Тогда я попробовал повторять в уме таблицу умножения – это была слабая защита, но на несколько секунд мне стало как будто легче. И вдруг голос Димы настолько усилился, что я потерял всякую способность считать в уме, и мог только зачарованно впитывать в себя информацию с экрана.
"ПОВТОРЯЙ ЗА МНОЙ. ВЕРНОСТЬ РОДИНЕ – СВЕТ НАШЕЙ ЖИЗНИ".
Мантра повторялась через равные промежутки времени. Не знаю, как долго это продолжалось, но в какой – то момент я осознал, что действительно повторяю вслух звучащую фразу, и делаю это с той же интонацией, что и герой фильма. Более того, каким – то боковым слухом, совсем было исчезнувшим, я уловил, что и весь зрительный зал делает то же – изо всех углов раздавалось мерное:
"ВЕРНОСТЬ РОДИНЕ – СВЕТ НАШЕЙ ЖИЗНИ".
Спустя некоторое время лица пропали, всё стихло, на экране появились пальмы и горы. Тихий плеск волн был для меня сродни приёму успокоительного. Я весь дрожал, сердце билось учащённо. Сколько ещё это продлится? Сколько времени мы уже сидим в зрительном зале? Мне ужасно хотелось освободиться, но фильм, по всей видимости, не натянул и половины, поэтому я зашептал под нос какую – то молитву и только просил Всевышнего, чтобы всё это прошло поскорее и чтобы я после просмотра не вскакивал по ночам с кошмарами.
Фильм, меж тем, продолжался, и наступила очередь тех самых романтических поворотов сюжета, которыми Георгина Матвеевна пыталась нас соблазнить. Дима положил глаз на русоволосую девушку по имени Света. Героиня эта была совершенно не в моём вкусе: постная, с невысокой грудью и довольно наигранной улыбкой – во всяком случае, на фоне Димы, который по всем статьям был парнем хоть куда, она казалась невзрачной простушкой. Олещук саркастически говорил про подобные пары: "Ты бы, конечно, перед таким парнем ноги раздвинула. Да он бы обратно задвинул". Но чего не сделает могучая сила искусства? Дима начал оказывать Свете явные знаки внимания. Они полминуты повздыхали и поговорили о чувствах. Они поцеловались на фоне заката. Я не получал от этих сцен никакого удовольствия, потому что любовь выглядела натянуто, и я ежесекундно ожидал новую порцию мантр.
Мантры появились вполне неожиданно, в самой середине очередного интимного разговора. Дима и Света уединились утром под пальмой, он провёл рукой по её плечу и, кажется, впервые собирался приступить к чему – то серьёзному, но Света ласково отодвинула его руку, поднесла палец к губам и изрекла:
"ЛЮБОВЬ ПРЕКРАСНА. НО ПРЕКРАСНЕЕ ВСЕГО – ЛЮБОВЬ К РОДИНЕ".
Экран в это мгновение почти застыл, лишь едва подрагивала вокруг меня морская вода, и фраза с чудовищной силой и громкостью зазвучала снова:
"ЛЮБОВЬ ПРЕКРАСНА. НО ПРЕКРАСНЕЕ ВСЕГО – ЛЮБОВЬ К РОДИНЕ".
Говорили два голоса разом – мужской и женский. Отвлечься от них было невозможно – лишь только я усилием воли заставлял себя не слушать голоса, как начиналась дикая головная боль. Но стоило мне сдаться и начать повторять мантру – боль сразу стихала. Голоса требовали, чтобы я повторял фразу вслед за ними. Я начал говорить, как и они:
"ЛЮБОВЬ ПРЕКРАСНА. НО ПРЕКРАСНЕЕ ВСЕГО – ЛЮБОВЬ К РОДИНЕ".
