- Говорю это, чтобы вы не думали, будто время терпит, - подытожил он.
- Если эти трое узнают, что я тут побывал, они сменят замок. Остальное - само собой, - предупредил я.
- Я пока еще не сумасшедший.
Дверь в комнату защелкнуть, дверь в кухню прикрыть, входную дверь запереть на два оборота. Когда я вышел, какой-то песик, терьер, кинулся прочь, будто подслушивал у окна. Хозяина нигде не видно, неподалеку десятки других домиков, откуда песик мог прибежать. Я постоял немного на крыльце, наблюдая за окрестностями. Любопытно бы узнать, где Гордон Кварт почерпнул свои сведения о надзирателе. Вряд ли тот, набравшись наглости, именно его избрал исповедником. Я уже тогда злился, что не сумею захапать шесть тысяч марок. На опушке дождь шел сильнее.
Вот так было дело, примерно так.
***
Чистая случайность: Марта открыла окно, чтобы проветрить комнату, увидела, как я бегу под дождем, и встретила меня в подъезде с распростертыми объятиями. В ту же секунду я напрочь забыл про тюрьму посреди леса. Мы целовались через каждые две ступеньки до самой ее площадки; я хоть и явился на час раньше назначенного, но, оказалось, совсем не рано!
Мать спросила через дверь, кто там, Марта затолкала меня в кухню, схватила мою правую руку и подставила ей для пожатия со словами:
- Будь поприветливее, он застенчивый.
Рахель не преминула отпустить замечание по поводу юмора своей дочери, а мы пошли в комнату к Марте, и тут уж я показал, какой я застенчивый. Мы обнимали друг друга, и сбылось все, о чем я мечтал в том позабытом домике. Марта, указав на мои ботинки, спросила, не по полю ли я гулял.
В ее комнате мне неуютно: мы бываем здесь, когда некуда деться. В самый первый раз я запер дверь на щеколду, но Марта при этом выглядела такой несчастной, что я решил никогда больше этого не делать.
Снял ботинки, снял мокрые носки, и мы сели на ковер, не на кровать. Марта принялась растирать мою ступню, как будто я пришел с мороза.
- А теперь сюрприз! - потребовал я.
Но она не торопилась, сначала растерла и другую ступню, пока та, как ей казалось, достаточно не согрелась. Затем на четвереньках подползла к письменному столу. Выпрямилась, и глаза ее загорелись, словно с этой минуты вся наша жизнь переменится.
- Это и вправду настоящий сюрприз, - предупредила Марта.
- Давай, я сгораю от нетерпения!
Она взяла со стола тетрадь, толстую и розовую, большую, как папка для документов, и протянула мне. Я разглядел на обложке крупные, напечатанные жирным шрифтом буквы: "Перед началом". Не хочу показаться провидцем, утверждая теперь, что с первой же минуты почувствовал отвращение к этой тетради, но так оно и было, честное слово. Марта снова уселась рядом, пока я тянул время. Поспешно раскрыла тетрадь, а это, оказывается, сценарий.
- Что такое?
Позволила полистать страницы, будто не хотела лишить меня удовольствия разобраться самому. Какую страницу ни открой, сплошь диалоги: имя, двоеточие, потом слова, несметное множество слов. Я взглянул на Марту: не ждет ли она, что я стану читать строчку за строчкой? Марта пальцем вновь указала мне на тетрадь. На страницах, которые я перелистывал, то и дело мелькал красный цвет, все реплики некоей Рахили были отмечены на полях красным карандашом.
- Ты ничего не замечаешь?
А я заметил, что в тексте много раз повторяется слово "эсэсовец", из чего сделал вывод: "Перед началом" - это период нацизма. Не до веселья было бы Марте, знай она про мое недавнее общение со всамделишным эсэсовцем. С пешкой, как он утверждал, а мне - верь ему, не верь - все едино. Никакой ненависти к нему я не испытывал, хоть убей. Просто он осложнил жизнь моего отца, а значит, и мою жизнь. Не больше, но и не меньше.
- Ничего не заметил?
- Ты имеешь в виду красный карандаш?
- А что ж еще?!
Забрала у меня тетрадь, заставила улечься на ковре и сама улеглась рядом. Мы лежали, вытянувшись, как в гробу на двоих. Помню ли я, что накануне вечером они с родителями были в гостях? Уж конечно, не забыл. А пригласил их Роланд Минге, чье имя мне несомненно знакомо.
- Вы все втроем были в гостях у одного-единственного мужчины? - спросил я.
Но шутить у нее настроения не было, и тут выяснилось, что Роланд Минге - вроде бы известный режиссер, он-то и снимает фильм "Перед началом". Марта потребовала, чтоб я догадался, в чем соль. Но я по-прежнему лежал трупом на ковре, и ей пришлось признаться: она приглашена на роль Рахили. Разумеется, я понял это с самого начала, но все-таки спросил:
- Он пригласил тебя, потому что ты способная и опытная актриса?
- Или потому, что я ему нравлюсь, - ответила Марта.
Встав на ноги, она улыбнулась мне сверху: чего тут не понять, ты ревнуешь и потому брюзжишь.
- Тебе никогда не предлагали сделать то, о чем ты в жизни не думал?
Она уже согласилась. Дело спешное, какая-то актриса заболела, Минге просил Марту сообщить о решении как можно скорее. Будь это прилично, она бы согласилась в ту же секунду, но для порядка взяла сценарий, за ночь его прочитала и позвонила режиссеру часа два назад.
- Понятно, - сказал я. - Увяз у птички коготок…
- Какая еще птичка? Какой коготок?
- Почему ты со мной не посоветовалась?
- Хороша бы я была, если б ты оказался против.
Мы услышали, как в квартиру зашел Хуго Лепшиц. Марта положила голову мне на грудь, и мы затаились, пока в коридоре не стало тихо. В знак примирения она взяла меня за руку, теребила пальцы. Мы еще никогда не ссорились.
- Это как путешествие в незнакомую страну. Что ж тут не понять? - вздохнула она.
Усевшись за письменный стол, я принялся читать сценарий, сам не знаю зачем. Наверное, хотел показать Марте, что беспокоюсь о ее делах, даже когда меня не просят. Долго пришлось листать, пока я дошел до первых слов, отмеченных красным. По описанию, Рахиль - красивая женщина тридцати лет, с короткой стрижкой и твердым взглядом. Меня прошиб пот: не мое дело, конечно, сколько лет дал Марте этот Минге, но волосы, выходит, придется остричь?
- А что будет с твоими волосами?
- С моими волосами?
- Здесь четко написано, что у нее короткие волосы.
Марта склонилась к тетради, я ткнул пальцем в строчку.
- Вот оно что, - прошептала она.
- Ты же вроде читала сценарий?
- Ночью, - пояснила Марта, и мне показалось, что она относится ко всей этой истории чересчур легкомысленно.
- Может, еще наголо пострижешься?
- Почему бы и нет?
Обеспокоившись, я стал читать дальше. Фильм про группу Сопротивления, в которую входит одна еврейка, а именно Рахиль. Все живут по фальшивым документам, всем одинаково угрожает опасность. Поэтому для Рахили не имеет значения, что она еврейка, - во всяком случае, она сама так считает. В одной из сцен члены группы похищают маленькую дочь фабриканта, чтобы шантажом выбить из него деньги для своих операций. В следующей сцене Рахиль вместе с неким Антоном, молодым коммунистом, сторожит девочку в заброшенном сарае. Антон влюблен в Рахиль, в сценарии сказано так: "Впервые она замечает огонь в его глазах и отдается ему". Пока они валяются на сеновале, девочке удается сбежать.
И пусть я не думаю, что в кино снимаются бесплатно, она, мол, получит очень приличную сумму. Марта протиснулась между мною и столом, изображая богатую даму, с утомленным взглядом, презрительно сморщенным носиком и толстым пузом. А я представил себе, как хапнул бы шесть тысяч марок и сказал бы: "Брось ты, Марта, давай лучше съездим куда-нибудь, у меня у самого денег, как грязи". Бог ты мой, мы же никогда вместе не путешествовали, а тут бы в Краков или на Кавказ - и ей не устоять.
- За каждый съемочный день - триста марок, - сообщила Марта и уселась ко мне на колени.
