Они разговаривали о детях, и я предположил - Айтел позже подтвердил мое предположение, - что это были жены влиятельных людей, а также людей, которые хотели стать влиятельными; их мужья, оставив жен, охотились друг за другом по "Лагуне".
- Как это понимать, что Калифорния никуда не годится? - возмутилась одна из них. - Здесь так хорошо детям.
Мимо прошел какой-то мужчина, и они постарались сделать вид, что не видят его. Я понял, что, проходя мимо со смущенной улыбкой, указывавшей, что я не знаю, следует ли остановиться и поговорить с ними, я оказал им медвежью услугу, подчеркнув нелепость их положения. Еще несколько мужчин появилось после меня, и я увидел, что они либо проходят мимо, даже не взглянув на женщин, либо останавливаются и галантно перебрасываются с ними фразами примерно в таком духе:
- Каролина! - восклицал мужчина, словно не мог поверить, что видит эту женщину здесь.
- Микки! - восклицала одна из шестерки.
- Моя любимая девочка! - говорил мужчина, беря ее руку.
- Единственный среди моих знакомых настоящий мужчина, - произносила брошенная жена.
Микки отвечал улыбкой, качал головой, пожимал ее руку.
- Если бы не знал, что ты шутишь, я бы приударил за тобой, - говорил он.
- Не будь так уж уверен, что я шучу, - парировала дама.
Микки выпрямлялся, выпускал ее руку. Небольшая пауза, затем Микки бормотал:
- Что за женщина! - И уже деловым тоном, означавшим конец разговора, спрашивал: - Как дети, Каролина?
- Отлично.
- Вот и прекрасно. Прекрасно. - И уже собравшись отойти, одаривал улыбкой всех женщин. - Надо будет нам с тобой как-нибудь вдоволь потолковать, - говорил он.
- Ты знаешь, где меня найти.
- Отличная девочка Каролина, - возвещал Микки непонятно кому и исчезал в толпе.
По "Лагуне" в разных местах стояли диванчики, и на каждом сидели по три жены. А мужчины, поскольку многие пришли без дам, общались, стоя у бассейна, возле площадки для танцев, у столиков или у стойки бара. Я взял себе выпивку и стал бродить по залу в поисках какой-нибудь девушки, с которой можно было бы поговорить. Но все хорошенькие девушки были окружены - правда, меньшим числом мужчин, чем те, что толпились вокруг кинорежиссеров и сотрудников студии; к тому же я не умел завязывать разговор. Все говорили о чем-то сугубо личном. Я считал, что моя внешность и мундир могуч оказать мне услугу, но почти все девушки, видимо, предпочитали беседовать с толстыми или костлявыми пожилыми людьми, призером среди коих был немецкий кинорежиссер с большим животом, обнимавший двух начинающих звездочек. Вообще-то я не так уж и рвался знакомиться. Будучи трезвым, я легко переходил от одной группы мужчин к другой.
В уголке бара, где у оконечности одного из щупалец бассейна стояло два столика, я увидел Дженнингса Джеймса, рассказывавшего анекдот нескольким не особенно известным актерам. Джей-Джей говорил не закрывая рта, глаз его не было видно за мутными стеклами очков в серебряной оправе. Когда он умолк, другие начали рассказывать анекдоты - и каждый более смелый, чем предыдущий. Постояв с ними, я отошел, и Джей-Джей нагнал меня.
- Надо же, какой отвратительный прием, - сказал он. - Я должен был сегодня вечером работать, дать операторам как следует потрудиться. - Он закашлялся чуть не до рвоты. - А все операторы сейчас толпятся у стола с закусками. Знаете, это правда: операторы предпочитают не пить, а есть. - Рука Джей-Джея лежала на моем плече, и я понял, что он пользуется мной как подмогой для того, чтобы дойти до уборной. - Знаете вы такую строку: "Мне мнится, я видел могилу, где Лора лежит"? - произнес он. Но забыв, к чему он это процитировал, сконфуженно уставился на меня. - Ну, словом, прекрасная поэтическая строка, - заключил он и, как мальчишка, вскочивший на подножку трамвая, пока тот шел в гору, и соскочивший, как только трамвай добрался до верха, Джей-Джей снял руку с моего плеча и, накренясь, чтобы не упасть, двинулся, шатаясь, к писсуарам.
