17.01.95. вторник
Сегодня знаменательный день. Побывали с Рэйчел у нотариуса. Составили и подписали брачный договор. Правда, в силу он вступит только после свадьбы. Но зато уже сейчас для меня многое прояснилось.
Итак, совместно нажитое нами в браке имущество оказывается в совместной собственности. Имущество, нажитое до брака, не является совместной собственностью. До момента заключения брака я не имею права работать по найму, в связи с чем Рэйчел обязуется оказывать мне по необходимости финансовую поддержку. Эти затраты я должен буду компенсировать после того, как найду работу.
Жильё оплачивается нами совместно. И я обязуюсь покрыть половину коммунальных расходов Рэйчел за весь период проживания в её квартире.
Каждый из нас может беспрепятственно ночевать вне брачного ложа. Претензии друг к другу в данном случае не допускаются. То же и относительно отпуска. Мы вольны проводить его отдельно, в любое время года и в любой точке земного шара, в том числе и в частных владениях, принадлежащих семье Рэйчел.
Расторжение нашего брака возможно только по взаимному согласию или же в особых случаях. Например, в случае жестокого обращения или умышленного нанесения материального ущерба.
Итак, 1. Больше никаких завтраков в кафе. 2. В ближайшее время пытаюсь найти какую-нибудь нелегальную работёнку. 3. Сухой корм "Muesli" – вот лучший завтрак для бедного иммигранта!
Чёрт побери! Только за завтраки я должен Рэйчел около ста фунтов! Остаётся надеяться, что я не окажусь в долговой яме.
Родители дали мне с собой пятьсот долларов. Тётя Галя – мамина сестра – бабушка и Макс подарили каждый по сто. Сто пятьдесят у меня было своих. Пятьдесят долларов я просадил где-то в дороге. Таким образом, я прибыл в Британию с девятьюстами долларов в кармане. Сто долларов я потратил уже в Лондоне. Итого осталось восемьсот. Это что-то около пятисот фунтов. Немного. Но если с экономией, какое-то время я протяну без рэйчеловых дотаций.
Надеюсь найти работу и до марьяжной визы. В любом случае Рэйчел обещала устроить меня мойщиком посуды. В тот самый ресторанчик, где когда-то трудился Макс. Но, признаться, меньше всего на свете я желал бы стать мойщиком посуды. Уж лучше побираться или петь на улице.
Впрочем, здесь в Британии всё для меня ново, а потому интересно. Я кажусь себе гостем, которого развлекают хозяева.
После нотариуса обедали с Рэйчел в районе Holborn. Во время обеда произошёл один довольно любопытный эпизод.
Уже за кофе я увидел на улице двух девчонок, лет, может быть, двадцати-двадцати двух. Очевидно, они возвращались из похода по магазинам – в руках обе держали огромное число пакетов и пакетиков. Между собой они о чём-то разговаривали. Время от времени они останавливались прямо посреди улицы и, корчась, заходились смехом.
Несмотря на январь, пусть даже плюсовой лондонский, одеты они были в самые модные летние платья: длинные, с глубокими вырезами и пуговицами по всей длине. Теперь в большой моде малюсенькие косынки, плотно обхватывающие шею и завязанные где-нибудь сбоку кокетливыми узелками. У девиц от смеха узелки сбились назад и глядели нелепо. Поверх платьев на обеих были кожаные куртки нараспашку. Почему-то, несмотря на все их модные ухищрения, я сразу решил, что это не англичанки.
Наконец они приблизились к стеклянной двери нашего кафе. Одна из них уже приоткрыла дверь, как вдруг новый приступ смеха остановил их, и они замешкались на пороге. В кафе ворвались визгливые нотки девичьего хохота. Потом, не сговариваясь, они умолкли и чинно, цугом вошли в кафе.
Но, усевшись за соседний с нашим столик и разложив вокруг себя свои пакеты, они снова зафыркали и затряслись от смеха. К ним подошла официантка, и девчонки, точно опомнившись, принялись приводить себя в порядок. Пригладили торопливо волосы, поправили косынки. Как только официантка, принявшая у них заказ, отошла от столика, накрасили зачем-то губы.
