У отца под Москвой дача в академическом поселке. Он, правда, не академик, а только членкор, и потому полных академиков с некоторой желчностью называет не иначе как "наши бессмертные". И Алябьева, своего старого знакомого, тоже. Может быть, даже в особенности - Алябьева. Объект научных занятий отца Вольту казался слишком нестрогим, требующим скорее методов искусства, а не науки: древнеславянская литература - "Слово", "Повесть временных лет" и так далее. Науками в полном смысле Вольт признает физику, химию, биологию, а гуманитарные области - нет, все же они ближе к искусству. Впрочем, большинство с ним не согласно - ну и ладно. Так вот, на подмосковную дачу Вольт уже после института стал приезжать каждое лето, это сделалось традицией: проводить у отца часть своего длинного научного отпуска - кандидатом Вольт стал очень быстро после окончания. Тогда еще он не был официально женат на Наде и ездил один: приехать к отцу с нею, пока они не зарегистрировались, было невозможно - такой уж чопорный дом.
В тот последний приезд они много спорили. Как раз тогда вышла книга Олжаса Сулейменова "Аз и я" с совершенно новым взглядом на "Слово". И взгляд этот очень понравился Вольту - свежестью, смелостью! Вольт всегда любил новые взгляды сами по себе: если они и оказываются неверными, все равно заставляют мыслить, заставляют перетрясти рутину! А во взгляд Сулейменова Вольт и просто поверил. Зато отец - нет! Вольт и не ждал другого: если отец всю жизнь занимался "Словом", невозможно ему согласиться, что глубже и правильнее взглянул мальчишка, да к тому же дилетант, какой-то Сулейменов, какой-то поэт… Но воспринял отец книгу Сулейменова не просто как некую неверную гипотезу, которую надо небрежно разгромить со своих академических высот, а очень лично. Да отец и никогда не умел спорить без личностей: в какой-то момент у него багровеет шрам - память о бешеной скачке на спор с Мишей Алябьевым, он начинает тяжело дышать, голос делается жестяным, как выражается его Нина Павловна. Она каждый раз пыталась успокоить отца, но перепадало и ей: "Ну-ну!" звучало не веселой подначкой, а зло: "Ну-ну, погоди же!" Потом наедине она выговаривала Вольту: "Не спорь ты с ним, уступи, видишь, как он переживает! При его-то сердце!" Но Вольт не мог уступить: почему он должен уступать, если думает иначе?! Но все же споры о Сулейменове - всего лишь споры, хотя и они подготовили почву для разрыва.
Набирались и вовсе мелочи. Например, каждую неделю отец вырезал из "Правды" телепрограммы. Как-то раз Вольт куда-то задевал "Правду" и вырезал программу из "Вечерки". Ерунда же! Но отец все ходил, искал пропавшую "Правду", говорил, что в "Вечерке" другой шрифт, ему не нравится. Как тут не выйти из себя! Тем более что дома Вольт привык всем распоряжаться, а тут должен трястись над газетой, должен спрашивать, из какой можно вырезать программу, а из какой - нельзя. Будто он ребенок!
Но в тот день, когда произошел генеральный разрыв, как раз обедали очень мирно. Никаких споров, отец очень интересно рассказывал про поддельный список "Слова", мелькнувший недавно в Рязани, - и вдруг зазвонил телефон короткими междугородными гудками. На академической даче, естественно, и телефон, и прочие городские удобства. Вольт хотел подойти сам, потому что сразу понял, что звонит мама, - он вообще часто угадывает, кто звонит. Хотел подойти сам, но ближе оказалась Нина Павловна. "Тебя, Вольт", - произнесла она непривычным голосом, подошла к отцу и что-то ему прошептала. То есть ясно - что.
Вольт оставил маме этот дачный телефон для экстренных случаев, и случай оказался достаточно экстренным: его разыскивали из Леннаучфильма, хотели предложить сняться в фильме о групповой психотерапии, - научно-популярное кино Вольт очень уважает.