Фигуры героев фильма стояли передо мной и повелительным тоном, гремя мне в уши, гремя в самих ушах, в голове, в каждой клетке моего тела, требовали повторений. Я прекратил сопротивляться, реальность покачнулась и поплыла куда – то, остались только лица с большими блестящими глазами и два голоса. Ужасные светящиеся глаза героев фильма то приближались, то удалялись от меня, их фигуры кружились вокруг, всё превратилось в какой – то адский калейдоскоп, так что у меня закружилась голова и началась тошнота. Неизменными оставались только два голоса, начальственные, указывающие мне истину, не терпящие возражений. Сквозь пелену безумия я почувствовал явственный и протяжный стон. Сперва я даже решил, что стон принадлежит мне, но это было не так. Одновременно экран начал как-то уж очень быстро угасать, фигуры главных героев исчезли, и передо мной выросли горы, изумительно запахло цветами и морским бризом. Только в этот момент я определил, судя по торопливому топоту чьих – то ног, что одному из бойскаутов в передних рядах стало плохо, а может быть, и не одному. Стоны больше не повторялись, но я смутно различил щелчок разомкнувшихся браслетов, а потом звуки волочения бесчувственного тела и покряхтывания тех, кто это тело волок из зала на свежий воздух.
Я сидел весь измочаленный и выжатый как лимон. Хотелось пить и ужасно хотелось выйти наружу. Я был бы даже готов изобразить обморок, если б не знал, что после этого меня притащат в кинотеатр в другой день и заставят пересматривать картину с самого начала. Голова соображала очень плохо. Вместо единого, работающего слаженно сознания в голове крутились какие – то обрывки мыслей – бессвязные, странные. Психика была изнасилована и не могла мне служить, как обычно. Отовсюду раздавалось тяжёлое дыхание бойскаутов – видимо, многие находились в предобморочном состоянии, и им было ещё хуже, чем мне.
Сделав паузу между пытками, фильм принялся сверлить нас дальше, но основная часть ада, к счастью, уже закончилась. Оставалась мелочь. Дима и Света после романтического воркования под пальмами уединились следующей ночью в джунглях (сцену секса нам, разумеется, не показали, но намекнули пением птиц и потрясающими панорамами заката, гор и восхода солнца, что секс был хорош), затем наутро на пляже собралось совещание перед решающим боем с исламистами. Добровольцы пожелали друг другу удачи в последнем и решительном бою, поблагодарили Диму за то, что он приехал и придал всем решимости и смелости. Дима с чувством поблагодарил своих новых знакомых и для закрепления успеха ещё раз их напугал, описав, как было бы страшно, если б они остались в Москве и продолжали морально разлагаться. Затем нам проехались по мозгам несколькими несильными мантрами о любви к России (по сравнению с первыми тремя, это были сущие пустяки), и наконец, герои фильма оказались в самолёте, взявшем курс на Москву. Перед финальными титрами выяснилось, что почти все бывшие добровольцы работают после войны под началом Димы в молодой, динамично развивающейся компании по производству чего – то высокотехнологичного и полезного для Родины и вспоминают службу на острове, как лучшие дни в своей жизни.
Поплыли на фоне пляжа финальные титры, стилизованные под какую – то билибинскую вязь, я откинул голову на кресло и подумал, блаженно улыбаясь: "Свобода!" С щелчком, прозвучавшим как музыка, разомкнулись браслеты и я выпростал свои руки из заключения. Потряся ими в воздухе, чтобы разогнать кровь, я стащил ненавистные компьютерные очки и огляделся. Все бойскауты вокруг выглядели как пассажиры корабля, попавшего в сильный шторм. Лица были осунувшиеся, бледные, обалдевшие. Пару человек, по моим наблюдениям, стошнило, и они теперь стыдливо стирали содержимое желудков с одежды.
Георгина Матвеевна в микрофон дала милостивое разрешение покинуть зал и напомнила, что нам скоро предстоит писать об увиденном сочинение. Я подошёл к проходу между креслами и стал глазами искать Илью. Через несколько секунд я обнаружил друга в нескольких метрах от себя. Илья шёл, пошатываясь – очевидно, премьера далась ему нелегко.
– Вот же ублюдки, – шепнул он мне, когда подошёл совсем вплотную. – Я чуть не умер от головной боли, когда они начали свои заклинания в третий раз.
– А Георгина, глянь – ка, улыбается вовсю. Неужели действительно удовольствие получила?