Им принесли пирог, мороженое, кофе. И, приступив к трапезе, они разговорились.
– Ты видела? – громким шёпотом спросила одна по-русски.
Я вздрогнул, напрягся и стал прислушиваться.
– Ты видела? У неё в паспорте три шестёрки. Я ей говорю: "Нина Михайловна, у вас в паспорте три шестёрки". А она: "Ой, так вот почему у меня отдых всё не залаживается!"
Они снова засмеялись.
– А ты видела, как она испугалась? – спросила вторая.
– А то! Ха-ха-ха!..
– А давай ей по почте три шестёрки пошлём!
– Ха-ха-ха!.. Давай наберём на компьютере... покрупнее! А внизу напишем: "HELL".
– Что это?
– Ад!
– Ха-ха-ха!..
– Представь, получает такая Нина Михайловна письмо. Открывает, а там "666" и "hell". Она сразу у своего Ванечки... у неё Ванечка такой умный, английский язык учит... "Что это, Ваня?" А Ванечка: "Это ад, мама!"
И они снова скорчились и застонали от смеха.
– Это ад, мама! – повторяли они снова и снова и хохотали как безумные.
Две пожилые англичанки за столиком напротив с умилением и любопытством поглядывали на них и о чём-то тихонько переговаривались.
Вдруг стеклянная дверь распахнулась и в кафе ворвалась дама, обвешанная такими же пакетиками как у девчонок. Остановившись на входе, дама испуганно огляделась и, заметив двух хохотушек, широким, решительным шагом направилась к ним.
На вид ей было лет что-то около пятидесяти. По лицу её скользили сразу несколько выражений: от испуга и растерянности до строгости и высокомерия. Казалось, она никак не могла решить, как же ей вести себя.
Одета она была неброско и недорого, но подчёркнуто аккуратно. Аккуратными были её стрижка и макияж, словно она только что вышла из салона красоты.
Избыточная аккуратность выдавала непривычку. Было видно, что дама очень старалась выглядеть хорошо для какого-то случая.
– Вот они! – зашипела она на девчонок, подскочив к их столику.
Те опешили, но через секунду разразились самым безудержным хохотом.
Старушки напротив тихонько засмеялись. Рэйчел с неудовольствием покосилась на девчонок.
– Они русские? – спросила она меня.
Я кивнул. Мне не понравилось, что она спрашивает об этом.
– Их целый автобус ждёт, а они кофей кушают!.. – шипела дама. – Ну-ка быстро!
Она всплеснула руками, и пакеты все разом загремели, зашелестели и зазвенели.
Девчонки расплатились, подхватили покупки и, переглядываясь и хихикая, устремились за дамой к выходу.
Вскоре и мы вышли на улицу. Я оглянулся. Но ни девчонок, ни дамы не увидел. Мне стало грустно.
Рэйчел повела меня в "Selfridge`s" – огромный магазин на Oxford street. Не сомневаюсь ни секунды, что в её планы входило поразить меня. Конечно, ничего похожего в Москве я не видел. Размеры магазина, занявшего собой целый квартал, количество и качество товаров, рассортированных по цветам и материалам – всё это впечатляло. Одних чемоданов здесь, наверное, целый этаж. Но назло Рэйчел я решил не выказывать восторгов. К тому же, с её стороны было бестактным приводить меня сюда – что мне здесь делать с моими пятью сотнями?
Я привёз с собой чёрный костюм. По-моему, он вполне годится для венчания. А если Рэйчел он чем-то не нравится, пусть одевает меня за свой счёт. Но пусть не пытается списать на меня свои расходы! Мне лично ничего не нужно.
Через две минуты у меня зарябило в глазах. А через два часа, которые мы провели в магазине, я воображал себя шахтёром, проведшим смену в забое. Или лесорубом, возвращающимся с делянки. Или, на худой конец, грузчиком из мебельного магазина.
