Лалибелу всегда настораживал такой факт: почему, когда некоторые религиозные люди произносят речи против еретиков, полные гнева и ненависти, остальные единоверцы, которые имеют другую, противоположную точку зрения, обычно угодливо поддакивают им? Верующие люди, которые агрессивно отстаивают национальные, политические и культурные принципы всегда считаются более правоверными, чем сторонники мягких либеральных взглядов. Наоборот, когда кто-нибудь высказывает мало-мальскую симпатию к представителям других религий, его взгляды тут же клеймятся более фанатичными верующими, и ему опять приходится учиться ненавидеть, чтобы выглядеть "православным".
Фанатики - это варвары в религии и морали, какими бы образованными они ни казались в глазах окружающих. Как любые варвары, они сильнее и грубее других. А с грубой силой всегда приходится считаться. Нежные весенние побеги берут начало в ветках, растущих из грубого ствола.
Лалибела потерял араба, он сбежал. Израильская полиция, конечно, сейчас же начнет расследование, но трудно будет найти преступника. Он наверняка уже в Восточном Иерусалиме - территории, неподвластной властям. Лалибела протер глаза, наполняющиеся слезами, и побрел назад в монастырь…
…В это время убийца и вправду был в Восточном Иерусалиме. Он передвигался медленно и в его глазах отчетливо читалась растерянность и непонимание. Он был сирийцем, крещеным с детства и остающимся христианином и по сей день. На шее у него висел маленький образок Эль-Шагура - чудотворной сирийской иконы Богоматери. Но, тем не менее, он был убийцей и профессиональным террористом.
Вчера в десять часов утра к нему подошел знакомый араб и сказал, что для него есть работа. Заказчика звали Юсуф. Он сообщил, очевидно, приняв киллера за шахида-мусульманина, что прошлой ночью ему приснился необычный сон. Будто он, как всегда, дежурил на Харам-эш-Шериф. Время было позднее, закончился последний намаз, и верующие покинули Священный двор. В это время стражи осматривали Храмовую гору - не оставил ли здесь какой-нибудь злоумышленник взрывчатку или, может быть, на территории спрятался вражеский диверсант. Проходя мимо мечети Аль-Акса, Юсуф увидел старого коптского монаха, который, невзирая на все запреты, вошел в мечеть. Он узнал этого монаха. Это был отец Матта…
Он давно знал этого монаха. Еще ребенком Юсуф ездил в Египет помолиться в соборной мечети Каира вместе с отцом. Его отец был сторонником газавата - священной войны против самопровозглашенного Израиля. Тогда казалось, что легко уничтожить еврейские поселения. Хотя за ними была мощная поддержка Америки, выстоять евреям среди арабского большинства казалось делом практически невозможным.
Отец договаривался с местными активистами о поддержке Ливана. Египетские мусульмане боялись об этом думать, потому что в Ливане было много шиитов. В Йемене также шиитов было достаточно. Необходимо было преодолеть на какое-то время догматические разногласия, чтобы сплотиться против явной угрозы. С этой миссией его отец и поехал в Египет. Конечно, он был ревностным суннитом и деятелем, представляющим одну небольшую политическую организацию Йемена. Но и его вклад в деле объединения арабского мира был важен, хотя он и был прирожденным эфиопом.
В Каир он решил добраться с караваном бедуинов, чтобы не "светить" документами при переходе границы. Также он взял с собой семилетнего сына Юсуфа. На обратном пути караван наткнулся в пустыне на больного монаха. Он лежал, безвольно раскинув руки, рядом со своим верблюдом, который преданно стоял рядом и даже не пытался никуда уйти.
Бедуины подобрали монаха и взяли его с собой. Один старый номад хвалил его верблюда, говоря, что такому животному нет цены в пустыне. Юсуф помнил, как монах открыл глаза и попросил пить. Пересохшими губами он ответил на вопрос кочевника, как его имя и откуда он. Монах еле слышно прошептал имя: Матта. Он был египетским монахом и заблудился в пустыне. Бедуины взяли его с собой, но за лечение и уход они забрали у него верблюда.