Казалось, она хочет отвлечь меня от сценария.
- Минге говорит, я буду занята десять дней, но может получиться, что и все четырнадцать, - продолжила Марта. - Даже в худшем случае это деньжата, три тысячи! Что скажешь?
- Вот не знал, что ты рвешься к большим деньгам, - ответил я.
Она провела ладонью по моему лицу, как по доске, с которой надо стереть лишние слова. Я сжал ее руку, а она сказала:
- Значит, пришло время узнать меня по-настоящему.
Марта захлопнула тетрадь на столе, не надо мне дальше читать. Но я и не рвусь к чтению, покуда она сидит у меня на коленях, сроду никто так не радовался, как я, что его отвлекают. Обняв ее, я предоставил ей самой определить степень нашего благоразумия. Несколько минут все было замечательно, но затем она, подарив мне прощальный поцелуй, просительно посмотрела на дверь. Я спросил, не пора ли выйти и поздороваться с ее отцом, она сочла эту идею блестящей.
Когда я вернулся в комнату, Марта стояла у окна с раскрытым сценарием в руках. Зачитала мне сцену, где Рахиль забирают в гестапо. Спросила, каково мое мнение, а я ответил, что в этих делах не разбираюсь. Она кивнула, будто я своим ответом попал в точку. Тут вдруг мы оба заметили, что на полу валяются мои ботинки и носки, и удивились, как это я вышел к родителям босиком. Ничего нового в той сцене нет, еще бы их не арестовали, кто бы ждал другого.
Марта рассказала, что никогда не получила бы такого предложения, если б Минге с ее отцом не были знакомы многие годы. Но Минге повезло, у нее случайно обнаружился талант. Она пыталась сделать вид, будто говорит о чем-то несущественном, но я понимал, насколько это серьезно.
И вдруг почувствовал усталость, мозг срочно потребовал отдыха. Над чем он только не работал в школе, дома, в лесу, а теперь еще и здесь, каких только решений не принимал! Мозг приказал мне завалиться в постель, и я послушался.
- Тебе нехорошо?
- Кажется, да, - признался я.
Марта не испугалась. Я видел у окна ее силуэт, пока не закрыл глаза. А тогда она подошла ко мне, пальцами коснулась висков, гладила их, нежно, круговыми движениями, чтобы ободрить меня или убаюкать. Поразительно, как она позволила заморочить себе голову. Перечислила десяток причин, отчего ее ангажировали на эту роль, но упустила самое очевидное: именно так господин Минге представляет себе красивую еврейку. Понимаю его, молоденькие еврейки - большая редкость, а тут Марта к нему в дом, как снег на голову.
Ни слова я не сказал, я в последнее время стал просто мастер хранить молчание, да тут еще и усталость. Марта села на кровать, не прекращая нежно водить пальцами по моим вискам, и, наверное, склонилась ко мне лицом, я чувствовал ее рот, ее запах. Но не пошевелился и глаза не открыл: пусть все останется как есть.
***
Мы с Рахелью Лепшиц поднимаемся на чердак развешивать белье: с большими вещами ей одной не справиться. Сначала протираем веревки, потемневшие от чердачной пыли. С отцом мы никогда не стирали сами, все наше барахло отдавали в прачечную - непозволительная роскошь. Сегодня я уже пережил одно разочарование, чего и следовало ожидать.
Утром я поехал в университет на собрание, там сообщил, что нуждаюсь в жилье, и ответственный за это сотрудник устало предложил поставить меня в очередь на общежитие для студентов. Обещание не очень обнадеживающее, но я на всякий случай согласился. Однако он, заглянув в документы, рассмеялся: мол, я живу в Берлине, а общежитие предназначено для кого угодно, только не для берлинцев.
Я: Но мне негде жить!
Он: Где же вы сейчас проживаете?
Я: У чужих людей.
Он: Снимаете?
Я: Ну да.
Он: Почему бы вам у них не остаться?
Впрочем, все это не важно, просто университет не отвечает за такие случаи, как мой, и мне надо, наверное, обратиться в жилищное управление. Я замешкался, переставляя стул для посетителей, тут он еще сказал:
- Исключение! Все хотят в порядке исключения!
