевшее в нем с первых дней работы в Центре, будто космонавтов сверх всякой человеческой меры перегружают информацией, тренировками, дают много лишнего, значительно больше, чем нужно для обычной работы в космосе, это мнение, заставлявшее скептически смотреть на бесконечные занятия, испытания, тесты и внутренне сопротивляться непомерно жестким, на его взгляд, условиям труда и режима, развеялось, как дым от перегоревшего костра.
Казалось, к нему пришло второе дыхание.
С некоторым удивлением, будто смотрел со стороны, Леша вдруг увидел себя в облике самонадеянного глупца, который совсем недавно до хрипоты доказывал товарищам, что испытания в пустыне не только не нужны, наоборот, вредны, даже опасны – плата за них здоровье, а здоровье и у самых здоровых не вечно, его надо беречь; эти испытания, утверждал он, явная перестраховка, достаточно беглого теоретического курса, чтобы выжить в случае вынужденной посадки. А тут… сплошные ограничения, обязанности и… никаких прав. Они постепенно превращаются в загнанных лошадей, упаси боже, какой-нибудь мускул в организме не выдержит, им никогда не увидеть звезд. Разве это справедливо? – вопрошал разгневанный глупец.
– Прежде чем получить, надо отдать, – остановил его тогда Саня. – Прежде чем стартовать, надо фундаментально подготовиться к старту.
– Разве мы не готовы? Скажи по совести, если тебя завтра разбудят и скажут: предстоит интересный полет! Ты откажешься?
– Не знаю… Думаю, мы еще не созрели для полета. Морально.
– Какая принципиальность! – закипел Леша. – Противно. Нельзя упустить ни один шанс. Через десять лет, когда ты созреешь, а точнее, перезреешь, сердце может дать случайный сбой; тебя вежливо поблагодарят за благородное ожидание, а вместо тебя полетят другие.
– И все-таки я убежден: если в нашей микрогруппе происходят подобные столкновения, значит, что-то не так, что-то недоработано. Там, – Саня кивнул на карту звездного неба, висевшую в классе, где проходил разговор, – нужен крепкий, монолитный коллектив. Так говорил моряк Жора. Ты помнишь Жору?
– При чем тут Жора? При чем?
– Он не дошел до финиша, потому что очень спешил.
– Мне надоело ждать. Вот и все.
– Но ты спешишь. И очень нервничаешь. Помнишь, провожали ребят на Байконуре на орбитальную станцию?
– Ну…
– Я наблюдал за ними в гостинице перед запуском. Заметил, как они ходили?
– Нормально вроде.
– Нет, ребята ни разу не сбежали вниз по лестнице, не носились туда-сюда. Ходили, как старички, предельно осторожно, держась за перила, нащупывая опору. Они боялись подвернуть ногу, споткнуться на ровном месте, случайно упасть. Понимаешь? Их звездный час пробил, до финиша оставались считанные метры, каждого, быть может, распирало от счастья, хотелось петь и плясать. А они наложили вето на всякую суету и спешку… Знаешь, чему я позавидовал тогда? Их нервам, выдержке, воле. Им очень хотелось дойти до финиша. Они медленно поспешали. И сделали свое дело отлично.
– Это ничего не доказывает.
– Тогда скажу откровенно: поверхностная подготовка к полету, бравада, ухарство, пренебрежение азами могут стоить космонавту жизни. Понял мою мысль?
Нет, ничего не понял тогда самонадеянный глупец, не сумел понять, не пожелал. Переходя в отряд космонавтов, надеялся всласть полетать на самых современных машинах, а оказалось, космонавты летают меньше, значительно меньше, чем рядовые летчики. Небожителям, видите ли, куда важнее часами болтаться на качелях Хилова или в оптокинетическом барабане, где до одури кружится голова и противная горькая тошнота выворачивает желудок наизнанку; им надо в совершенстве научиться владеть своим телом на батуте, на лопинге, освоить прыжки в воду… Ох уж эти прыжки! Высоты, как всякий авиатор, Алексей не боялся, но впервые поднявшись на десятиметровую вышку, вдруг почувствовал: вид жутковатый, не то что из кабины самолета или вертолета, где под ногами есть надежная опора, а привязанные ремни прочно соединяют с креслом. С тоненького, дрожащего под тяжестью тела трамплина бассейн казался крохотным, как спичечный коробок, от одного взгляда вниз становилось дурно; ощущая странную скованность движений, Леша сначала похолодел, потом его обдало жаром, и неприятная, шальная мысль застучала в висках: "Угроблюсь!.. Угроблюсь!.. – он в ужасе попятился. – Стоит слегка ошибиться, чуть сильнее оттолкнуться и… конец. Промажешь. Не попадешь. Врежешься головой в бетон. К черту… Не хочу… Надоело!.."
– Прыгай! – крикнул снизу тренер.
– А я… плавать не умею, – неожиданно для самого себя соврал Алексей. – Могу утонуть. Запросто.
– Ты эти шутки брось! – настаивал тренер. – Прыгай! Раз… Два… Три!..
– А если утону?
– Ты что? – изумился тренер. – Боишься?
– Чего тут бояться? Не боюсь. Но помирать неохота. Я еще ничего в жизни не сделал.
– Даю тебе такой шанс – преодолей себя! Прыгай!
– Вы разве не слышите, Петр Петрович? По-человечески объясняю: плавать не умею. Утону, – не в силах шагнуть на край трамплина, Леша продолжал тянуть время.
– Не прыгнешь, поставлю двойку. И завтра тебя пошлют из отряда… Сам знаешь куда.
– Это произвол, Петр Петрович. Вас совесть будет мучить. Всю жизнь. Отправляете на верную смерть хорошего, можно сказать, замечательного человека. История такого не прощает. Даже самым выдающимся спортсменам, каким вы, несомненно, являетесь.
– Ладно. Как хочешь, – тренер грузно склонился над журналом.- Рисую лебедя.
– По-дождите! У меня… нет выбора! – сердце ухнуло, словно провалилось в бездонную пропасть, Алексей, закрыв глаза, "солдатиком" бросился вниз.
Он не сумел пересилить страх, не смог прыгнуть ласточкой и, оказавшись под водой, одновременно с раскрепощением почувствовал яростный, слепой протест. Открыв глаза, увидел в мутной синеве зияющий овал трубы, через которую наполнялся бассейн, в голове начал складываться какой-то авантюрный план, Леша не понял толком, какой именно, но нырнул в темную пустоту и скрылся в трубе. Осторожно, задержав дыхание, перебрался вглубь, встал на ноги – часть трубы сантиметров на двадцать находилась выше уровня воды, тут можно было спокойно отсидеться, прислушиваясь к гулким голосам, доносящимся из бассейна.
– Ну где этот деятель? – зарокотал под потолком бас тренера. – Что ему под водой надо? Пусть только покажется! "Солдатика" изобразил, космонавт!
– А он больше не покажется, Петр Петрович, – с грустинкой ответил Дима, которому тоже нелегко давалась наука прыжков с вышки.
– Как это не покажется?
– Утоп. У-то-о-п. Плавать не умеет.
– Ну и группа подобралась, – скрывая тревогу, вздохнул тренер. Он что, действительно того?..
– Да, Петр Петрович. Как топор. Сразу на дно.
– Так что же вы! Предупреждать надо!
– Леша и говорил, и по буквам передавал, чтоб понятно было. А вы человека на смерть послали, Петр Петрович. Светлая ему память…
Тренер наконец сообразил, что новичок может и не уметь плавать, побежал по бортику бассейна, но не обнаружив "утопленника", гаркнул:
– В воду! Все в воду! – и прямо в костюме прыгнул первым, подняв большую волну.
Определив по дружным всплескам, что его ищет вся группа, Леша набрал в легкие побольше воздуха и, вполне довольный своей шуткой, вынырнул из трубы, стараясь остаться незамеченным. Но в то же мгновение чьи-то сильные руки вцепились ему в волосы, вытащили, как нашкодившего котенка из бассейна, швырнули на пол; тренер уселся на него верхом, не жалея сил, начал делать искусственное дыхание.
– Станешь у меня человеком! Ста-нешь! – приговаривал он. – Немедленно оживай и – на вышку.
– Я плавать не умею, Петр Петрович, – простонал Леша.
– На вышку!
Только в одиннадцатый раз он сносно выполнил упражнение.
В своей холостяцкой квартире Леша, не раздеваясь, падал на кровать и сразу проваливался в тяжелый, удушливый мрак, забыв о Веронике, которая напрасно часами просиживала у телефона, ожидая звонка, о книгах, о театрах, о друзьях, о звездах. Он жил как-то механически, точно внутри все перегорело. В один из дней, ощущая нарастающую тяжесть в сердце, он вспомнил свой срыв в барокамере, на финише испытаний, и неожиданно понял, что не бегун на длинные дистанции, а спринтер и не может больше тащить непосильный груз, выбиваясь из сил. И ему до слез, до боли захотелось покоя, домашнего тепла, добрую, очаровательную жену рядом. Он представил, как они будут гулять вечерами вдвоем и говорить, говорить… как будут ходить на премьеры в театр, читать книги, он демобилизуется, устроится в гражданскую авиацию, станет много летать… но вдруг зазвонил телефон.
– Собирайся! – коротко приказал Саня. – Летим в пустыню.
– Мы же…
– Надо, Алексей! Поторапливайся.
– А-а… Ладно, – сказал он, с трудом возвращаясь в действительность и затравленно осматриваясь. – Но это глупо, ужасно глупо. Неужели ты не понимаешь? Ну что нам это даст? Что?
– Опыт! Опыт выживания в экстремальных условиях! – жестко сказал Саня и положил трубку.