Старый номад не мог нарадоваться на это животное. Монаха же высадили радом с одним христианским монастырем уже в Израиле. Следующей ночью отцу Юсуфа приснился сон, что, милостью Аллаха, он был восхищен в рай. Там, среди невероятного великолепия, он встретил семь священных зверей ислама: верблюда пророка Илии, ягненка Авраама, кита Ионы, крылатого коня Аль-Бурака, муравья и удода Соломона и, наконец, собаку Семи Спящих Эфесских отроков.
Отец Юсуфа внимательно присмотрелся к верблюду пророка Илии и увидел, что он - точная копия верблюда коптского монаха Матты, которого спасли бедуины. Проснувшись, он решил, что Аллах послал ему явный знак. Юсуф помнил, как отец подошел к старому номаду и предложил большую цену за этого верблюда. Тот поначалу только размахивал руками, показывая, что ни за что не согласится отдать этого верблюда. Но затем здравый смысл в нем превозмог голос сердца, и он уступил животное за большую цену.
Юсуф помнил еще, как отец посадил его на сказочного верблюда и сказал, при этом: "Сын мой, ты станешь великим человеком". Они поехали через Палестину и Аравию в родной Йемен.
Но по пути его отец потерялся. Когда это случилось, он как раз сидел на верблюде, которого считал настоящим верблюдом пророка Илии из рая. В пустыне поднялся хамсин, и плачущего Юсуфа подобрали спустя несколько дней в районе Медины. Мальчик лишь плакал и звал отца. Но тот бесследно пропал вместе с верблюдом. Это происшествие тогда наделало много шума, его трактовали в мистическом ключе.
Некоторые йеменские шииты, с которыми он вел переговоры, даже посчитали, что его отец стал "невидимым Имамом" и охраняет мир своим присутствием.
Однако Юсуф считал совсем по-другому. Почему-то он винил в смерти отца этого коптского монаха отца Матту. В кошмарах он представлялся ему христианским шайтаном-крестоносцем, злобным колдуном и опасным джинном, наславшим хамсин и забравшим своего верблюда с помощью волхований. Ведь от ребенка не укрылось, что монах был недоволен решением старого номада отнять у него животное.
Юсуф отложил эту историю в своем сердце. Он с отличием закончил медресе, но предпочел сытому покою муллы беспокойные будни охранника Харам-эш-Шериф. И вот несколько месяцев назад он увидел отца Матту, сидящего на площадке рядом с коптским и эфиопским монастырями в старом плетеном кресле. Отец Юсуфа, конечно, был ревностным мусульманином, но и наполовину эфиопом по крови, поэтому иногда страж приходил в эфиопский монастырь и слушал службу на древнем языке геез. И вот он увидел этого шайтана и владельца верблюда пророка Илии, на котором его отец сгинул в пылевом тумане хамсина. Это был монах Матта, он был слеп и находился, похоже, на покое. Юсуф тогда только презрительно сплюнул и пошел прочь. Для него это стало знаком, что ему не следует посещать христианские монастыри, где властвует шайтан. Спустя какое-то время он совершенно забыл о копте, вплоть до этого страшного сна.
Он не был суеверным человеком, но то, что произошло с его отцом много лет назад, сон отца и вот - еще один сон уже самого Юсуфа - убедили его, что этот монах Матта и на самом деле является опасным шайтаном.
В последнем сне монах зашел в священную мечеть Аль-Акса, и все стражи послушно последовали за ним. Матта был одет в старый эфиопский подрясник и не реагировал ни на какие окрики. Копт подошел к михрабу Марьям и остановился там, преклонив колени. Он восхвалял мать Исы, да будет доволен им Аллах! Затем он обернулся к Юсуфу и громким голосом сказал по-арабски:
Вы забрали моего верблюда! Вы забрали мой храм! Вы забрали моего верблюда! Вы забрали мой храм!
Затем монах стал выгонять стражей из Аль-Акса, утверждая, что, на самом деле, эта чтимая мечеть - древняя христианская базилика Неа. И настало время, чтобы возвратить ее ко Христу - истинному Богу.
