- Постарайтесь, Вольт Платоныч! Он очень умный, он все поймет! А что ребенок… Такие дети иногда развиваются лучше нормальных. И обгоняют сверстников - за счет воли. Анни Хенинг в детстве болела полиомиелитом, а стала чемпионкой мира по фигурному катанию. Вот вам волевой ребенок!
Вольт этот факт знал, разумеется, и уже вставил в будущую книгу как пример человеческих возможностей. Но откуда знает Грушева?
- Да, нужно упорство не меньше, чем у Анни Хенинг. Если он сможет… Я попробую, Элеонора Петровна, вдруг и правда у мальчика окажется чемпионская воля! Я люблю таких.
- Попробуйте, Вольт Платоныч! Такой замечательный мальчик! И родители - жалко родителей. Единственный ребенок, поздний.
- Вот именно, что поздний!
Еще не зная родителей, Вольт сразу их невзлюбил заочно: сплошной эгоизм - заводить поздних детей! Ведь сколько всяких пороков у таких! Им, видите ли, хочется ребенка, а тот потом мучайся всю жизнь!
- Зачем же это делать? Слишком большой риск - иметь позднего!
- А бывают как раз очень умненькие дети. Да и этот Максимка - такой умный!
Большое счастье - быть умным инвалидом. Уж лучше глупым.
- А может, и не будет инвалидом. Вот вы с ним позанимаетесь…
Вольт молча пожал плечами: и у взрослых редко хватает упорства на такие тренировки, какие нужны при миастении.
- Так я им дам ваш телефон, вы договоритесь. Отца зовут Сергей Георгиевич. Да вы просто запомните: родители Максимки!
Вольт опасался, что сейчас начнется новая история про Федю, непутевого внука Грушевой, вроде прошлой истории про джинсы, но Грушева быстро ушла. Мама проводила ее и вернулась в кухню. Она только что впервые услышала про несчастного Максимку, но уже была полна к нему сочувствия.
- Подумайте, какое несчастье! Что чувствуют родители, я даже не представляю! Наверное, клянут себя на чем свет стоит. Да, первого ребенка нужно родить до тридцати!
Всякое упоминание о детях в устах матушки Надя воспринимает как намек. И укор. Хотя мама ничего такого не имела в виду. Чтобы отвлечь от опасной темы, Вольт поспешно предложил:
- Съела бы ты сейчас голубцы, пока теплые.
- Нет, подожду Петюнчика. Я все-таки верю, что он придет, как обещал. - Будто он уже не опоздал на сорок восемь минут. - Такое блаженство, что он приехал, такое блаженство! Вот даже след остался, так он поцеловал. Вот!
Матушка попыталась продемонстрировать след, но Вольт стыдливо отвернулся.
Да, я тебе не рассказывала: Петюнчик, когда относил мою папку в Союз, знаешь кого там встретил? Сына Десятниковой. Ты его не помнишь?
- Нет.
Вольт редко помнит тех, кто ему неинтересен.
- А Петюнчик помнит, сразу узнал. Мы когда-то вместе снимали дачу в Рождествено. Лет двадцать назад, а Петюнчик узнал: он такой внимательный! Это я ей позвонила, что сегодня выставком, вот сын и принес работы, потому что она больна. Вдруг вспомнила ее и пожалела: в Союз она так и не прошла, знакомые ее не любят - жалко человека. Правда, она язва, потому ее и не любят: всегда норовит сказать гадость. Мы когда-то вместе занимались еще в студии у Рукавишникова, там была такая Невзорова. И как-то пришла в новой шляпке. Стоит, помню, Невзорова перед зеркалом, поправляет новую шляпку, довольна, а Десятникова подходит сзади и говорит: "Все равно уродина!" Ну ты подумай! Невзорова потом буквально плакала: "Что я ей такого сделала?" И мне однажды съязвила. Уже когда меня приняли в Союз, встречает: "Ишь раздобрела, как купчиха!" Вот такая! Понятно, что ее не любят. Но все-таки жалко, потому что одинокая, несчастная. Где это сказано: "Язык мой - враг мой!" Не в Библии? Ведь мудро, хоть и в Библии.
