До Кью-Гарденз было не так уж далеко. Впервые он поехал туда с родителями прохладным, туманным осенним утром; по какой-то забытой причине он был не в духе и вообще не хотел никуда ехать, вообще не хотел иметь дела с родителями (Кори тоже была с ними, непривычно улыбчивая и послушная, будто бы чувствовала его настроение и нарочно показывала, какая она хорошая), но все же он невольно изумился при виде разнообразия деревьев и кустарников, а также величавого изящества "Пагоды", смутно возвышавшейся в туманной дымке. Потом он увидел оранжереи. Они его просто сразили своим ароматом, теплом, тяжеловатой влажностью и буйством необъятной, благоухающей, сказочной флоры: там были растения со всех концов света, одни - как причудливые карикатуры, другие - как пришельцы из ночных кошмаров или с других планет, и все это пышно цвело под серым английским небом. Над головой, за пеленой тумана, с ревом пролетали реактивные самолеты, направляясь - тоже со всех концов света - в аэропорт Хитроу. Чтобы прочитать надписи на табличках, он наклонял голову, но при этом изображал полное равнодушие, чтобы не показать, до какой степени его захватило увиденное и как много это для него значит. Уже тогда он решил, что сюда надо приезжать почаще.
В восемьдесят четвертом году - ему тогда было четырнадцать и на него сыпались приглашения от многочисленных родственников, живущих по всему миру, от Гарбадейла до Штатов и Дальнего Востока, - его спросили, куда он предпочитает отправиться на каникулы, и он ответил, что хочет поехать в Лидкомб и заняться садом.
К концу лета он заново прикипел к этому месту. Сам особняк был, конечно, хорош, но его привлекали угодья, сады, растения - цветы, кустарники, деревья, овощи, разнотравье газонов и лугов - и всякая живность, которая там кормилась.
Тяга к земле - не без ехидства подкалывали школьные приятели - была несколько подозрительна, и он сам в какой-мере с этим соглашался. Но так уж получилось. Вся эта, казалось бы, непритязательная зелень манила его к себе. Так что волею судьбы он, подросток, ловил настоящий кайф на овощных грядках.
- Значит, на резиновом кольце теперь сидим, Олбан? - спросил дядя Джеймс. - Передай-ка горошек.
- Бедненький мой, - наверное, в пятый раз сказала Лия с другого конца стола. На ее лице мелькнула ободряющая улыбка, а голосе звучало сочувствие.
- Ма-а-а-а-а-ам. - Олбан бросил на нее негодующий взгляд. Но Лия только улыбнулась еще заботливее.
Олбан передал миску с горошком дяде Джеймсу, сидевшему во главе стола.
- Вообще-то, не на кольце, а на подушке, дядя, - сообщил он.
Господи, какой стыд. Олбан с ужасом осознавал, как по-детски - не иначе - прозвучало его воззвание к Лии. Вышло даже не просто "мам", а "ма-а-а-а-ам" - протяжно, как у младенца. Он взглянул на Софи, чтобы посмотреть, не ухмыляется ли она, не хихикает ли, но она лишь накладывала себе добавку пюре.
- Бедняга, - высказалась напрямик тетя Клара. - Аккуратней надо с лошадьми.
Клара, дородная, румяная матрона, всегда носила фартук и прикрывала рыжие - иногда рыжие до тревожности - волосы косынкой. Олбан не припоминал, чтобы когда-нибудь видел ее с непокрытой головой.
- Доктор говорит, серьезных повреждений нет, - объявил Энди.
Отец Олбана настоял на том, чтобы присутствовать при осмотре. Это тоже вызвало неловкость, хотя Энди искренне переживал за сына. А доктором оказалась молодая женщина. Невыносимо стыдно.
- То есть продолжению рода ничто не угрожает, так я понимаю? - спросил дядя Джеймс отца Олбана.
Дядя Джеймс был чудаковатым субъектом. В отличие от нормальных фермеров он ходил в вельветовых брюках и жилете поверх рубашки в желтую клеточку, что делало его еще более грузным. У него были густые вьющиеся черные волосы, румяные щеки и солидное брюшко.
Энди только улыбнулся. По сравнению с шурином отец Олбана выглядел еще хоть куда: подтянутая фигура, почти прямые темные волосы с проседью. У него было добродушное лицо с морщинками вокруг глаз, отчего казалось, что он всю жизнь улыбался, но порой - если застать его в одиночестве, когда он сидел, глядя в никуда, - от этих морщинок он, наоборот, выглядел очень грустным, пока не спохватывался, что на него смотрят.
- До свадьбы заживет, правда, золотко? - сказала Лия, улыбаясь Олбану.