Мне кажется, что Рэйчел целый день может щупать, примерять и нюхать. Рэйчел попросту в рабстве у товаропроизводителя. Она страдает от целлюлита, потому что кому-то надо продавать антицеллюлитные кремы. Она мучается из-за волос на ногах, потому что кому-то надо продавать эпиляторы и ужасный воск, который отстаёт от ног вместе с кожей.
К счастью, в пять часов у нас была назначена встреча с её друзьями. И, обвешанные пакетами, как мулы, мы понеслись в бар "Cheshire Cheese" в City.
По дороге Рэйчел взбрело в голову учить меня хорошим манерам, как будто я прибыл из джунглей.
– Запомни, – говорила она, – если кто-нибудь спросит, как тебе нравится Лондон, не нужно подробно рассказывать о своих впечатлениях. Просто скажи: "Oh! Спасибо! Очень нравится!" В прошлый раз Наташа чуть не уснула от твоих рассказов про Baker street.
У этой так называемой Наташи предрасположенность к летаргическому сну. Я просто сказал, что реальная Baker street не имеет ничего общего с киношной.
– А если мне не нравится? – спросил я у Рэйчел.
Но она только хмыкнула и продолжала:
– Когда тебе представляют человека, ты обязательно должен спросить его о чём-то.
– А если мне не интересно?
– Никто и не говорит, что тебе должно быть интересно. Ты должен спросить из вежливости. Понятно?
– Понятно.
– И не разговаривай подолгу с одним человеком. Нужно общаться со всеми. Если разговор затянулся, просто скажи: "Приятно было побеседовать с вами". И ещё. В России совершенно не умеют улыбаться. Вы улыбаетесь только когда вам смешно. А вежливый и цивилизованный человек всегда должен улыбаться другим людям.
Я промолчал.
В кафе нас уже поджидали Таня с Диком.
– Oh! – завопила Рэйчел, увидев их.
Потом они расцеловались, и Рэйчел объявила:
– Это мой жених Кен (так теперь меня называют). Он из России... Это Таня. Она психолог, специалист по рекламе.
– Приятно познакомиться с вами, – Таня протянула мне руку.
– Oh! – сказал я. – И что же вы рекламируете?
– Это Дик, – перебила меня Рэйчел – Друг Тани. Он...
Рэйчел замялась, подняла брови, завела глаза и засмеялась. Таня с Диком тоже засмеялись. Засмеялся и я.
– Oh! – продолжала Рэйчел. – Дик... кажется... руководитель отдела продаж!
– Верно! – воскликнул Дик и протянул мне руку. – Как вам нравится Лондон?
– Oh! – улыбнулся я как можно шире и тряхнул поданную руку. – Благодарю вас. Очень нравится. А что же вы продаёте?
– Простите? – удивился Дик.
Таня и Рэйчел уставились на меня.
– Э-э-э... Рэйчел сказала, что вы руководите отделом продаж. Не так ли?
– Oh! Да! – заулыбался Дик.
– Вот я и хотел узнать, что же вы продаёте. Вы понимаете?
– А-а! – Дик рассмеялся. – Ну конечно!..
В это время в кафе прибыла остальная компания. Наша беседа оборвалась. Всё внимание переключилось на вошедших.
Это были Наташа, Тим и Джеффри...
Кстати сказать, Таня и Наташа – вовсе не Татьяна и Наталья. Обе они стопроцентные англичанки. И зовут их именно так: Таня и Наташа. Кажется, это главные подружки Рэйчел.
Таня – хорошенькая пухлявенькая брюнеточка с удивительной белой кожей и синими глазами. Наташа – высокая, сухопарая шатенка. Я подозреваю, что она – радикальная феминистка или что-то вроде этого. Она не пользуется косметикой и, по-моему, никогда не расчёсывается. Одета она всегда в тёмные джинсы и свитер. Свитеров у неё, по всей вероятности, очень много, но все они почему-то рваные. Таких дамочек я встречал в нашем Институте. Они появились вдруг, неизвестно откуда и расползлись по аудиториям с лекциями по психологии и социологии. Их вид всегда возбуждал во мне желание навести кругом себя порядок. По той же самой причине я стараюсь как можно реже смотреть на Наташу.