– Да она же двинутая, – хмыкнул Илья. – Стокгольмский синдром. Наслаждается тем, что над ней измываются. Тьфу, мазохистка.
– Чшшш, тише, потом обсудим.
Мы старательно изобразили на лицах полуулыбки, проходя мимо руководства. Первым делом после кинотеатра мы направились в столовую – я страдал от жажды и проголодался, да к тому же настало обеденное время. Получив свою порцию (борщ, весьма недурной, и картофельная запеканка с мясом), я начал уплетать её за обе щеки, в то время как Илья, взяв ложку, махнул рукой и пожаловался на тошноту.
– Пожалуй, попрошу у поварихи молока. Когда желудок бунтует, мне от него легче.
Вскоре он вернулся со стаканом молока и какой – то сдобной булочкой, которую Илья в первый раз куснул, осушив стакан до половины.
– Вот что я тебе скажу по поводу сочинения, – изрёк он. – Надо написать, что режиссёр Иван Доброхлёбов – садист, а чиновники Департамента – козлы.
– Ты что, сдурел? – сказал я так громко, что на нас обернулось несколько бойскаутов.
– Нет. Ты не беспокойся. Я это так напишу, что мне ничего не будет.
– Как?
– Есть план.
Больше Илья мне ничего в тот день не открыл. Но в понедельник, когда мы ранним утром пришли на пару Георгины Матвеевны, случился казус. Ровно в 9.00, точная как часы, в аудиторию зашла Георгина и с торжественным видом объявила тему сочинения. Затем она подошла к закрытой доске, распахнула её половинки и застыла на минуту в полном онемении. На доске красовалась надпись, кем – то очень старательно выведенная билибинской вязью:
"ПОВТОРЯЙ ЗА МНОЙ.
ИВАН ДОБРОХЛЁБОВ – САДИСТ. РУКОВОДИТЕЛИ ЛАГЕРЯ – КОЗЛЫ.
ИВАН ДОБРОХЛЁБОВ – САДИСТ. РУКОВОДИТЕЛИ ЛАГЕРЯ – КОЗЛЫ.
ИВАН ДОБРОХЛЁБОВ – САДИСТ. РУКОВОДИТЕЛИ ЛАГЕРЯ – КОЗЛЫ".
Кто оставил эту надпись, несмотря на расспросы и проверку на полиграфе, которой подвергся весь поток, так и осталось невыясненным.
Шестая глава
В конце июля случилась крупная удача. Она свалилась, как снег на голову, когда её совсем не ждали. За месяц до этого я дистанционно участвовал в областной олимпиаде по геометрии, поскольку был лучшим знатоком предмета в 10–м потоке. Об этой олимпиаде я успел уже забыть, как вдруг в один из дней голос Георгины Матвеевны объявил по громкой связи, что меня, Андрея Олещука и Тимофея Белкина вызывают после занятий.
Обычно такие объявления не сулили ровным счётом ничего хорошего. Теперь и подавно – шла война, к тому же я вспомнил про свежую выходку Ильи с надписью на доске, и в голове вертелось: "Неужели докопались?" Короче говоря, я заметно нервничал.
Собравшись возле кабинета всесильной Георгины, мы вопросительно глядели друг другу в глаза и переминались с ноги на ногу, ожидая вызова. Наконец, Олещук прервал молчание и в шутку спросил:
– Ну, Белкин, что ты в этот раз натворил? Признавайся.
Я улыбнулся. Тима Белкин считался едва ли не самым тихим парнем всего потока. Представить себе, что Тимофей может, к примеру, разбить мячом окно в спортзале или совратить девушку, было так же трудно, как встретить динозавра.
– Видимо, слишком покладистый. Георгина подумала, что это неспроста, – в тон Олещуку ответил Белкин.
– Белкин, Извольский и Олещук, зайдите, – раздался голос из динамика.