Его мачеха была худощавой и бледной, но отличалась веселым нравом, какой ассоциируется с людьми вдвое толще. Свои пышные вьющиеся светлые волосы она сама называла "королевской короной". А еще, как, к величайшему смущению Олбана, заметил один из его школьных приятелей, у нее были обалденные - для ее возраста - сиськи.
- Заживет, - пробормотал он и, склонившись над тарелкой, принялся срезать жир с краев свиной отбивной.
- Надеюсь, Олбан, перед моей девочкой ты не вел себя как Гелдоф? - сказал дядя Джеймс, обильно поливая свою тарелку яблочным соусом.
- Как, простите?
- Не ругался, как этот Гелдоф? Конечно, получив копытом в пах, человек обычно не стесняется в выражениях, это понятно, но все же надеюсь, что ты сумел удержаться от сквернословия в присутствии моей дочери.
- Джеймс, прошу тебя. - Софи со значением вытаращила глаза.
Отец Софи демонстративно повернулся на стуле и посмотрел в сторону двери.
- Еще кто-то пришел? - спросил он, грозно хмурясь. - Кому-то сказали "Джеймс"?
- Папа, пап, отец, папа, - с досадой процедила Софи.
- А! Я тут! - сказал дядя Джеймс, поворачиваясь обратно. - Извини, дочка.
- Будьте спокойны, дядя: я и дышать-то не мог, не то что ругаться, - заверил его Олбан. - Нежный слух вашей дочери не пострадал.
Софи фыркнула. ("Доченька, это еще что? - не удержалась ее мать. - Ты ж не лошадь".)
- Я свободно ругаюсь на трех языках, - с лучезарной улыбкой сказала Софи. - Милая мамочка, дорогой папочка.
Дядя Джеймс качал головой:
- Чудила все-таки этот Гелдоф. Право слово. В какой там он группе-то играл? "Городские кисы"?
- "Крысы", - поправил Олбан.
- Во-во, - согласился дядя Джеймс. - Я ушам своим не поверил, когда он стал прилюдно выражаться. Прямо с экрана.
- Пап, это было месяц назад, - возмутилась Софи. - Ты когда-нибудь успокоишься? Ну ругнулся и ругнулся, однако это помогло: он заставил-таки людей отдать на благое дело "сраные деньги".
На последних двух словах она расширила глаза, понизила голос и неплохо передразнила ирландский акцент. Кори, младшая сестра Олбана, исключительно вредная в свои восемь лет, только пискнула от возмущения. Олбан, невольно рассмеявшись, чуть не подавился отбивной.
- Ну это уж слишком, юная леди, - сказал неожиданно ставший серьезным дядя Джеймс, заливаясь краской и показывая вилкой на Софи. - Мы за обеденным столом.
- Сам-то ты сколько тогда пожертвовал на "Лайв-эйд", папочка? - спросила Софи, и Олбан готов был поклясться, что она захлопала ресницами.
- А вот это, честно сказать, не твоего ума дело, - ответил дядя Джеймс своей дочери и осклабился.
- Ну, - многозначительно протянула Софи, - я лично отдала все, чтобы было скоплено за целый год на поездку в горы.
- То есть угрохала все деньги, которые я тебе дал, чтобы ты поехала кататься на лыжах?
- Не важно, откуда пришли эти деньги, - решительно заявила Софи, - важно, на что они ушли.
- Браво, браво! Надеюсь, эфиопы прислали тебе благодарственную открытку. Теперь, если не возражаешь, я бы хотел вернуться к обеду.
Софи что-то проворчала и уставилась в тарелку.
- Софи, доченька, неужели так и не попробуешь отбивную? - неожиданно спросила тетя Клара.
- Мам, - возмутилась Софи, - я же вегетарианка!
- Знаю, детка. Но это такая вкуснотища.
В ответ Софи только закатила глаза. Она поймала на себе взгляд Олбана, и они обменялись печальными улыбками: мол, родители, что с них взять?..
Все та же незапертая квартира Танго. (Эти люди живут как в американских мыльных операх, где друзья пинком открывают входную дверь. Ха-ха.) Из гостиной доносится голос, который Филдингу незнаком:
- Ты чо? Если скинуть на фиг все шмотки - останешься голяком, а как же?
- Не, ты не въезжаешь, - отвечает голос Танго. - Я что хочу сказать: если у тебя на теле есть татуха, ее ты не скинешь. Вот и получается: раз на тебе что-то есть, ты типа уже не голяком. Усек?
- Усек, что у тебя крыша съехала. Это… О, Якудза, наконец-то! Как жизнь, Як?
Ол говорит:
- Всем привет.
В гостиной - новое лицо: приземистый толстяк с обалденно длинными темными волосами. На нем джинсы и черный кожаный жилет - в общем, канает под "блэк-саббатовского" роуди образца семидесятых. Волосня приоткрывает близко посаженные глаза, здоровенный шнобель и толстый косячок. Коротышка озадачен появлением Филдинга, но потом вроде кивает. Кроме него в комнате находится только Танго, которого Олбан просит "на пару слов". Они выходят. Филдинг осторожно присаживается на диван, мечтая только о том, как бы поскорее отсюда убраться. Рядом с телевизором лежит знакомая серебристая коробочка, присоединенная проводами, а на ковре у телевизора - пара пультов. Коротышка смотрит на Филдинга, а тот сморит на него, полный решимости не отводить взгляд. Оттого что толстяк не переставая курит, видимые участки его физиономии закрывает плотная дымовая завеса. Через некоторое время он улыбается и протягивает косяк:
- Затянуться хочешь?
Филдинг почти соглашается, просто потому, что от него ожидают отрицательного ответа, но здравый смысл берет верх.
- Нет, спасибо. За рулем.
Волосан кивает и еще раз затягивается. Надолго задерживает в легких дым, потом выдыхает. Филдинг снова подумывает открыть окно. Ему кажется, он дуреет уже оттого, что находится в этой комнате.
- По-моему, нас не представили, - говорит коротышка после очередного выдоха.
- Филдинг.
- Ага. Верб.
Филдинг из вежливости улыбается и кивает. Волосан замечает, что Филдинг покосился в сторону приставки.
- Это моя, - говорит он. - Мы тут с Танго поиграться хотели.
- Вот оно что. - На полке под телевизором Филдинг замечает DVD в знакомой упаковке и широко улыбается.
Возвращаются Олбан и Танго.
- Ну, может, на пару дней, - говорит Ол.
Через плечо у него перекинут небольшой вещмешок, а не тот заскорузлый, чуть не в человеческий рост рюкзачина солдатского образца, который Филдинг видел до этого. Похоже, я переоценил свой дар убеждения, думает Филдинг. Ладно, не все сразу.
Ол смотрит на него:
- Готов?
- Vamanos muchachos, - говорит Филдинг, вставая.
- До скорого, Громила, - говорит Танго, провожая их до дверей. - Рад был познакомиться, Филдинг. Мой дом - твой дом.
- Спасибо. Будь здоров.
Из коридора Филдингу видно, как в гостиной Берб включает "спрейнтовскую" приставку "Соrр V-Ех" и устанавливает диск с легендарной игрой "Хозяева ИМПЕРИИ!"
2
Как-то среди ночи выпивал он с парой работяг посреди огромной делянки; нормальные были ребята, дружные. Ночевали они в старом фургоне, который предоставила фирма, в долине Спейсайд: когда-то там были необъятные леса. Выпили виски, догнались пивом, решили перекинуться в покер. Ему все время шла карта, но ближе к ночи он пару раз неудачно сблефовал и лишился почти всего выигрыша, так что в конце концов каждый остался более или менее при своих. Часа в три ночи заварили чаю, сгрызли по сухарю и завалились на боковую; все дружно храпели в спальных мешках, не замечая смрада. Наутро предстоял полный рабочий день, но бригадир, по слухам, укатил в Инвернесс, откуда раньше полудня не добраться, а у них был приличный задел.
Он проснулся затемно - мочевой пузырь чуть не лопнул. Пошатываясь, сунул ноги в расшнурованные ботинки и в одних трусах вышел отлить.
Лето шло к концу, ночь выдалась ясная. Он стоял в лунном свете, направляя струю в кучу лапника, сложенного у дороги в нескольких метрах от фургона. Они валили могучие шотландские сосны и зачищали стволы специальными пилами, как будто затачивали гигантские карандаши, которые потом грузили на лесовозы. После них оставался хаос: насколько хватало глаз, повсюду валялись сучья и некондиционные деревья, землю бледной лавой устилали опилки и щепки, словно здесь ожил вулкан или прокатилась опустошительная война. Он поглядел на звезды, окинул взглядом застывшую ярость поверженного леса. Струя не иссякала. Пузырь и в самом деле переполнился. Теперь нужно было попить воды, чтобы утром голова не раскалывалась.
Тут из-за фургона неслышно выбежала эта лисица: она замерла, склонив голову набок, и уставилась на него. Красавица. Мех отливал в лунном свете иссиня-черным и ослепительно-белым, со слабой рыжинкой, скорее воображаемой, чем различимой. Луна светила так ярко, что отражалась в глазах-бусинках. Черный нос поблескивал влагой.
Поймав ее взгляд, он тоже медленно склонил голову набок. Лиса сделала пару осторожных шажков вперед и потянулась носом туда, где приземлялась струя. Его так и подмывало слегка повернуться и прицельно направить струю на эту лесную тварь - да любой мужик бы так поступил, - только он этого не сделал. Лисица деликатно принюхалась и опять подняла глаза. У него дело близилось к завершению: струя ослабла и перешла в последние капли. Он усмехнулся и пожал плечами. Лиса обежала его сзади, чуть наклонив голову, напоследок обернулась и исчезла за другим углом фургона.
Об этом случае он никому не рассказывал, даже с ребятами наутро не поделился. В принципе, ничего особенного: им частенько попадались на глаза олени, белки, а то и горностаи; встречались рыси, куницы; но ту ночную встречу он почему-то захотел оставить при себе и для себя одного. В голову лезли вопросы: интересно, лисица прежде жила в этом лесу, а теперь, когда леса не стало, вынуждена искать нового пристанища, или, может быть, она просто решила обследовать новые места, раз уж появилась просека; а может, ей все по барабану - что она вообще понимает? Он спрашивал себя: знает ли лесная живность, что человек создал эти однообразные лесопосадки на месте настоящих лесов, а потом на том же месте создал нынешний хаос, и может ли живность кого-то осуждать?
Олбан смотрел, как трасса А9 убегает под серебристый капот; эмблема из трех лучей маячила впереди, будто орудийный прицел. С каждой минутой они удалялись от Перта в сторону реки Эрн. Дорога шла под уклон: по одну сторону тянулись лесопосадки шотландских сосен, по другую простирались заливные луга, за которыми начинались северные подножия невысоких Очилских гор. Черно-красный iPod, встроенный в бортовую стереосистему, выдавал старую танцевальную музыку времен бурной юности Филдинга. Олбан кожей ощущал сложенный в несколько раз листок, засунутый в задний карман джинсов. Ему вспоминался разговор двенадцатилетней давности.
"Ты еще многого не знаешь, юноша, - сказала ему двоюродная бабка Верил. - Многого я тебе пока не могу открыть - час еще не пробил".
"А когда пробьет?" - спросил он.
"Откуда мне знать? Может, и никогда. Но сейчас точно не время".
"Это почему же?"
"В том, что касается семьи… или любой другой группы людей, иногда приходится ждать чьей-нибудь смерти или такого момента, когда по какой-то причине важные вещи утрачивают свое значение. Хотя, надо сказать, есть такие вещи, которые никогда не утрачивают своей важности. Или же приходится выжидать приближения собственной смерти, когда, честно говоря, уже безразлично, в какой миг лопнет мыльный пузырь. Ну, сам знаешь, как говорится: когда это самое упадет на вентилятор."
Он помолчал.
"Тогда зачем было заводить этот разговор?"
Берия как-то странно покосилась в его сторону.
"Сама не знаю, Олбан. Может, просто для очистки совести. Чтобы не солгать, но и не выдать правду, чтобы сбить другого с толку простым умолчанием. Понимаешь?"
Хорошо известные или хотя бы смутно знакомые Олбану мелодии сменились песней "Block Rockin' Beats" дуэта Chemical Brothers. Филдинг издал радостный вопль и врубил музыку на всю катушку.
- Классно! - просиял он. - Помнишь эту? Сингапур помнишь? Черт возьми! Ну и зажигали мы тогда, старик!
- Помню, - сказал Олбан. - Как не помнить.
- Давай напьемся.
- Ого! Не похоже на тебя, старик. Что это с тобой? Нет, считай, я ни о чем не спрашивал. Хорошая мысль. Сразу должен это признать. Однако же у меня есть встречное предложение. Не исключающее вышеизложенного.
- Филдинг, что ты несешь?
- Давай удолбаемся!
- Удолбаемся? У тебя дурь с собой?
- А как же! В любую поездку отправляюсь с полным боезапасом.
- Ты притащил наркоту в Сингапур? Обалдел, что ли? Совсем страх потерял? Тебе известно, как здесь поступают с теми, кто ввозит в страну наркотики?
- Олбан, спустись на землю. Я ж не торговец, это для личного потребления. Если и поймают - что такого? Белый человек, состоятельный, занимаю руководящий пост во всемирно известной компании, в распоряжении которой имеются адвокаты, а к тому же, как ты мог убедиться вчера вечером, я на короткой ноге с верховным послом Великобритании по комиссиям или как там его. - Он хохотнул и замахал руками. - Не бзди! - засмеялся он еще громче.
Шел тысяча девятьсот девяносто седьмой год. Они прилетели в Сингапур на ярмарку игрушек, где рекламировали оптовикам "Империю!" (делали это, как заметил Олбан, абсолютно бесстыдно, на территории, раньше принадлежавшей Британской империи) и другие товары компании "Уопулд". Рабочий день подошел к концу, ярмарка завершилась, в выставочном центре уже демонтировали их стенд, и у них образовался свободный вечер в преддверии выходного дня, поэтому они сидели в тихом уголке главного бара "Рэфлз" и потягивали сингапурский слинг, так как у Филдинга был пунктик насчет Алкогольной Географии (на Манхэттене пить "Манхэттен" и так далее).
- Ну ты и псих! Что у тебя?