Когда Вольт вернулся к столу, сгустившееся молчание можно было резать ножом. Заговорил отец только после обеда, когда Нина Павловна ушла мыть посуду. Предельно жестяным голосом:
- Мы очень рады видеть тебя здесь у нас, но не хотим, чтобы это становилось поводом для любых попыток втереться к нам сюда Нине Ефимовне.
Противно вспоминать - Вольт еще попытался оправдаться:
- Она звонила по важному делу. - Разозлился на себя и добавил - И вообще я не ребенок, чтобы указывать мне, с кем можно разговаривать, а с кем нельзя!
- По важному делу можно было позвонить Персу, он бы тебе передал. А это для нее способ напомнить о себе, втереться, зацепиться… Ну в общем, я тебе сказал: очень прошу, чтобы такие звонки не повторялись. Дай об этом знать туда, пожалуйста.
Вольт встал.
- Хорошо, не повторятся никогда! И вышел.
У себя в комнате он тут же собрался и ушел запасным выходом, чтобы не проходить через столовую: было слышно, что в столовой отец включил телевизор, стал смотреть какую-то скучную дневную передачу, чего обычно никогда не делал. Сразу за калиткой попалось такси - сюда в академгородок то и дело приезжают такси, так что ничего удивительного.
Надо же! Чтобы он не мог поговорить с матерью, когда нужно! Да за кого же его принимают?! Особенно бесило Вольта то, что он и правда чувствовал какую-то вину - иначе отчего бы ему пытаться поспешно подойти самому, скрыть, кто звонит? И даже досадовал на мамашу: зачем все-таки позвонила, могла бы попросту дать телефон научно-популяторам! Эта дававшая знать о себе капля рабской крови заставляла краснеть и делала непримиримым вдвойне.
И еще: незадолго перед тем Нина Павловна приезжала в Ленинград, и отец звонил, просил Вольта взять ей заранее обратный билет. Вольт съездил, взял. Потом отец позвонил снова, сказал, что достали через университет на "Красную стрелу", так что билет, купленный Вольтом, не нужен. Мало того, что это неуважение к его времени, его работе: сначала ездил покупать, потом второй раз - сдавать, и не для действительной надобности ездил, это бы не обидно, а оказывается, просто так, для перестраховки… (Хотел Вольт не сдавать билет, выкинуть, потерять двенадцать рублей - и все-таки поехал, сдал: не хватило широты натуры.) Уже тогда было обидно, но после истории со звонком что же получилось: отцу можно звонить им домой, а маме - нет?! Что позволено Юпитеру?!.
Отец прислал длинное письмо с объяснениями: о том, как Нина Ефимовна старательно мстила ему и Нине Павловне - не только не давала развода, но и писала во все возможные инстанции от Президиума Академии до ЦК, и отца вызывали в многочисленные комиссии, стучали по столу кулаком, требовали, чтобы он прекратил "незаконное сожительство", а Нине Павловне отказывали в прописке и грозили выселением… Все это Вольт знал и раньше, ну разве что без некоторых подробностей, знал и безоговорочно осуждал материнскую кампанию по "спасению здоровой советской семьи". Все так - но он, Вольт, не ребенок, он может говорить с матерью когда хочет, тем более что, уходя из дома, отец оставил семилетнего Вольта с матерью и никогда не пытался взять его к себе - отсудить, отнять, украсть наконец, как делают сильно любящие своих детей отцы.
Жалко было отца, уже в такси сделалось жалко! Вольт представлял, как отец входит в его комнату, видит, что исчезли книги, бумаги, рубашки, да и чемодана нет под кроватью… Очень жалко! Так они хорошо гуляли с отцом еще накануне вечером: отец рассказывал, как в школе поспорил с учителем литературы, получил за непокорность двойку, но не сдался, послал свое сочинение прямо в Пушкинский дом, и была потом статья о схематизме в преподавании литературы, и учителя чуть не выгнали из школы, он извинился публично и потом всегда говорил с отцом заискивающе… Вольт слушал, гордился отцом, ему казалось, он сам воюет с учителем… Так хорошо они гуляли только накануне.
Очень жалко было отца, но поступить иначе Вольт не мог, чтобы остаться самим собой. С тех пор он вежливо пишет отцу три-четыре раза в год, но не виделся с ним больше ни разу. С Надей отец незнаком. Что отрублено - то отрублено.
Иначе поступил в свое время Перс - вскоре после того как переехал в Москву в надежде на обещанную кафедру эсперанто.
Перс с детства дружил с девочкой по имени Даля. Обе семьи считали само собой разумеющимся, что Перс с Далей поженятся, когда вырастут. И вот, когда Перс уже учился на первом курсе, Даля приехала в Москву. Приехала к нему и рассчитывала остановиться в квартире отца своего Перса, потому что знала, что квартира большая. Но Перс чувствовал, что это неудобно, хотя и непонятно почему. Поэтому, встретив Далю на вокзале, он повел ее гулять по Москве, и гуляли они целый день, присев только пообедать в каком-то кафе. И к вечеру выяснилось, что Даля больна - она и приехала чуть простуженная, а от слишком долгого гуляния в холодную погоду разболелась совсем. Выхода не было, и Перс привел Далю в отцовскую квартиру. Температура у нее оказалась - тридцать девять и три.
Ей постелили на раскладушке в столовой, но Нина Павловна вызвала Перса в коридор и шепотом кричала ему:
- Зачем ты ее привел?! Она на стороне твоей матери! Чтобы завтра же утром ее здесь не было!
И на другое утро Перс отвез Далю - с температурой! - на самолет. Через полгода она вышла замуж.
Перс потом объяснял Вольту, что не мог хлопнуть дверью и улететь вместе с Далей, что отец тогда был очень нервным, что приближался новый суд по поводу развода, что накануне приходил милиционер, предупреждал о незаконности проживания без прописки Нины Павловны, и если бы тогда хлопнуть дверью, у отца мог бы случиться инфаркт - при его сердце!
Вольту трудно было представить ту сцену: он познакомился с Ниной Павловной позже, она ему понравилась, и никогда они и мимолетно не поссорились, потому представить, чтобы она подняла на Вольта голос - нет, невозможно! Почему же могла кричать на Перса? Разве что объяснить тогдашними обстоятельствами, недавним визитом милиционера… Но как мог Перс такое вытерпеть, как потом с нею общался?! Вольт пробовал вообразить в подобной ситуации себя - нет, абсолютно исключено! В конце концов ситуацию создал изначально отец - своим уходом, и жертвовать собой, оберегая его больное сердце?! Нет уж, каждый должен получать то, что заслужил!
Теперь, приезжая в Ленинград, Перс всегда звонит Дале: они друзья… У ее мужа диабет, так Перс в прошлый приезд привез целый ящик ксилита, которого тогда не было в Ленинграде. Ну что ж, это хорошо, когда друзья. Но только слишком уж он волнуется, набирая ее номер… Правда, Даля никогда не была эсперантисткой, так что в этом смысле их будущее могло оказаться непрочным, но выучила бы и эсперанто, если любила! Язык легкий, а Даля от матери с детства знает литовский - где два языка, там и третий.
Да, ни из-за какой жалости нельзя изменять себе: жалость пройдет, а измена останется!
Вон сколько воспоминаний вместо работы. Все из-за Нади. А Перс, конечно, так и не пришел до сих пор, хотя уже скоро десять.
Наконец Вольт достаточно успокоился, чтобы работать. Хотя материалы для книги у него уже собраны, оставалось только выстроить их в удобном порядке, Вольт снова и снова удивлялся, когда писал - будто все это узнавал впервые. Сейчас он дошел до японских ниндзя, невидимок, а к ним хорошо прикомпоновывались эскаписты во главе с Гарри Гудини. Способность вычленять кости из суставов и тем приобретать неограничейную гибкость - как можно этому не позавидовать? И чему нужно удивляться больше: необычайным способностям, которые тренировками приобретают лишь немногие, или нежеланию большинства людей приобрести такие способности?
Вольт совершенно ясно представлял себе будущий мир всемогущих людей, когда антропомаксимология станет точной наукой, которой сможет воспользоваться каждый. Мир физического совершенства. Мир подлинного разума, энциклопедических знаний, невозможных сейчас открытий. Ну что ж, Вольту предстоит жить в этом мире, раз у него впереди не меньше ста двадцати лет. И как бы он жил, чем бы жил - без этого постоянного предчувствия близких перемен? Вольт не представлял.
Не только он, хотят необычного все: выскочить из обыденности, зажить совсем по-новому! Но редки такие, как Родион Иванович Груздь, которые понимают, что необычность достигается трудом. Большинство надеется на внезапные чудеса: отсюда мечта об инопланетянах, экстрасенсах… Конечно, это замечательно, если бы прилетели инопланетяне и всему научили, - слишком замечательно, чтобы случилось на самом деле. На самом деле нужно надеяться только на себя… При этой мысли снова вспомнились Надины глупости - и подумалось о ней без жалости: тоже сама виновата, сама создала ситуацию. Чтобы достичь максимума, чтобы все стали всемогущими, нужно возненавидеть человеческие недостатки, а не потакать им, называя эти потачки гуманностью. Подлинно гуманны только высшие требования к человеку, а всякая потачка слабости - камень на пути прогресса…
Послышался ключ в двери. Вольт посмотрел на часы: 23.08. Всего лишь. Мог бы прийти и в час ночи, да и в два. Или Перс начал остепеняться?
Сразу же и мамины шлепающие шаги.
- Петюнчик! Наконец-то! Обещал в семь! Я уже начала волноваться!
Послышались неизбежные поцелуи. Вольт тоже вышел в прихожую.
- Волька, это я! Как дела? А Надя уже спит? Тогда давайте шепотом.
Вольту не захотелось так сразу сообщать о разрыве с Надей - в прихожей, словно бы мимоходом. Хотя и отрублено окончательно, но говорить об этом тяжело - успеется. Он промолчал, но молчанием как бы подтвердил, что Надя спит.
Перс старался говорить шепотом, но то и дело срывался на полный голос:
- Позвонил Дале, у меня для ее дочки итальянский словарь из Москвы, она просила, занес ей туда… как это - лаборейро… на место работы, в школу то есть, а там педсовет, пришлось ждать, потом помог ей до дома, потому что полный портфель тетрадей. У Дали интересная дочка. Итальянский - это неплохо, и к эсперанто он ближе, чем германские. Вот только зря она взяла вторым английский. Я ей объяснил, что будущее за эсперанто, а английский только временно узурпис… как это - захватил законное место международного!
Перс никогда не упускает случая выказать неприязнь к английскому, который старается узурпировать функцию международного языка.
Матушка разнежилась, глядя на Перса.
- Петюнчик обо всех заботится! Тащил этот словарь, а словари же ужасно тяжелые! И ты подумай: с Охты пешком! Такой конец!
- Ну что ты, у вас все расстояния короткие после Москвы! Я люблю ходить пешком для физкультуры. Волька плавает в бассейне, а я хожу пешком.
Судя по комплекции брата, ходьба отнюдь не заменяет бассейн - Вольт уж не стал говорить об этом вслух,
- Все знают твою доброту и пользуются. Пришлось ведь тебе бегать искать этот словарь. Потом тащил, да еще пошел относить сам. Уж могла бы прийти взять, а не затруднять тебя.
Мама осуждает Далю. И за то, что не вышла за Перса - московскую историю она не знает, - и за то, что теперь продолжает знакомство, обращается с просьбами: маме кажется, что это неприятно Вере, жене Перса. А может быть, и вправду неприятно? Вольт давно уже не понимает, что такое ревность, так трудно и представить, что ревнуют другие.
- Ну что ты, прошелся с удовольствием! И в школу зайти интересно. Я сейчас веду кружок в одной школе. Первый школьный кружок в Москве. И есть даже проект, чтобы ввести эсперанто в качестве иностранного языка. В той же школе, где сейчас кружок. Тогда сделаюсь учителем.
- Ты же преподавал студентам! - гордо напомнила мама.
Перс закончил по классической филологии и преподавал латынь в медицинском институте. Но ушел, как только началось оживление с эсперанто.
- Ну, это совсем другое. В языках школьный учитель гораздо выше университетского преподавателя. В идеале. Потому что по-настоящему надо учить языку детей. Студентам уже поздно. Да и что преподавал - латынь никому не нужную.
Такого Вольт не мог вынести: что кому-то поздно учиться!
- Никогда не поздно! Было бы желание!
- Ну, все же детский мозг податливей: табуля раза.
- Абсолютно не доказано! Чистая эмпирика! Взрослые боятся учиться, сами себя пугают, что время упущено. А когда пугаются, когда не уверены - ясно, ничего не получится.
Если бы можно было остановить каждого на улице и внушить: вам еще не поздно, вы еще можете достичь всего! Ну, для этого пишется книга.
Мама не вытерпела:
- Ну мальчики, мальчики, хватит философствовать! Соловья баснями не кормят. Петюнчик, наверное, голодный как волк!
- Я поел у Дали.
- Ну-у… - Совершенно детская обида в этом: "Ну-у…"- А я-то тебя ждала, не ужинала!
- Ой, мамочка, ну конечно, если с тобой! Если все вместе! Ты будешь, Валька?
Не хватало еще сбиваться с режима: если поесть на ночь, то и не уснешь.
- Нет, я уже ужинал, как всегда. Вредно так поздно. И тебе тоже, и маме.
- Ничего, мы немного, за компанию. А-то я ждала-ждала Петюнчика.
Вот если бы Перс сказал, что на ночь вредно, мама бы послушалась сразу, да еще всем бы рассказывала, какой Петюнчик заботливый! А Вольт может и не говорить - впустую. Интересное дело: почти всем может Вольт внушить - но только не у себя дома.
И Перс туда же:
- Ничего, мы немного. Чтобы посидеть вместе. Мама с Персом пошли в кухню, а Вольт к себе.
И слышно было, что они о чем-то говорят, говорят, кажется, и не очень слушая друг друга. Вольт так не умел никогда: он говорит только по делу, когда есть что сказать - четко и конкретно.
Говорят и говорят какую-то чепуху, а ему уже пора ложиться, чтобы проспать свои четыре часа.
Вольт давно уже не спал один. И с удовольствием просторно раскинулся. Спит он всегда с краю и большей частью на правом боку, так что поворачивается к Наде спиной. Поворачивался. А она тоже устраивается на правом - устраивалась - и утыкает нос ему между лопаток. Чем она дышит, совершенно непонятно. Глупость, конечно: широкая тахта, а теснятся на узкой полоске. Теснились.
И вот наконец полный простор.
Полный одинокий простор.
7
На следующее утро, когда Вольт уже подъезжал к бассейну, с тротуара махнула рукой Надя. Ну не проехать же мимо! Это отец проехал бы мимо матушки, после того как у них началась вражда. То есть у него к ней - односторонняя.
Стефа пристал к тротуару, и Надя быстро юркнула на свое место.
- Вот видишь, и подушка моя ждет!
Как будто подушка имеет какое-то значение. Забыл убрать, только и всего. Вольт промолчал.
- А я решила здесь тебя подождать. Чтобы приехать вместе. А то ведь сразу пойдут сплетни! Захотелось сегодня поплавать, а если бы мы пришли врозь, представляешь, что скажет Анна Федоровна!
Не сегодня, так завтра - все равно пойдут сплетни.
- Не отрубишь меня, не отрубишь! Все равно прирасту!
Может быть, ему и было ее жалко с утра: представлялось, как не спит, как все время вспоминает… Но от такой навязчивости жалость сразу исчезла.
- Не надо тебе зря надеяться. Давай разойдемся мирно.
- Прирасту!
Вольт вспомнил, что вчера почему-то ничего не сказал ни Персу, ни маме про разрыв с Надей. Если бы Надя узнала, как бы это укрепило ее надежды! Но она не знала - и слава богу.
Доехали молча. Зачем повторять одно и то же? После бассейна отправятся в разные стороны - вот и все.