Мы вошли внутрь. Просторный кабинет Георгины Матвеевны был обставлен со вкусом и даже богато, что контрастировало с личностью хозяйки. Когда – то, при основании лагеря, обстановка в нём была очень скромной, но впоследствии чуть ли не каждый месяц добавлялись разные предметы: какой – то особенно огромный чёрный степлер, которым можно было убить человека, часы настенные с кукушкой – мечта антиквара, бронзовая статуя правосудия, картины маслом на стенах, антистрессовая игрушка в форме собачки с особенным мягким наполнителем, которую очень приятно было мять и душить в моменты волнения и гнева, коллекционный револьвер в прозрачном футляре на шкафу, электронная панель на стене, выполняющая роль телевизора и видеопередатчика картинки с большинства камер, установленных в лагере, множество цветов, которые в кабинете Георгины Матвеевны, однако, не цвели и вид имели весьма пожухлый, а также огромное количество остро заточенных карандашей – вот то, что бросалось в глаза посетителю.
Безо всякого понуждения построившись в ряд по росту, мы стали ожидать, когда нам разъяснят причину нашего вызова. В кабинете, кроме Георгины Матвеевны, примостился на кресле возле окна маленький человечек с лысиной и в клетчатом пиджаке – лицо его показалось мне смутно знакомым, но где именно я его видел, вспомнить не удавалось. Человечек довольно ласково изучал нас, переводя глаза, казавшиеся огромными из – под стёкол лупастых очков, с меня на Олещука, потом на Белкина, а потом обратно.
– Итак. Бойскауты, рада вас видеть. Как настроение? Как учебный процесс? Всем довольны? – в голосе Георгины Матвеевны появилось нечто похожее на доброту и участие, и это было так неожиданно, что даже стало страшно.
– Всё в порядке, Георгина Матвеевна. Как у вас? – ответил Олещук после некоторой паузы.
– Хорошо. Не жалуюсь, – с улыбкой заметила она. – Разрешите вас познакомить. Это Алексей Семёнович, старший инспектор Департамента бойскаутских лагерей по Центрально-Чернозёмному округу. В некотором смысле, мы все ему подчиняемся.
Человечек в очках коротко кивнул нам. Ну конечно, вспомнил я, это был тот самый чиновник, который несколько раз в год приезжал в лагерь на торжественные мероприятия и раздавал плюшки – вручал грамоты, награды и разные подарки педагогам в честь долгой и непорочной службы на благо Отечества.
– Добрый день, – вежливо поздоровались мы.
– И вам того же, – отозвался инспектор негромким голосом. – Вам, конечно, интересно знать, зачем вы здесь. Не волнуйтесь, причина самая приятная. Если мы правильно подсчитали результаты олимпиад по геометрии и программированию – а я думаю, всё подсчитано правильно – вы двое, Извольский и Белкин, стали в этом году в Белгородской области победителями. Что касается Андрея Олещука, он в апреле выиграл этап юниорского чемпионата России по плаванию, и это тоже достижение, которое нужно отметить.
От сердца у меня отлегло. Судя по всему, нам собирались вручить почётную грамоту и какую – нибудь символическую безделушку вроде брелока для ключей или, в лучшем случае, абонемента в фитнесс – зал на три месяца.
– Поэтому я решил, что вы трое на ближайшие выходные отправитесь в Белгород, где и состоится вручение премий за ваши превосходные успехи в учёбе. Было бы неправильно проводить это мероприятие без победителей, верно? Помимо вручения премий, мы запланировали для вас небольшую развлекательную программу и даже предоставим возможность восемь часов свободно гулять по городу, как совершенно обычным подросткам, живущим в свободной стране, каковыми вы, разумеется, являетесь. Хотя Георгина Матвеевна считает, что бойскауты не должны покидать пределов лагеря до восемнадцатилетия, чтобы не нарушать целостность формирования личности… – лицо Георгины вытянулось и стало непроницаемым, как маска, – я придерживаюсь на этот счёт иного мнения и полагаю, что два дня во внешнем мире никому из вас не повредят. Это ваша первая поездка во внешний мир в сознательном возрасте?
– Да, – ответил я.
– Да, первая, – подтвердил Белкин.
– Не первая, поскольку я езжу на соревнования, – сообщил Олещук.