"Скоро мы заберем ее назад"! - Лицо Матты было торжествующим Юсуф испытал во сне настоящий ужас и проснулся в холодном поту. Он решил, что иудео-христианская мафия, используя каббалу и египетскую магию, хочет уничтожить священную мечеть Аль-Акса. Бить тревогу Юсуф не мог, потому как в своих предположениях основывался только на последнем сне и воспоминаниях далекого детства. Но кое-что он мог сделать лично. Поэтому он и обратился к сирийцу по имени Абдул, чтобы заказать убийство отца Матты. Это был доступный ему способ проявить усердие. Юсуф был уверен, что Аллах связал его судьбу с судьбой этого египетского шайтана и теперь никто, кроме него, не сможет воспрепятствовать его враждебным планам. Это была его миссия. Ее возложил на Юсуфа отец, перед тем как пропасть в тумане хамсина: "Сын мой, ты будешь велик". Это был знак, что он отомстит за его гибель. И его истинное величие будет в том, что никто даже не узнает какой великий подвиг он совершил. Об этом будет знать только Аллах.
Сириец взялся за предложенную работу. И правда, ему не все ли равно, кого убивать? Цену за преступление он запросил высокую, ведь убийство следовало совершить в самом центре старого города, где всегда собирается много туристов. Он пообещал убить себя, в случае если его поймают, как подобает поступить истинному шахиду. Тогда Юсуф перечислит деньги по любому указанному адресу. Сириец дал ему адрес своей жены, которую он не видел уже лет семь. Иногда ему казалось, что он сам давно хотел умереть. В Бога он верил, поскольку в Него верили его отец и мать. Он верил в Создателя потому, что это было предсмертным завещанием матери, иначе бы он давно проклял Того, Кто сотворил этот жестокий мир.
У него уже не оставалось никого из родных на этой земле, только жена, да и та уже, наверное, забыла о нем. Абдул понимал, что сделал ее несчастной. Свое первое убийство он совершил еще в детстве.
Этот грех камнем повис на его шее и до смерти отяготил его совесть. Ведь он убил собственного брата. Правда, он иногда в том сомневался - быть может, его брат чудом выжил. Иногда Абдул посылал письма в одному знакомому с просьбой разузнать чего-либо об этом деле. Но, скорее всего, таким образом его собственный разум протестовал против совершенного им однажды великого злодейства. Грех Каинов тяжким грузом лежал на душе.
После этого любое убийство, за которое он брался, не причиняло ему больших нравственных страданий. Он считал, что убивает, потому что такова его работа. В террористическом лагере курдов, затерянном далеко в горах на границе Сирии и Ирака, он прошел длительную военную подготовку. Десять лет усиленных занятий развили в нем навыки убийцы. Абдул не захотел сражаться за создание независимого Курдистана, не потому, что сам был наполовину сирийцем, а потому, что не хотел умирать просто за идею. Он предпочел жить на кровавые деньги, добытые ремеслом киллера. Сначала он работал в Турции, потом в Сирии, затем перебрался во Францию, где его вскоре стал преследовать Интерпол. В Марселе он познакомился с одним арабом, который предложил ему выехать на работу в Иерусалим. Там опытные наемники-инструкторы всегда нужны.
Абдул перебрался в Палестину, но тренировать бойцов Хамас он, опять же, не захотел и перебивался редкими частными заказами, как этот. Он старался не пользоваться снайперским или другим огнестрельным оружием и предпочитал нож, которым владел с виртуозным мастерством. Он обычно закалывал жертву при свете дня и скрывался в толпе. Затем получал остальные деньги с заказчика и скоро забывал про то, что совершил.
Но почему-то это последнее убийство тяжким грузом легло на сердце, как в тот, первый, раз, когда он оставил умирать собственного брата. А теперь он чувствовал себя так, как будто он убил собственного отца. Для Абдула это был некий знак того, что его жизнь должна вскоре значительно перемениться. Быть может, вскоре он даже умрет. Абдул не боялся смерти. Честно говоря, он не боялся даже предстать перед Богом на страшном суде.
Только два убийства тяготили его - первое и последнее.
…Подбежав к полуслепому старцу, он притворился пьяным и начал говорить с ним, как будто хотел покаяться перед Богом в преступлениях. Старец заговорил с ним ласково, как с родным сыном, и неожиданно, впервые за много лет, Абдул захотел исповедаться. Он встал на колени и быстро заговорил.
Он стал по-арабски рассказывать ему о брате, о своих убийствах. Старец спокойно утешал его и сказал, что его брат жив и скоро обязательно найдется. Он за свою жизнь слышал всякое и не соблазнялся подобными откровениями. Абдул исповедовался минут пять. Наконец, он незаметно достал нож, который отнял уже немало жизней, и приставил его к животу старца. Несколько секунд он молчал, собираясь с силами. Затем тихо прошептал:
- Авва, я должен убить вас. Убить… вас заказали. Я не шучу, нож в моей руке. Только сидите тихо.
Старец дрогнул от неожиданного признания Абдула. Его руки, которыми он гладил сирийца по голове, на секунду стали будто каменными. Затем монах почти спокойно спросил сирийца:
- Зачем же, сынок? Я что-то сделал не так? У меня есть враги?
- У вас есть очень сильные враги, отец.
- Что ж! Хм. - Старец, осознав реальную опасность, взволновался. - Я не знаю, что и сказать. Но зачем ты мне об этом говоришь?!
Абдул ответил не сразу.
- Я не знаю, может быть, вы помолитесь за меня… там.
- Ты что, смеешься надо мной? - Отец Матта, все еще надеясь, что это глупая шутка, легко постучал его по голове и тут же почувствовал укол в области живота. - Так, подожди, я понял. Ты хочешь убить меня и в то же время просишь моих молитв? Но это чепуха какая-то! Мне кажется, что ты тем самым хочешь избежать греха, поэтому ты и выдал мне свой замысел. Ведь так?! Не убивай меня, сынок, я еще не готов к смерти. Оставь свое черное намерение, и мы вместе будем молить Господа, чтобы Он даровал тебе Свою милость.
- Не могу, простите. Это моя работа. Как только я дал согласие на выполнение заказа, я уже подписал себе смертный приговор, в случае, если я не сделаю свою работу. Я понимаю, что это большой грех, но… - Абдул снова кольнул лезвием ножа в живот старца, на случай, если он начнет звать на помощь. - Тсс! Спокойно, отец, вам уже никто не поможет. Но если вы вдруг позовете на помощь, мне не удастся сбежать незамеченным и, возможно, я убью еще кого-нибудь, того, кто захочет поиграть в героя и поймать меня. Так что если хотите сохранить чужие жизни…
- Хорошо, я буду вести тебя тихо. - Отец Матта тяжело вздохнул. - Значит, пришел мой последний день. Не так я его представлял! - Он убрал руки с головы араба. Потом наклонился к нему и прошептал. - Зачем же ты исповедовался мне, если хочешь убить меня?! Такую исповедь Бог не принимает.
- Примет ли мою исповедь Господь или нет, никто не знает. У вас свое предназначение, духовное, а у меня моя работа. Если бы не я, кто-то все равно бы вас убил. Вы сделали свою духовную работу, а я - свою, пусть грязную, но…
Старец неожиданно вспыхнул раздражением.
- По-твоему, убивать людей - это называется работой?
- А почему нет?! - прошипел Абдул. - Вы знаете, какова была моя жизнь? С самого детства меня учили убивать людей. Моя жизнь мало чем отличалась от ада, а в аду, отец, свои законы. Сам Бог поставил меня в такие условия.
- Ага. Выходит, Бог повелел тебе убивать?
- Ничего Он мне не велел! Господь меня просто оставил на произвол судьбы. Я вырос, отец, в таких условиях, в которых выжить могут только самые злые люди. А я хочу жить, как и все. Понятно? Я очень хотел выжить, в том вся моя вина. У вас, наверное, было и религиозное воспитание и благочестивая семья. А моего отца убили, когда мне было всего семь, а мать покончила с собой, после того как ее обесчестили убийцы моего отца. Она думала, что и нас тоже убили. Но мы с братом спрятались в подвале, и я слышал все, что происходило в доме, своими ушами. Я отвечу за свои преступления, но на Суде я спрошу Его, знает ли Он, что в таких случаях, как мой, лишь несколько несколько человек из ста могут начать нормальную жизнь. Зачем же Он играет нами, ставя всех в неравноправные условия?
- Что ж… - Старец замолчал. - Если ты судишься с Самим Богом, я ничем не могу тебе помочь.
- Можете… вы можете простить меня. Это же в ваших силах? Простите меня, отче. - Абдул собрался с духом и неожиданно вонзил нож в живот старца. Лезвие прошло сквозь диафрагму, миновало нижние ребра и вонзилось на сантиметр в сердце. Это был его коронный удар, который останавливал сердце, но кровь начинала течь только через полминуты. Он обнял старца, как блудный сын, чтобы имитировать прощание с ним, и почувствовал, как умирающий монах пожал его руку.
Отец Матта успел сказать свои последние слова.
- Бог да простит тебя, сынок - Затем он закрыл глаза и отошел к Господу.
Абдул тем временем пришел в себя и попытался незаметно скрыться с места преступления. Он встал, поклонился мертвому монаху и быстрым шагом пошел на север. Убийство было настолько дерзким, что стоящие рядом люди не должны сразу сообразить, что же все-таки произошло. Но он еще не успел забежать за угол, как услышал громкий крик, возвещающий о том, что его преступление обнаружено. Абдул побежал, раздвигая локтями толпу. Посмотрев назад, убийца обнаружил, что за ним изо всех своих сил гонится большой чернокожий монах. Он был сильным и злым, как почувствовал Абдул, а он доверял своей интуиции. Но Абдул, конечно, был сильнее и злей, он был опытней. Поэтому он старался быть хладнокровным и не бояться такого поворота событий. Абдул был одним из жителей Восточного Иерусалима, таким же невзрачным, как и все они. Бегущий христианский монах не мог вызвать у арабов сочувствия. Здесь еще помнили крестовые походы, хотя прошло уже много сотен лет. Религиозные войны забываются хуже, чем войны между народами. Кровь, проливаемая во имя Бога, никогда не высыхает и всегда вопиет к отмщению. Арабы думали, что Абдул просто что-нибудь украл у христианина, и всячески помогали ему. Эфиопу напротив, они преграждали дорогу, используя для этого разнообразные предлоги.
Через пять минут эфиоп потерял его в узеньких улочках старого города и забежал в армянский квартал, а Абдул повернул по направлению к Восточному Иерусалиму. Он шел, облегченно переводя дух. Но постепенно это облегчение сменилось удивлением, что его совесть, которая всегда спала, вдруг пробудилась и начала терзать его сердце.
Абдул, оглянувшись по сторонам, зашел в свою квартиру, заперся и выпил вина. Но это не принесло ему облегчения, напротив, муки совести только увеличились. Он попытался заснуть, хотя было еще слишком рано, но перед глазами его стоял старец. Он гладил его по голове и говорил: "Бог да простит тебя, сынок".
Тогда Абдул присел и взглянул на свой образок Эль-Шагура. Такой же он повесил на шею своего брата перед тем, как оставить его. Эти образки передавались по наследству, и один из них мать надела ему во время крещения. "Абдул, - сказала она тогда, - храни веру, даже если жизнь сольет тебя в канаву. Только одна вера может выводить из ада". Второй образок она хранила для братика…
Он поцеловал свой образок, и душа его наполнилась скорбью. Мать… отец… брат… почему все должно так плохо заканчиваться? Помои, а не жизнь! Он никогда не жалел ни себя, ни других, поэтому ему показались странными эти слезы жалости. Что ему этот старец? Но сердечная боль усиливалась. Тогда Абдул стал молиться. Боль нарастала все сильнее, но во время молитвы она стала даже приятной, и Абдул начал плакать. Его глаза заболели от плача, ведь последний раз он плакал давно, когда бросил своего брата умирать в горах. Это произошло много лет назад, в гористых лесах Турции.