Насчёт Тима я нисколько не ошибся. Он действительно гей. И Джеффри – его... Не знаю, как это у них называется. Должно быть, любовник. Хотя Рэйчел настаивает на слове "друг". Но с этим я решительно не могу согласиться. Ведь мы с Максом тоже друзья...
Из этой троицы я не знал только Джеффри.
Пока все они целовались и жали друг другу руки, я стоял в сторонке и старательно улыбался. Наконец, Рэйчел спохватилась.
– Oh! – обратилась она ко мне. – Это Джеффри... э-э-э... друг Тима. Джеффри художник. У него выставка в White Cube... А это, – она указала на меня, – это мой жених Кен. Он из России...
Похоже, моя национальность становится профессией. Они смотрят на меня как на снежного человека или King Kong`а – с любопытством и страхом. Точно ждут, что вот сейчас я достану из-под пальто топор или взмахну шашкой, или выкину ещё что-нибудь, что по их убеждению является верным признаком варварства.
Не знаю почему, но это раззадоривает меня. Я даже подумываю о том, чтобы купить топор и ходить с ним по улицам. Буду носить его на плече, а в кафе укладывать на стол или прислонять к стене. Пусть стоит мой топорик, как штык революционного матроса!..
– Oh! – воскликнул я и прижал руки к груди. – Неужели в White Cube?!
Признаться, я понятия тогда не имел, что такое White Cube. Только по дороге домой Рэйчел объяснила мне, что это лондонский выставочный зал.
– Да, – с достоинством ответил Джеффри. – А как вам нравится Лондон?..
19.01.95. четверг
Целых два дня моя нимфа со мной не разговаривала.
– Зачем ты это делал? – спросила она меня, когда мы возвращались из "Cheshire Cheese" во вторник.
– Что? – притворился я.
– Зачем ты задавал все эти вопросы?
– Какие вопросы?
– Зачем ты, например, спросил у Джеффри, какими венерическими болезнями он болел?
– Ты сама сказала, что новых знакомых надо спрашивать.
– Надо задавать приличные вопросы!
– А чем это мой вопрос неприличный? Ты сказала, что он "друг" Тима. Я подумал, что геи часто болеют венерическими болезнями. По-моему, логично.
– Логично, но неприлично!
– А задавать человеку пустые вопросы о том, на что тебе наплевать – это прилично?
– Просто всё дело в том, что ты... э-э-э... ты "валял дурака", – последние слова она сказала по-русски.
Я пожал плечами и замолчал...
К четвергу мне надоело молчать. И я решил как-нибудь задобрить Рэйчел.
Э-эх! Пришлось раскошелиться и набить холодильник продуктами. К тому времени, как Рэйчел вернулась с работы, я приготовил ужин. После ужина мы пили кофе у камина. Потом Рэйчел и со своей стороны продемонстрировала волю к примирению. А потом мы снова расположились у камина, прямо на ковре. Рэйчел принесла две книги – для меня и для себя – и углубилась в чтение.
Мне достался "Dracula. Bram Stoker". На обложке была изображена голая женщина с кровоподтёком на шее, а рядом старик с жёлтыми глазницами и длинными белыми клыками.
Я открыл наугад и прочёл: "My own heart grew cold as ice, and I could hear the gasp of Arthur as we recognized the features of Lucy Westenra. Lucy Westenra, but yet how changed. The sweetness was turned to adamantine, heartless cruelty, and the purity voluptuous wantonness". [Моё сердце стало холодным как лёд, я слышал тяжёлое дыхание Артура – мы узнали Люси Вестенра. Люси Вестенра, но совершенно переменившуюся! Её милое, нежное лицо сделалось жестоким и чувственным... (англ.).] Я закрыл и отложил книгу...
Русскими книгами я не успел обзавестись, английских же не люблю. Во-первых, читаю я медленно. Во-вторых, у Рэйчел своеобразная библиотека. Например, я нашёл у неё целую подборку о буддизме...
Гораздо приятнее наблюдать за пламенем, чем читать о проделках графа Дракулы. Огонь мечется и возмущённо шумит, точно ему тесно в камине. Жарко, щёки горят, хочется спать.