Сначала мы развесили мелкие вещи, все по отдельности и поближе одна к другой, чтобы оставить место для простыней и прочего постельного белья. Вдруг вижу, Рахель бросила работу и уставилась на меня, с чего бы? Понял и с трудом сдержал улыбку: случайно я вытащил трусики Марты. Рахель заметила и подумала: "Бедный мальчик, каково ему сейчас!" Так мне и не пришло на ум, кто бы помог в поисках жилья. Одно только радует: не далее как вчера я принял решение искать квартиру, а сегодня уже реально ищу. При моих обстоятельствах это фантастическая скорость.
Она все вздыхает, давно я не слышал таких вздохов, то и дело поглядывает на меня, расправляя мужнины рубашки. Никак не пойму, отчего Рахель и Хуго Лепшиц именно меня желают видеть в зятьях. Оттого, что я им просто симпатичен? Оттого, что я получил кое-какие деньги по наследству? Оттого, что предвидят: Марта притащит к ним не еврея, другого? Оттого, что я тут, при них? Смотрю, Рахель роется в корзине с мокрым бельем, выискивает вещицы, которые могут меня расстроить. Веревки натянуты так, что между постельным бельем и полом расстояние не больше ладони. Предлагаю выжать крупные вещи, чтобы уменьшился их вес, но Рахель отказывается: не важно, какой промежуток, главное - он есть. Кто мне помешает их навещать, когда я поселюсь в другом месте, по Рахели я особенно буду скучать. Повесив последнюю простыню, мы еще постояли. И переглянулись, словно убеждая друг друга, что большого несчастья все-таки удастся избежать.
Иду в свою комнату и занимаюсь своим обычным делом, то есть бездельничаю. Беру "Нойес Дойчланд", включаю радио, хочу найти музыку полегче. В газете интервью с велогонщиком:
Н. Д. Какие трудности вы испытали во время гонок?
К. Д. Дирс. Сначала мне было не совсем ясно, какую выбрать скорость. Примерно с шестого километра я шел на довольно высокой скорости. А потом испугался, что при усиливающемся холодном ветре мышцы сведет судорогой.
Н. Д. Какой настрой был у команды перед открытием велогонки мира в этом году?
К. Д. Дирс. Оптимистический. У Ганса Иоахима Хартника поначалу были проблемы с желудком. Но потом все наладилось, так что мы пребывали в отличном расположении духа.
Н. Д. Карл Дитрих, вы ведь по профессии часовщик?
К. Д. Дирс. Да, но в настоящее время я несу службу в рядах Национальной народной армии. Я унтер-офицер.
Н. Д. Как вы пришли в велоспорт?
К. Д. Дирс. В 1965 году я принял участие в "малой" велогонке мира и очень увлекся. Потом долгое время выступал за "Локомотив" (Гюстен), причем Макс Хендлер многому меня научил. Среди главных моих побед в тот период - серебряная медаль спартакиады.
Н. Д. Вам двадцать лет, в команде вы по старшинству предпоследний?
К. Д. Дирс. Ошибаетесь! Мне в четверг исполнится двадцать один.
Друзей у меня нет, это не радостно, но и не трагично, просто так получилось. Правда, отец однажды меня упрекнул, что я в отношении дружбы - принцесса на горошине. И что, мне сходиться с кем попало, раз уж полагается иметь друзей? Впрочем, сейчас друзья бы пригодились, особенно если б нашли пустую квартиру.
Хуго Лепшиц придерживается по данному вопросу иного мнения, нежели отец. Месяц-другой назад он говорил мне, что отлично понимает, отчего у меня так мало знакомых на стороне: нашим, мол, следует особо тщательно проверять, с кем имеешь дело. На мой вопрос, кто такие наши, он ответил: "Ах, мой мальчик, ты знаешь, о чем я, что тут долго объяснять?"
У меня в комнате редкий гость, с подобранными волосами и длинными сережками, каких я на ней еще не видел, - Марта. Спросила, сильно ли я занят, я отбросил газету. Улыбнулась, когда я указал рукой на свободный стул. Тем не менее села, и как рукой сняло все ее веселье. Смотрела по сторонам, будто лишилась всякого задора оттого, что не стоит посреди комнаты, а скромно сидит на стуле.
Воспользовавшись паузой, я сочинил для себя такую историю: вчера вечером, встретившись со своим молодым человеком, она стала размышлять о нас, сравнила меня с ним и признала свою ошибку, но ведь еще не поздно, еще можно все исправить, может, попробуем начать сначала?
- Ничего такого важного, - сказала Марта. - Наверное, не надо и спрашивать.
- Да?
- У тебя ведь есть деньги на счете?
- Полным-полно, - ответил я.
- Можешь мне одолжить?
- Да.
- Понятно, что ты сомневаешься.
- С чего бы вдруг?
- Сомневаться - это нормально.
Впервые кто-то собирается одолжить у меня денег, я и сам никогда не брал взаймы, мучительная минута. Поразмыслив, как бы скорее с этим покончить, я спросил:
- Сколько тебе нужно?
По-видимому, я напугал ее своим вопросом, она поняла его как призыв проявить скромность.
- Завтра мне так или иначе в сберкассу, - продолжил я, - поэтому просто скажи, сколько тебе надо.
Задирать нос не хотелось, как и проявлять чрезмерную услужливость, дескать, я готов на любые жертвы, чтобы добиться ее расположения. Мне вообще ничего не хотелось, только сказала бы, сколько ей надо, и все.
- Сама не знаю. Понимаешь, у папы скоро день рождения. А у меня - ни денег на подарок, ни идеи, что ему дарить.
- На прошлый его день рождения меня тут еще не было.
- Может, рубашку? - рассуждала Марта. - Он так трогательно выглядит в рубашках, которые обычно носит.
- Сколько ему исполняется? - спросил я.
- Дай-ка посчитаю. Родился в четырнадцатом году, а сейчас у нас… Мамочки мои, так ему будет шестьдесят!
Кровать у меня не заправлена. Я встал и, проходя мимо, накинул сверху одеяло: по-моему, простыня не очень-то свежая. Открыл ящик, куда вообще никогда не клал деньги, заглянул внутрь и сказал:
- Нет, здесь у меня ничего, извини.
- Это не срочно. Можешь дать мне сто марок?
- Могу и больше.
- Сотни хватит. Возьму на три недели, годится?
- Вернешь, когда лишние будут.
Поднимаясь, Марта произнесла:
- Пожалуй, все-таки сто пятьдесят.
Оценив мою готовность помочь и улыбнувшись, идет к двери. Пока не видит, пожираю ее глазами: синие брюки, темно-синяя рубашка, каштановые волосы - Марта уходит. Вот она замедлила шаг, кому задержать ее, как не мне, она тут же остановится. Тихо спросит: "Пользуешься возможностью, да?" Но она уходит, она уходит, я с ума схожу, наверное. Пытаюсь за что-то уцепиться, а ведь все знаю. Четверть часа назад оно было так, отчего же теперь изменилось?
- Погоди, - говорю, когда она берется за дверную ручку. - Раз у него круглая дата, мне бы тоже надо сделать подарок?
- Это ты сам решай, - отвечает Марта, но все же останавливается.
Что дальше? В глазах ее вижу вопрос, холодный огонек. Она хорошо знает меня, если кто-то умеет читать по моему лицу, так это Марта. Надо поостеречься, долгие паузы тоже могут меня выдать.
Кивнул, и все кончилось. Кончился мой приступ, теперь хоть бы она ушла, хоть бы осталась, а речь у нас только о подарке Хуго Лепшицу. Откуда оно берется, куда исчезает? Вижу, ей самой интересно, почему я вдруг испытал такое облегчение. Но никогда ей этого не узнать.
- У меня есть предложение.
- А именно?
Она отпустила дверную ручку, показывая тем самым, что не торопится. Знаю, какая Марта любопытная, в лучшие наши времена она никогда этого не скрывала. Прошлым летом она лазила в мой дневник, но именно из любопытства, не из недоверия.
- Ты хочешь предложить, чтобы мы вместе купили подарок?
Я опять киваю.
- Да. Правда, мы все равно не знаем, что подарить. Но вдруг нас осенит какая-нибудь идея?