Вот чего Вольт никак не понимал: как можно жалеть такую стерву? Звонить ей, чтобы несла работы на выставку! Если это и есть хваленая доброта, то не надо такой доброты! Каждый должен получать то, что заслужил! А от такой доброты сволочам раздолье: разводятся от нее, как клопы!
Так разозлился от матушкиного умильного рассказа, что не сразу дошла Надина фраза:
- Не "хотя", а потому и мудрость, что в Библии. В ней, Нина Ефимовна, сплошная мудрость. Там все сказано от и до, ничего нового потом не придумали.
Да еще неприятным нравоучительным тоном, который иногда у нее прорывается.
- Теперь, может, смотрят иначе, - беспечно сказала матушка, - нас-то учили, что в Библии один религиозный опиум.
- Да, теперь и наука признает, что в Библии все правда, и даже вся современность предсказана.
Все так же нравоучительно.
Если даже нарочно постараться, трудно сказать что-нибудь более отвратительное Вольту! Пусть бы ему говорили в глаза, что он бездарный, бессердечный, безобразный - он бы отнесся почти спокойно: злопыхательство и больше ничего. Но то, что в Библии одна сплошная мудрость и все сказано - это для него как личное оскорбление! Потому что вся его работа - мечта о прогрессе, о новой жизни, непохожей на теперешнюю, а какой может быть прогресс, если все сказано в старой-престарой книге, собрании притч, иносказаний и темных пророчеств. Зачем вообще думать, если уже все сказано? И хоть бы услышал эту пошлость от кого постороннего - ну черт бы с ним, мало ли дураков на свете! - а то от жены, которая столько раз твердила: "Я - это ты!" Нет уж! Такая Надя - чужая, нет, дальше, чем чужая, - враждебная!
Все-таки он постарался сказать спокойно, с небрежной иронией:
- Ты еще скажи, что вся история уже предсказана Нострадамусом - прошедшая, настоящая и будущая. Сейчас модно.
- Не модно, а значит, дошли до него умные люди. Поднялись до понимания. Иначе бы не читали этого Нострадалиса.
- Нострадамуса!
Надя от Вольта же и услышала впервые про Нострадамуса - недавно имел неосторожность рассказать для смеха, что вот, откопали писания почтенного алхимика, - услышала и мгновенно оказалась готовой поверить, потому что чушь, мистика, алхимия - как тут устоять? И вот уже те, кто дошли, - умные люди!
Только бы сдержаться, не высказать все при матушке: нет ничего банальнее публичной семейной сцены!
Но есть он уже не мог: не проглотить. В прямом смысле. Сидел и, чтобы немного успокоиться, раз за разом нажимал кнопку на своих электронных часах, тупо наблюдая, как на табло исправно выскакивает сегодняшняя дата.
Надя заметила и сразу озаботилась:
- Ты чего смуришь? И чай не пьешь.
О том, что он не выпьет чаю, она волнуется, а чтобы не доводить до белого каления своей мистической болтовней - такого понятия нет!
- Не хочу чаю! - Только бы сдержаться, не высказать все при матушке. - Попробую еще поработать.
Он встал и не своей, скованной походкой пошел из кухни. Матушка попыталась перехватить его по дороге:
- Сделай мне наушники. Ты же знаешь, как я берегу твой покой для работы!
Бережет! Сколько воевал за эти наушники!
- Надя сделает.
Надя вошла в комнату сразу за ним - верная Эвридика, и оглядываться не нужно - не отстанет.
- Ну чего ты смуришь? И чаю не попил. Первую самую гневную минуту Вольт перетерпел,
как всегда, и должен был уже успокоиться хоть отчасти. Но не успокоился.
- Зачем спрашивать? Если все заранее предсказано! Не надо ничего спрашивать! Значит, еще Нострадамус предвидел, что я сегодня не выпью чаю! Зачем спрашивать?
Если бы Надя поняла его состояние, посмеялась бы над собой и над Нострадамусом, наверное, он бы успокоился, как всегда. Но она не поняла. Она тут же забыла свои тревоги по поводу недопитого чая и снова заговорила с неприятной нравоучительностью:
Нострадал… Нострадамус предсказал только крупные события - войны, землетрясения, атомную бомбу. Надо же понимать. Считаешь себя ученым, а говоришь такую ерунду: чтобы предвидел какой-то недопитый чай!
Считаешь себя ученым… Нет, Надя, скорее всего, не хотела обидеть, просто у нее иногда проявляется такая же стилистическая глухота, как у матушки. До чего же неприятна такая глухота! Как если бы запах изо рта, честное слово!
- Оттого, что я считаю себя ученым, я могу считать Нострадамуса либо сумасшедшим, либо шарлатаном. А тех, кто уверовал в его пророчества, - совсем темными!
Надо было бы с ходу придумать остроумное определение, но с ходу не придумалось, вот и высказался неуклюже: "…совсем темными…" Хотел добавить: "бабами", но удержался.
Плохо, что так считаешь. Это не от учености, а от упрямства. Сейчас все признают интуицию. Все умные люди!
За что ему приходится такое выслушивать?! И если бы только сегодня! Сколько раз он сдерживался только в самые последние дни - не хотел скандалить, не хотел обидеть: "святое письмо", потом этот дурацкий магнетизм, потом цыганка с дурным глазом… Ну конечно, они там в цирке все суеверные, но не настолько же! И зачем он только с ней связался?
Надя должна была бы быть счастлива, что у нее такой муж! И хороший ученый, и не пузатый какой-нибудь дядька, а вполне спортивный мужчина. Да еще моложе ее. Должна быть счастлива, каждую минуту быть счастлива, держаться за него обеими руками, бояться чем-нибудь обидеть! А она? Будто нарочно злит его своими глупостями. Прекрасно ведь знает, как он относится ко всякому шарлатанству, но не желает промолчать! Интуиция…
Ты произносишь слово, но не понимаешь, что оно значит. Интуиция - это подсознательное обобщение опыта, к пророчествам интуиция отношения не имеет. Ни к библейским, ни к алхимическим, астрологическим и прочим.
- Уж как-нибудь я знаю! Ты можешь понимать в своем смысле, а умные люди понимают в другом.
Не то что бы в эту минуту Вольт все рассчитал. Но, наверное, в его собственном подсознании обобщились мысли о том, что Надя и сама прекрасно знает, что им суждено расстаться, потому и держится за свою комнату на Васильевском, и если уж расставаться, то почему не сейчас, когда она так явно демонстрирует свое непонимание, свое упрямство, свою нелюбовь, в конце концов! Он станет свободен, он сможет найти себе другую - понимающую, красивую, молодую… Нет, Вольт этого не рассчитывал, как рассчитывают шахматную комбинацию, - просто он интуитивно устремился вперед навстречу скандалу:
Слова нельзя понимать в своем и в другом смысле - иначе невозможно было бы общаться! Когда я говорю, что работаю, ты понимаешь, что я не еду в бассейн. И для дела, для практики ты слова понимаешь правильно, а вот захочется поболтать о том, что в Библии все сказано, или что Нострадамус все давно предсказал, - тогда слова можно понимать во всяких смыслах, тогда можно все истолковать, все притянуть за уши, лишь бы оправдать свой бред!
- Как же ты терпишь жену, которая говорит бред? Ты же такой интеллектуал!
Вот тоже слово, которое Вольт не переносит. Что такое интеллектуал? Чем отличается от интеллигента? Да, стилистическая глухота… Запах изо рта, конечно, тоже ужасен при близком общении - и все же неизвестно, что хуже.
- Значит, напрасно терпел!.. Ты веришь во всякую чушь, так почему тебе не дойти до солипсизма, не поверить, что мир вокруг на самом деле не существует, а только снится тебе?
- Может, и снится!
Вот и прекрасно. Тогда я исключаю тебя из своего сна и ухожу из твоего. Переживать нечего, если всего лишь сон. Потому, надеюсь, разойдемся мирно.
- Перестань, из-за этого не расходятся! - так же нравоучительно..
- А из-за чего же расходятся? Из-за ревности? Из за любовной измены? Все это сплошная банальность. Я не ревнив.
Когда-то Вольт ревновал бешено - нет, мучительно и бессильно: еще когда в школе был влюблен в Женю Евтушенко. Зато Надю ничуть не ревновал, честно. И мысли такой никогда не бывало.
- Потому что нет никаких измен, потому и не ревнуешь.
Вольт попытался представить Надины измены - и не смог.
- Потому что измена - не только постельная! Вся эта мистика с Библией и Нострадамусом - такая же измена, даже хуже. Неужели непонятно? Людей на кострах сжигали за несходство идей - так уж чего там развод! Самая большая вражда бывает из-за идей. И из-за работы. Я должен спокойно работать, делать свое дело. А как я могу работать спокойно, если ты меня злишь каждую минуту. Словно нарочно дразнишь, как идиоты зверей дразнят в зоопарке.
Противно заныло сердце. Он же прорывался сквозь скандал к свободе, нужно ликовать, так почему болит сердце?
- Для тебя все и всё - только приложение к работе!
Совершенно точно. И мне нужны полезные приложения. Способствующие!
Даже и сейчас, в крайности, Надя не удержалась от банального женского:
Я думала, я - не только приложение.
- Только! Так что, видишь, мы не устраиваем друг друга взаимно: ты меня - своей мистикой, я тебя - тем, что не возношу на пьедестал, не лепечу шлягерные пошлости: "Ах, ты для меня весь мир!"
А Жене Евтушенко что-то такое лепетал, выпив для храбрости, когда справляли Первое мая у Лены Козловой. Лепетал, а Женя смеялась: "Ф-фу, Лягушонок!" Стыдно вспоминать.
- Да, не лепечу шлягерные пошлости. Ну а раз мир - всего лишь сон, то никакой драмы. Исчез из сна - и все. Ну разве что еще приснится развод.
Чуть не добавил: "Раз нет детей, не надо и судиться", но удержался: Надя тяжело переживает свое бесплодие, и напоминать ей в такой момент - жестоко.
Да, он мчался на всех парах навстречу свободе! Когда-нибудь у него будет другая жена, возможно чем то похожая на Женю Евтушенко; она родит сына, а рожать будет непременно под водой, а потом они вместе станут растить гениального ребенка…
Если только Вольт сможет кого-нибудь растить, когда так колет в сердце.
Наконец до Нади дошло по-настоящему, что все может кончиться. И она испугалась. Подошла, схватила его снизу за локти своими сильными пальцами гимнастки, заглянула в лицо:
- Перестань! Нам невозможно разойтись! Ведь я - это ты!
Он резко высвободился. Интуиция несла его к свободе, а цепкие пальцы Нади как бы воплощали переживаемую столько лет несвободу.
- Вот уж нет! Я - не ты! Не существует во мне такой темной половины! А если бы была, я бы ее отсек! Как руку с гангреной.
Надя снова поймала его за локти.
- Меня нельзя отсечь! По живому! Сам никогда не знал боли, потому и режешь!
И снова он высвободился. Осторожно. Потому что в прошлый раз от резкого движения еще сильнее заболело сердце. И под лопаткой тоже.
- Не знал боли, правильно. Но все-таки представляю. Теоретически. А резать все равно иногда надо. Сразу!
- Нет, когда не прочувствовал на себе, не поймешь! Такому, который своей боли не знал, - чужая нипочем! Всегда благополучному!
Даже сейчас Надя не могла без упрека. Пускай. Лучше казаться всегда благополучным, чем плакаться. А в сердце кололо все сильней. И делалось страшно: ведь столько еще нужно успеть! Неужели он не успеет?! Неужели доведет его Надя своим упрямством?!
- Что ж делать, если нужно резать, приходится вытерпеть.
- Да ты подумай, из-за чего ты хочешь резать?! Что случилось?!
- Случилось! Ты чужая, вот что случилось!
- Какая же я чужая? Ты что?
Она заглядывала ему снизу в глаза, пыталась снова схватить за локти, но он поспешно отстранялся.
- Чужая! И уйди, пожалуйста!
Что-то закорртилось в мозгу, и стало крутиться одно и то же слово:
- Чужая! Уйди, пожалуйста!
Это как клаустрофобия - когда кажется, что замкнут в тесном пространстве и никогда из него не вырваться. Однажды в детстве с Вольтом было такое: он был в гостях у одного мальчика, и дверь в комнату, в которой они играли, захлопнулась; ручки изнутри не было, отпереть можно было только снаружи. И тут Вольта охватил ужас: ему показалось, что дверь никогда не отопрется, что о них забудут, что они так и останутся здесь… Он подскочил к двери и стал колотить в нее ногами. С той стороны тоже не было постоянной ручки, она вынималась и вставлялась по мере надобности, и тут, как нарочно, не могли ее сразу найти, а он колотил все сильнее, ничего не соображая, не слушая голосов из-за двери. Настоящий припадок!.. И вот второй раз в жизни такое состояние.
- Уйди, уйди, пожалуйста!
Само Надино присутствие давило. И боль в сердце становилась все сильнее. Неужели он ничего не успеет в жизни?! Из-за нее!
- Уйди, пожалуйста!
Как, оказывается, больно - прорываться к свободе!
- Уйди, пожалуйста!
- Куда же я уйду! Ты же знаешь, я к себе в комнату пустила Асю с мужем.
- Уходи! Куда-нибудь… Уходи! Давай мирно. Не как матушка, которая довела отца… Уходи!
- Да пойми ты: нельзя тебе без меня! Вам всем нельзя! Сейчас приехал Петя, кто будет готовить? Нина Ефимовна?
Господи, за что она цепляется!
- Как-нибудь! Уйди, пожалуйста!
Что-то случится, если она сейчас же не уйдет!
- Да ты вспомни, что здесь у вас было до меня! Слишком верная Эвридика, которая всегда идет
следом, цепляется, не хочет отстать, как ее ни гони!
- Спасибо за все, но уйди, пожалуйста!
Надя снова заглянула ему снизу в лицо и отошла, что-то поняв.
- Хорошо, побудь один, успокойся. Завтра сам не вспомнишь, из-за чего хотел рубить по живому. По живому же, слышишь, да?! Нет, не слышишь. Ты слишком счастливый, чтобы слышать! У кого не было своей боли, тот не услышит.
Уже не было боли, а словно изжога там, где сердце.
- Уйди, пожалуйста!
Ладно, уйду, чтобы ты успокоился. Завтра вернусь, когда ты сам забудешь, из-за чего все начал.
Так тягостно было ее присутствие, так хотелось вырваться, что он даже испытал прилив теплого чувства к Наде за то, что она наконец уходит. Захотелось как-то позаботиться на прощание, чем-то помочь.
- Может, тебя подвезти?
Он не подумал, сможет ли сейчас вести машину.
- Не надо.
Но как же ты? С чемоданами!
- Не надо, ничего я не возьму. Слишком много, если брать: тут все мое, все, что вложено. И все равно: я - это ты! И не отрубишь: прирасту снова, слышишь, да?
Но он почти не слышал. Наконец ушла.
Громадное облегчение. Ничего не давит - свобода.
Вырвался, свободен - но первое же свободное чувство: жалость!
Снова и снова вспоминались все наговоренные Надей глупости, все чужое в ней, вся ее жалкая мистика. Но все равно…
Спускается сейчас по лестнице, такая маленькая, похожая на мальчика. Спускается по лестнице, по которой ей больше никогда не ходить. Придет еще за вещами, но чтобы хозяйкой - никогда. Вышла на улицу, проходит мимо Стефы, прощается с ним, потому что он тоже член семьи. Идет одна по мокрой улице, наступая на желтые листья. Идет, держит осанку, чтобы никто ни о чем не догадался со стороны…
Никогда он не был влюблен в нее, как был когда-то влюблен в Женю Евтушенко, но с нею было естественно. Вот самое точное слово: естественно! Будто она и вправду часть его самого… Пока не находил на нее очередной приступ упрямства. Было бы так же естественно с Женей Евтушенко? Вряд ли. Слишком Вольт был влюблен, слишком напряжен при ней…
Очень жаль Надю, но что отрублено - то отрублено.
Так же жаль ему было отца, когда шесть лет назад Вольт уезжал от него, зная, что не сможет больше вернуться.