– Что ты читаешь? – спросил я у Рэйчел, чтобы развеять сон.
Она молча показала мне обложку своей книги. Названия точно не помню, что-то вроде "Решения Далай-ламы – в жизнь!"
– Ну и как? Интересно?
– Конечно.
– Разве ты буддистка?
– Нет, – сказала она, не отрывая глаз от книги. – Но сейчас это очень модно. А потом я хочу найти в буддизме путь жизни.
– Путь жизни? – я почувствовал, что совсем уже не хочу спать.
– Да. Это важно – выработать для себя новые нормы. Кое-что можно взять из буддизма.
– Что значит "новые нормы"?
– Это значит... ну... – она подняла глаза на меня. – Человек, когда перестал быть животным, перестал действовать только под влиянием своих инстинктов... Но с появлением сознания, человек, чтобы выжить, нуждался в системе координат и в объекте поклонения... – казалось, что она выучила наизусть какой-то текст. – Без системы человек не смог бы организовать и связать картину мира, найти своё место в нём, а просто растерялся и не был бы способен... ни к чему... Но для выживания нужна ещё и цель, которая указывала бы куда идти... Для этого нужен объект всеобщего поклонения, то есть Бог... Бог даёт направление. Бог, а точнее религия, провозглашает общепринятые ценности, которым должно следовать большинство... Бог удовлетворяет основную потребность человека в осмыслении своей жизни...Это необходимо для построения нормального гражданского общества... Поэтому когда отмирают старые религии, появляется необходимость в новых.
– А что ты имеешь в виду: "старые религии"?
– Христианство, например.
– А разве религия может отмереть?
– Ну... она не то, чтобы отмирает, но... э-э-э... она не может оставаться универсальной. Понимаешь?
– Не понимаю. Если люди верят в то, что даёт их религия, они неизбежно признают, что эта религия – не просто свод правил и догм, а Божественное откровение. А Божественное откровение не может, как ты говоришь, отмереть или сделаться вдруг неуниверсальным. "Неуниверсальное Божественное откровение"!.. Хм... А если люди не признают религию Божественным откровением, это означает только то, что они ни во что не верят.
– Как ты можешь говорить это, когда ты сам атеист? – возмутилась она. – И потом, Будда, Аллах, Дао, Конфуций, Христос – это всё Бог, только в представлении разных народов он разный!
– Ну, насчёт Дао не знаю. А что касается меня, я, между прочим, не атеист. Атеисты – это те, у кого нет веры. А религия здесь ни при чём. Я верю в высший разум. Я верю, что существует... что-то такое. Я просто пока не определился с религией. Но как только я выберу религию, я буду считать, что это Божественное Откровение. И это будет мой путь жизни.
– Я просто хотела сказать, – обиделась Рэйчел, – что... в век плюрализма, то есть, когда все признали, что не бывает одной истины, нужно искать что-то среднее. Ну... выбирать всё лучшее.
– А я просто хотел сказать, что быть неверующим и утверждать, что религии отмирают, это всё равно, что ослепнуть и говорить, что в кино теперь никто не ходит.
Рэйчел вела себя схоже в Москве, когда доказывала нам с Максом, что в России делают шубы из собак и кошек. Она почти плакала, стараясь вернуть себе уверенность, которую мы с Максом невольно пошатнули.
Вот и теперь мне нравилось дразнить Рэйчел, раскачивая подпорки, на которых держались её представления об устройстве мира.
– Вера в Бога, – надменно заявила Рэйчел, – это вера в собственное бессилие; отрицать сверхъестественное – это расписываться в собственной глупости. Придумала не я, но всё стало понятно с прочтением и осознанием этой фразы. И ещё. На сайте Института Открытого Общества ты увидишь такие слова: "Мы все действуем на основе идеи несовершенного понимания", – Рэйчел поднялась с ковра, отложила в сторону книгу и гордо покинула комнату.
– По-твоему выходит, что абсолютно то, что нет ничего абсолютного! – крикнул я ей вслед. – Но если это утверждение абсолютно, значит, оно ложно. А если нет – значит, бессмысленно!
Она ничего не отвечала.