– Понятно. Конечно, совсем без присмотра вы не останетесь. Вам выдадут специальные бойскаутские значки с электронными чипами для отслеживания ваших перемещений. Настоятельно рекомендую их не снимать и не покидать пределы Белгорода. В случае, если произойдёт любое из этих событий, вас за несколько минут разыщут и доставят обратно в лагерь. Будете долго давать объяснения Георгине Матвеевне.
Мы понимающе покивали, и инспектор сложил руки в замок, в знак того, что разговор окончен.
– В пятницу вечером, в семь часов, собираетесь снова в этом кабинете и получите от меня значки и короткую инструкцию, как себя вести, – объявила Георгина Матвеевна. – Выезд из лагеря в Белгород в субботу в девять утра. На сегодня всё, вы свободны.
Выйдя из кабинета, мы не могли сдержать улыбок.
– Ну дела! – радостно заметил Белкин. – Можно будет по магазинам побегать, накупить всякой всячины для друзей. Сейчас пойду список составлять, чего нужно.
– Точно. А, может быть, даже повезёт встретиться с какой – нибудь городской цыпочкой! – ухмыльнулся Олещук. – Эти девчонки ужасно любят пацанов в военной и бойскаутской форме, просто при одном виде текут. Уж я – то знаю, чего девчонкам хочется, мухаха! Артём, дай пять!
Я звонко шлёпнул Олещука по растопыренной пятерне и подумал, что мне нужно поговорить с Ильёй.
Насчёт покупок Белкин был прав – мы получали небольшие, смешные даже по обычным меркам деньги за работу в поле, но поскольку в лагере тратить их было некуда (питались мы бесплатно, а магазинов у нас не было), почти у каждого бойскаута имелся некоторый запас денег на банковской карте. Как правило, весь этот запас хранился до самого восемнадцатилетия.
Я задумался о покупках и понял, что это не так – то просто. Хотелось, конечно, купить что-нибудь приодеться – например, модные джинсы и несколько пар футболок с весёлыми надписями – но ведь в лагере разрешалось носить только форму.
– Илюха, я еду в Белгород. Как тебе новость? – сказал я, войдя к другу.
– Да ты гонишь! – Илья оторвался от смартфона и уставился на меня как на фокусника, который только что проделал восхитительно сложный трюк с исчезновением предмета.
– Я бы сам не поверил. Но тут выяснилось, что я победил в олимпиаде по геометрии, и мне с Белкиным и Олещуком полагается поощрение.
– Отлично. Купишь для меня удочку, телескопическую, немецкую или английскую, лучше всего Rapala или BigFish, и блёсны Mepps, штук восемь. Пойдём покажу, какие именно.
Илья был большой любитель рыбалки и летом проводил много вечеров на нашем озере. Конечно, его просьбу я был готов исполнить с радостью, но одновременно с иронией подумал о Белкине, который побежал предлагать свои услуги всем желающим – уж ему – то сейчас надают столько заданий, что обратно из Белгорода, пожалуй, придётся заказывать грузовое такси, чтоб привезти все заказы в лагерь.
– Вот смотри – видишь, это колено удочки уже еле держится, – грустно показал Илья, достав из – за шкафа удилище. – Уже и скотч не помогает. Ещё немного – и мне нечем будет ловить рыбу. Поэтому не подумай, что я тебя напрягаю, удочка мне действительно очень нужна.
– Да нет, Илья, ну что ты. Всё что пожелаешь.
– Эх, везунчик. Посмотришь Белгород. Говорят, очень красивый город.
– На самом деле, больше всего мне хочется просто увидеть нормальные взрослые лица не из этих.
"Этими" мы за глаза называли педагогов.
– Да. Тут я с тобой соглашусь. Просто люди – это то, по чему я в лагере больше всего скучаю, – заметил Илья. – Скоро едете?
– В субботу утром едем и вернёмся в воскресенье вечером.
– Ну порядок. Желаю отлично провести время. Да, вот ещё что – купи мне нормальный дезодорант, а не китайскую дрянь, которую нам раздают. Она мне подмышки разъедает. Про запас купи штук пять – шесть.
Вечером в пятницу Георгина Матвеевна пригласила нашу троицу в кабинет и, устало потирая переносицу, пояснила свой взгляд на нашу поездку: