Перед отъездом из Парижа он встретился с Гайдном еще один раз; они постояли в гулком соборе Парижской Богоматери, проехались на метро, побродили по Монмартру - раньше Олбан избегал этого места, считая его приманкой для туристов, но теперь смог оценить его прелесть. Купили по мороженому и присели на ступени церкви Святого Сердца.
- Готов поспорить, ты вскоре посмотришь на это под другим углом, - сказал Олбан Гайдну.
- Думаешь? - Гайдн сидел, склонившись вперед и широко расставив ноги; одной рукой он отводил в сторону галстук, чтобы не закапать мороженым.
Олбан расслабился, свободно откинулся назад, провожал глазами освещенных солнцем девушек и с аппетитом уплетал пломбир.
- Верь мне. Я знал одного парня, у которого в кабинете всегда был идеальный порядок, для каждой мелочи свое место - вот такая патологическая аккуратность. Знаешь, есть специальные ручные пылесосы для чистки клавиатуры? У этого типа таких было два - на случай, если один выйдет из строя. Он органически не выносил, когда что-то оказывалось не на месте, пусть даже на короткое время. В результате этот аккуратист довел свой кабинет до такого безупречного состояния, что не смог там работать: ему втемяшилось, что открытый ящик стола - уже беспорядок. Не рабочее место, а какой-то ледяной дворец. Он даже отказался от мусорной корзины, потому что в ней, как в клоаке, неизбежно скапливается грязь.
Олбан покосился на Гайдна, но тот молчал и сосредоточенно поедал мороженое.
- Эта корзина и подсказала выход. Я ему сказал: мать твою, поставь ты себе под стол корзину - это жертвенник, капкан, который вберет в себя весь беспорядок. Мусорная корзина - это средоточие хаоса, которое не требует упорядоченности; более того, любая попытка навести в ней порядок свидетельствует о непонимании функциональной природы вещей.
Гайдн по-прежнему молчал, однако начал прислушиваться.
- Представь себе хорошо организованную систему регистрации документов: в ней всегда предусматривается папка "Разное", - продолжил Олбан. - Если какие-то документы не вписываются ни в одну из тематических папок, это еще не значит, что рубрикация неверна, - просто в мире так устроено. Для того и существует папка "Разное": откажись от нее - и порядка станет не больше, а меньше, потому что придется слишком широко трактовать существующие рубрики или создавать новую папку для каждого отдельного документа, для каждого раздела и вместо организации хранения документов придется заниматься бесконечным присвоением имен. Рубрика "Разное" придает смысл всем остальным. Аналогичным образом мусорная корзина придает смысл аккуратности.
Он вспомнил о мороженом. Тут Гайдн повернул голову, все еще не отпуская галстук.
- И что, помогло? - спросил он. - Вот что значит глубокий психоанализ. Твой друг прозрел и стал, как прежде, счастливым и полезным винтиком конторской машины?
Спешно пораскинув мозгами - вся эта история была придумана на ходу, - Олбан сказал:
- Еще бы не помогло! - Он сдвинул темные очки и улыбнулся Гайдну. - Конечно, помогло. Здорово, да? - Темные очки вернулись на переносицу.
Олбану тогда показалось, что Гайдна это не убедило.
Впрочем, через неделю он все же вернулся в Лондон. В семье Олбан удостоился похвалы. А про себя подумал, что бедняга двоюродный просто переутомился.
- Гм. Стало быть, ты, Олбан, как и прежде, - шампанский социалист? - спрашивает Кеннард.
Они ужинают у родителей Филдинга на Мейлисон-стрит. Кеннард и Ренэ принимают у себя Олбана и Филдинга (Гайдн, конечно, тоже присутствует, потому что живет с родителями). Была приглашена и Нина, гражданская жена Филдинга, но она не смогла пропустить занятия на каких-то курсах (не иначе как "Астрология древних майя для кошек"). Они с Филдингом живут в Айлингтоне.
Филдинг всучил Олбану свой старый костюм и заставил надеть. Ол помылся-побрился - не подкопаешься, но от галстука отказался наотрез. Тема "шампанского социализма" уже сидит у Филдинга в печенках. Когда Олбан работал в фирме, ему полагались ежегодная премия и персональная машина. Но если человеку больше нравится вкалывать на лесоповале, это не делает его леваком, хотя теперь он играет в бессребреника.
Ол косится на австралийский "шираз" у себя в бокале (у папы феноменальная способность выбирать неподходящее вино, досадует Филдинг).
- Был когда-то шампанским социалистом, - отвечает Ол.
- Так-так. - Кеннард поднимает брови. - Был, да весь вышел?
- Нет, - говорит Олбан. - Просто стал более выдержанным. Теперь я марочный шампанский социалист. - Он поднимает бокал. - За ваше здоровье.
Кеннард моргает. Гайдн ухмыляется.
- Где же ты нынче трудишься, Олбан? - спрашивает Ренэ.
За долгие годы супружества жена Кеннарда научилась, хотя и не сразу, отвлекать внимание от промашек, бестактностей и тягостных пауз в речах мужа.
- Нигде, Ренэ, - отвечает ей Олбан. - Пока безработный.
- На перепутье, - понимающе кивает Кеннард. - Так-так.
Кеннарду недавно стукнуло шестьдесят два, но выглядит он старше своих лет. За последние годы он раздобрел, лишился последних волос, обзавелся тяжелыми и крайне отталкивающими брыжами. Зубы - тихий ужас. В компании занимает пост управляющего директора, что звучит вполне солидно. Как ни странно, умеет находить общий язык с детьми и политиками.
- На перепутье, - не спорит Олбан.
- А девушка есть? - интересуется Ренэ.
Не в пример мужу, мать Филдинга - совсем худышка.
- Постоянной, можно сказать, нет, - отвечает он и ловит на себе взгляд Филдинга.
- Ясненько, - изрекает Кеннард.
- У Олбана прекрасная девушка, - встревает Филдинг. - Живет в Глазго, математик. Преподает в университете.
- Кто-кто, сынок?
- Профессор.
- Нет, ты что-то другое сказал.
- Профессор математики, - втолковывает ей Филдинг, чтобы развеять сомнения.
- Не может быть! - изумляется Ренэ.
- Темная лошадка, - говорит в пространство Кеннард.
Рене сражена наповал. Она поворачивается от Филдинга к Олбану:
- Ты возьмешь ее на гулянку в Гарбадейл?
- Возможно, она меня туда подвезет, но сама не останется, - говорит Олбан. - Поедет дальше, на скалы.
- Она - верхолаз? - Ренэ сражена.
- Ах да, гулянка в Гарбадейле, - говорит Кеннард, будто до него только что дошло (и это весьма вероятно).
- Действительно верхолаз? - не верит Ренэ. - И одновременно профессор? - Она умолкает, а потом заливается пронзительным хохотом, прикрывая рот ладошкой. - Прямо как мужчина! - Она поворачивается к Гайдну. - Гайдн, как ты считаешь? Больше похоже на мужчину, правда?
- Не мне судить, мама, - говорит Гайдн и еле заметно покачивает головой, глядя на Олбана, словно извиняется за Ренэ.
- По горам лазает, говоришь? - переспрашивает Кеннард. - Та еще штучка.
Пытка длится не менее часа; после этого Кеннард ведет их наверх, в мансарду, где у него проложена игрушечная железная дорога; во время пуска паровозиков можно немного поговорить и попытаться склонить Кеннарда в нужную сторону.
- Олбан, как и я, считает, что семья не должна расставаться с фирмой, - сообщает Филдинг отцу.
Он бросает стремительный взгляд на Олбана, который изучает железную дорогу. Прочный стол-верстак размером два на четыре метра находится на уровне пояса. Он занимает почти всю мансарду; в середине зеленеют лесистые холмы и альпийские склоны из папье-маше. Горы прорезаны тоннелями, а самые высокие пики заканчиваются в полуметре от двускатного потолка.
- Правильно я излагаю, Олбан?
- Будь моя воля, я бы не стал продаваться корпорации "Спрейнт", - подтверждает Олбан.
- Будь твоя воля - ты бы из нас рабочий кооператив сколотил, верно, Олбан? - поддевает Кеннард. - А? - Он обмахивает днище паровозика специальной кисточкой.
- Тоже неплохо, Кеннард, - говорит Ол и замечает небольшой тумблер на краю верстака. - Что будет, если это врубить?
Кеннард смотрит через плечо:
- А ты попробуй.
Олбан щелкает тумблером. От подножья горы отделяется кабинка фуникулера, которая ползет к вершине, метра на два вверх.
- Ага, - произносит он, разглядывая железнодорожные пути.
Кеннард поворачивает какую-то ручку, и канатный вагончик начинает карабкаться под углом в сорок пять градусов по зубчатой передаче на склоне соседней горы. Между тем пара других поездов - товарный и контейнерный - колесят по периметру во встречных направлениях.
Филдинг помнит, как сооружалась эта железная дорога. Никогда еще он не видел своего отца таким счастливым и деятельным. Конфигурация не менялась лет пятнадцать; мансарда до сих пор остается единственным местом, где Кеннард чувствует себя как рыба в воде. Для важного разговора лучше места не придумаешь.
- Мы оба считаем, что продаться "Спрейнту" было бы непростительно, да и фирму жалко, - говорит Филдинг Кеннарду. - Разрушить дело, которое создавал Генри и укрепляли Уин с Бертом, - это откровенный вандализм.
- А кто ж его собирается рушить? - спрашивает Кеннард, поднося перевернутый колесами вверх паровозик поближе к свету и любовно разглядывая. На потолочных раскосах по всей мансарде закреплены ряды лампочек.
- Продажа фирмы будет означать разрушение нашего наследия, папа, - растолковывает ему Филдинг. - "Спрейнт" получит возможность распоряжаться игрой по своему усмотрению; нетрудно предположить, что американцы, заплатив солидные деньги за наше имя, попытаются его сохранить для собственной выгоды, но что, если они пролетят? В бизнесе всякое бывает. А мы останемся ни с чем: у нас отнимут самое главное, на чем вот уже столетие с четвертью держится наша семья. Я знаю, что тебе это небезразлично, папа. А потому не хочу, чтобы мы наобум сделали шаг, о котором будем жалеть. Прошу тебя только об одном: хорошенько подумай. - Филдинг смотрит на Олбана. - Мы оба тебя просим.
Олбана чудом осеняет, как ему подыграть.
- Это как стрелка, - говорит он. - Неправильно перевел - и пиши пропало.
- Каждому нужно хорошенько подумать, - говорит Филдинг. - Не только нам самим… но и всем, папа.
- У меня ведь тоже есть акции, - подает голос Гайдн, который сидит на стульчике в углу и читает.
- Это очень существенно, - подтверждает Филдинг, в упор глядя на брата. - Ты ведь еще не определился, Гайдн?
- Определился, но промолчу. - Гайдн ненадолго отрывается от книжки и часто моргает. - Хотя получил от "Спрейнта" предложение возглавить производственный отдел, если они купят фирму. - Уставившись в книгу, он бормочет себе под нос: - Между прочим, они сказали не "если", а "когда".
- Нельзя позволять, чтобы нас опустили, папа, - обращается Филдинг к Кеннарду.
Кеннард бережно ставит паровозик на рельсы, наклоняется и тонкой ювелирной отверточкой цепляет к нему вагоны.
- Что ж, ввязываться в драку, а? - спрашивает он.
- Я считаю - обязательно, - говорит ему Филдинг. - Иначе рухнет все, - он обводит рукой железную дорогу, - что создавалось многолетним трудом.
- Хм.
- В итоге, - говорит Филдинг, - каково твое мнение, Кеннард?
- Хм?
- Папа, ты уже решил, как будешь голосовать?
До сих пор Филдинг не решался спрашивать отца в лоб, а Кеннард ни разу не поднимал эту тему. В девяносто девятом, когда ставился на голосование вопрос о продаже "Спрейнту" двадцати пяти процентов акций, он воздержался. Филдинг понятия не имеет, что у отца на уме.
- Хм. - Кеннард щурится, наблюдая за кабинкой фуникулера, которая шмыгает в депо на макушке самой высокой горы. - Надо подумать. - Он переводит взгляд на Филдинга, потом на Олбана. - А вы оба против, да? Хм.
- Совершенно верно, папа.
Ол молча кивает.
- Хм.
- Это все, можно сказать, ненастоящее.
Софи ворочается у него в объятиях, чтобы заглянуть ему в глаза.
- То есть как?
Он обводит свободной рукой все вокруг.
- Каменистый склон, земля, азалии. Все нездешнее.
Перевернувшись на живот, она подпирает ладонью подбородок:
- В каком смысле?
- Старик Генри, наш великий, легендарный предок, наш славный основатель, привез эти камни, землю, растения из Гарбадейла. Ты там бывала?
- Ага. Один раз. Там все время дождик шел.
- Понятно. Так вот, я проверял. Было это в тысяча девятьсот третьем году. Он распорядился погрузить на баржи тысячи тонн горной породы, добытой в тамошних каменоломнях, и переправить в Бристоль, оттуда небольшими каботажными судами доставить к отдельному причалу, построенному в устье реки, а дальше моторной тягой - прямо сюда. В конце сада на реке есть брод - его для этой цели и насыпали.
- Везти камни из Шотландии? - Софи поиграла прядью рыжих волос, блестящих в случайном лучике солнца, который пробился сквозь плотный покров сочных, темных листьев. Он обвила прядь вокруг указательного пальца и отпустила. - Зачем?
Олбан пожал плечами:
- Затем, что он мог себе это позволить. Камни везде похожи, в Эксмуре таких полно. Но он хотел, чтобы здесь был кусочек Гарбадейла под названием дернесский известняк. Из него и сложили эту горушку.
Повернув голову, она посмотрела в сторону невысокой, сооруженной из больших каменных плит горки, видневшейся к западу от гигантского куста рододендрона, под которым они нашли укрытие. Легкий ветерок покачивал резной балдахин листвы у них над головами.
Они лежали в траве минут десять, целовались и ласкали друг друга, но пока не дошли до главного. Время от времени слегка отстранялись, переводили дыхание, болтали о всякой чепухе и начинали все сначала, чтобы в конце концов руками довести друг друга до оргазма. Как-то раз, совсем недавно, она взяла его губами - дело было в Майнхеде, когда они гостили у друзей и пробрались в спальню, - но он сделал слишком решительный толчок, она чуть не задохнулась и отказалась продолжать.
Шла последняя неделя каникул, вскоре оба должны были возвращаться к учебе, ему предстояло уехать в Лондон.
Солнечный луч, игравший у нее в волосах, исчез, потому что небо затянули тучи и в зеленом шатре стало еще темнее.
Они частенько обсуждали несовершенство мира, любимые и нелюбимые группы, способы воздействия на родителей с целью добиться более частых встреч, телепрограммы и фильмы, войну и голод, планы на будущее - выбор профессии, свои устремления, виды на рождение детей. Иногда они единодушно решали, что всю жизнь будут вместе, поженятся (или не поженятся), детей у них будет полон дом - или хотя бы двое. А иногда молчаливо подразумевали, что навсегда останутся двоюродными братом и сестрой, у которых случилась юношеская влюбленность, и станут встречаться только на семейных сборах по случаю свадеб, похорон и юбилеев, в присутствии родителей и своих собственных семей, обмениваться заговорщическими взглядами, улыбаться друг другу поверх голов и, возможно, скромно обниматься в танце, предаваясь воспоминаниям.
Ничего нельзя было знать наверняка. У них ни в чем не было уверенности, даже в себе, и, разыгрывая разные сценарии, они лишь признавались в собственных сомнениях.
- Землю он тоже привез из Гарбадейла, тем же путем, - сказал ей Олбан.
Теперь она сидела и через зеленый полумрак разглядывала почти настоящий каменный склон. Они оба были в джинсах, его футболку за неимением лучшего подстелили вместо одеяла. На ней еще оставалась блузка, хотя верхние пуговицы уже были расстегнуты. Он встал перед ней на колени, взял в ладони ее груди, зарылся лицом в темные, душистые волосы и покрыл поцелуями шею. Она прильнула к нему.
- А землю-то зачем везти? - спросила она.
Он легонько укусил ее за шею, она содрогнулась.
- Это как раз понятно: почва там кислая, богатая торфом. Позволяет выращивать совершенно другие виды растений. - Он постепенно спускался к ее плечу, оставляя зубами едва заметные красноватые отметинки. - Вообще-то в Эксмуре тоже полно торфяников. Наверное…
- Еще, - сказала она.
Он сделал, как она хотела.
Через некоторое время она распрямила плечи, приблизила к нему лицо и сама поцеловала долгим, глубоким поцелуем, а потом отстранилась и сказала:
- Слушай, тогда, на вечеринке у Джилл…
- Ну? - не понял он.
- Я у нее купила пару презервативов.
У него екнуло сердце. Он уставился на нее.
- В самом деле? - неуверенно переспросил он. В горле пересохло.
Она кивнула. У нее расширились зрачки, дыхание участилось. Быстрым движением она убрала приставшую к губам прядь волос и взяла его лицо в ладони.
- Значит… - у него сорвался голос, - ты хочешь?
Она опять кивнула.
- Это самое и значит. - Она встретилась с ним взглядом. - А ты?
- Фу ты, черт. - Почему-то он обмяк, словно перед обмороком. - Извини. Да, конечно, еще как. Давай.
- Берегла их до последнего денька, - торопливо, сбивчиво заговорила она, - но когда твои предки нагрянут, это вообще атас, народу будет много, да к тому же у меня как раз месячные начнутся.
- Ну да, - выдавил он. - Понятно.
- Только одна проблема.
- Какая?
- Придется за ними в дом идти. - Она скривила губы и подняла брови. - Голова садовая.
Он потянулся за футболкой.
- Где они у тебя?
Она накрыла его руку ладонью:
- Долго объяснять. Быстрее мне самой сбегать.
Он помог ей застегнуть пуговицы на блузке.
- Ты точно решила?
- Абсолютно.
- Серьезно?
- Ага.
Быстро чмокнув его в губы, она вскочила. Подняла голову, огляделась в сумрачном свете дня, качнула волосами.
- Дождик, - сказала она.
Он прислушался. До его слуха тоже донесся стук капель.
- Да, в самом деле.
- Я мигом. - Она выпрыгнула из кустов.
Ему было слышно, как она бежит по кирпичной дорожке.
Он лег на спину, тяжело дыша. Понаблюдал за игрой света и тени на нижней стороне темных листьев. Наконец-то пришел этот миг. Он сел. Неужели правда? Вдруг она передумает? Вдруг ее сейчас займут какой-нибудь домашней работой или отправят по делам и не дадут выйти? Вдруг кто-нибудь нашел эти резинки у нее в тайнике? Вдруг она над ним прикололась и теперь нежится в ванне или сидит на веранде, лакомится шоколадками, листает журналы и потешается, воображая, в каком он сейчас виде?