А мне предоставил стоять возле той или иной группы. Какой-то режиссер заканчивал рассказ, из которого я уловил лишь несколько последних фраз:
- Я сел и сказал ей, что, если она хочет быть хорошей актрисой, надо всегда стараться отразить правду, - говорил режиссер не без самолюбования, - а она спрашивает: "Что понимать под правдой?", и я сказал, что это может означать подлинные отношения между людьми. Вы видели, что я из нее выжал. - Он умолк, рассказ был окончен, и мужчины и женщины, стоявшие вокруг, закивали с умным видом.
- Замечательный совет вы ей дали, мистер Снил, - сказала какая-то девушка, и остальные что-то пробормотали в знак согласия с ней.
- Говард, расскажи, что у тебя было с мистером Тепписом, - попросил кто-то.
Режиссер издал сдавленный смешок.
- Ну, это должен рассказывать Герман, но я знаю, что он не стал бы возражать. Немало ведь рассказов и про меня, про то, как я веду с ним дела. У Г.Т. почти безошибочное чутье. Потому он такой великий кинопродюсер, потому так творчески подходит к производству картин.
- Совершенно верно, Говард, - произнесла та же девица.
Я отошел от них, не желая больше слушать, и тут же наткнулся на объект разговора. В уголке стояли, бурно беседуя, Герман Теппис и двое мужчин, почти таких же, как Теппис. Мне уже называли их - это были Эрик Хейслип, глава "Магнум", и Мак Бэррентайн из "Либерти пикчерс", но, думается, я в любом случае догадался бы, так как к этой троице никто не подходил. Если бы я медленнее поглощал спиртное, то понял бы всю парадоксальность ситуации: ведь только эти люди могли разговаривать на приеме, не собирая вокруг себя толпы, тем не менее я пристроился у локтя продюсера по имени Мак Бэррентайн. Троица продолжала разговор, не обращая на меня внимания.
- Сколько ты думаешь выручить на "Тигрице"? - спросил Эрик Хейслип.
- От трех с половиной до четырех, - ответил Герман Теппис.
- От трех с половиной до четырех? - повторил Эрик Хейслип. - Г.Т., ты же не с нью-йоркской конторой разговариваешь. Тебе повезет, если ты выручишь те деньги, что вложил в нее.
- Да на то, что я выручу, я смогу купить твою студию, - фыркнул Теппис.
- Я считаю, - медленно произнес Мак Бэррентайн, передвинув сигару в уголок рта, - что ты просто не в состоянии сейчас ничего предвидеть. Было время, когда я мог сказать: "Сними эту картину за полтора, и мы наживем на ней миллион". Сегодня в киноделе ничего не поймешь. Грязный боевик, за который мне стыдно, собирает кучу денег, а классический мюзикл вроде "Пойте, девочки, пойте" с треском проваливается. Вот и поди предугадай.
- Ты ошибаешься, - сказал Герман Теппис, ткнув в него пальцем. - Знаешь, в чем загвоздка? Люди нынче сбиты с толку. Чего же они хотят? Они хотят смотреть картины, которые еще больше сбивают их с толку. Дождись, пока они окончательно не будут заморочены. Вот тогда они захотят смотреть то, что наставит их на правильный путь.
- Теперь требуют показывать в кино реальность, - со вздохом произнес Эрик Хейслип.
- Реальность? - взорвался Теппис. - Вот мы и преподносим им реальность. Реализм. Но если герой в итальянском фильме блюет, загаживая все вокруг, и им нравится на это смотреть в кинотеатре, где нет даже кондиционеров, мы что же, должны довести их до такого состояния, чтоб и они блевали?
- Никакой дисциплины на площадке, - вставил Мак Бэррентайн. - Даже режиссер, у которого вся власть в руках. Как он себя ведет? Буйствует точно гангстер.
- Чарли Айтел перерезал тебе горло, - сказал Эрик Хейслип.
- Они все перерезают мне горло, - убежденно сказал Теппис. - Только знаешь что? Горло-то мне не перерезать. - И он так посмотрел на своих собеседников, будто вспомнил, что было время, когда каждый из них пытался разделаться с ним бритвой. - Дело прошлое. Что было, то прошло, - сказал Теппис. - Я сейчас со всеми в ладу.
- Никакой дисциплины, - повторил Бэррентайн. - Я заполучил звезду - не буду называть ее имя. Она явилась ко мне - знала, что через два месяца мы запускаем в производство по-настоящему важную для нее вещь, - и что, вы думаете, у нее хватило наглости мне сказать? "Мистер Бэррентайн, мы с мужем решили завести ребенка. Я уже на седьмом месяце". - "Вы решили завести ребенка? - переспросил я. - Куда девалась твоя преданность делу? Я же знаю тебя: ты эгоистка. Ты мне не задуришь голову, говоря, что хочешь иметь головную боль и растить ребенка". - "Мистер Бэррентайн, но что же, по-вашему, мне делать?" - взвыла она. Я сурово на нее посмотрел и сказал: "Я не могу взять на себя ответственность, дав тебе совет, как быть, но, черт побери, давай что-нибудь делай".
- Я слышал, она будет сниматься, - сказал Эрик Хейслип.
- Конечно, будет. Она девица амбициозная. А вот насчет дисциплины и способности считаться с делом… Хоть у одной из них это есть?
Эрик Хейслип вдруг уставился на меня.
- А ты кто такой? Чего тебе, парень, здесь надо? - неожиданно спросил он, хотя я уже несколько минут стоял возле них.
- Меня пригласили, - сказал я.
- Разве я приглашал тебя сидеть у меня на коленях? - спросил Мак Бэррентайн.
- Вы будете первым, кто меня пригласит это сделать, - пробормотал я.
К моему изумлению, Теппис вдруг произнес:
- Оставьте парнишку в покое. Я знаю его. Он славный малый.
Бэррентайн и Хейслип уставились на меня, а я в ответ скорчил рожу. Мы все стояли нос к носу, как четыре грузовика, встретившиеся на перекрестке проселочной дороги.
- Молодежь, молодое поколение, - объявил Теппис. - Вы думаете, будто что-то понимаете? Послушайте, что вам скажет человек молодой. А он может кое-что вам сказать. Этот парень может внести свой вклад.
Бэррентайну и Хейслипу было явно неохота слушать мой вклад. Разговор еще какое-то время, скрипя, продолжался. Затем оба решили отойти под предлогом пополнить спиртное.
- Я позову метрдотеля, - предложил Теппис.
Но они отрицательно покачали головой. И заявили, что хотят немного поразмяться. После того как они удалились, настроение у Теплиса явно улучшилось. И я заподозрил, что он встал на мою защиту, желая их позлить.
- Первоклассные мужики, - сказал он мне. - Я их уже много лет знаю.
- Мистер Теппис, - не без раздражения спросил я, - почему вы пригласили меня на ваш прием?
Он рассмеялся и положил руку мне на плечо.
- Ты парень умный, - сказал он, - и за словом в карман не лезешь. Мне это нравится. - Его писклявый хриплый голос, хотел я того или нет, устанавливал между нами заговорщическую связь. - Возьмем, к примеру, пустыню, - стал он делиться своими мыслями. - Это удивительное место, где человек живет чувствами. Я, например, все время слышу там музыку. Этакий мюзикл. Там полно ковбоев и этих парней, что живут одни… Как же их зовут? А, отшельники. Ковбои, отшельники и пионеры - вот какое это место. Парни, которые ищут золото. Вот ты, человек молодой, как ты думаешь, хотелось бы тебе посмотреть такую картину? Я люблю историю, - продолжал он, прежде чем я успел ответить. - Нужен талантливый режиссер, чтобы снять такую картину, кто-то, кто знает пустыню. - Он ткнул меня под ребро, точно хотел вышибить из меня дух, чтобы я реагировал по-честному. - Возьми, к примеру, Айтела. Он по-прежнему пьет? - неожиданно спросил Теппис, внимательно изучая меня своими маленькими глазками.
- Не слишком, - поспешил я сказать, но при этом, видимо, отвел глаза, потому что Теппис снова сжал мне плечо.
- Нам с тобой надо будет хорошенько поговорить, - сказал Теппис. - Я люблю Чарли Айтела. Хотелось бы мне, чтобы на нем не было такого пятна. Занялся политикой. Идиот. Как ты считаешь?
- Я считаю, что он собирается снять лучшую в своей жизни картину, - сказал я в надежде встревожить Тепписа.
- Для кинотеатров, - безоговорочно заявил Теппис и ткнул пальцем в свою голову. - Души в эту картину он не вложит. Слишком ты еще новичок, - продолжал он, быстро перескакивая, по обыкновению, на другое. - Ну кого интересует, что ты думаешь? Я тебе скажу, в чем дело. Айтел - человек конченый.
- Я с вами не согласен, - сказал я весело, так как вдруг понял, что я единственный на этом приеме, кто не обязан быть вежливым с Германом Тепписом.
- Не согласен? Да что ты в этом понимаешь? Ты же еще дитя.
Но я считал, что понимаю, какая в нем идет борьба: страх, что он, возможно, не прав, опасаясь того, что скажут люди, если он сваляет дурака и снова станет работать с Айтслом.
- А теперь послушай меня… - начал была он, но нас прервали.
- Добрый вечер, папочка, - сказала какая-то женщина.
- Лотти! - умиленно произнес Теппис и обнял ее. - Почему ты мне не позвонила? - спросил он. - Я ждал звонка в десять утра, но ты не позвонила.
- Сегодня не смогла, - сказала Лотти Муншин. - Я была занята: укладывала вещи для поездки.
Теппис повернулся ко мне спиной и принялся расспрашивать ее про внуков. Пока они беседовали, я с интересом разглядывал жену Карлайла Муншина. Она принадлежала к числу женщин, которые рано стареют, и так загорела, что кожа стала цвета искусственных румян. Худая, нервная, со сморщенным лицом, а когда она расслаблялась, морщины на лбу и вокруг рта разглаживались и белыми линиями прорезали кожу, поскольку туда не попадало солнце. Светлые измученные глаза смотрели из-под покрасневших от солнца век. Она была дорого одета, но платье на ней не имело вида. На груди торчали ключицы, на веснушчатой коже шуршала, точно занавески в гостиной старой девы, оборка.
- Мне пришлось задержаться, - сказала она таким сдавленным голосом, что, казалось, у нее пересохло в горле. - Понимаешь, сегодня ощенилась Докси. Ты ведь знаешь Докси?
- Это одна из сук? - спросил Теппис - ему был явно неинтересен этот разговор.
- Она еще получила голубую ленту штата по своей категории, - сказала Лотти Муншин. - Неужели ты не помнишь?
- Что ж, прекрасно. - Теппис кашлянул. - А теперь почему бы тебе не выбросить из головы на пару недель всех этих собак и не отдохнуть? Расслабишься. Хорошо проведешь время с Колли.
- Но я не могу оставить их на две недели. - В голосе ее звучала чуть ли не паника. - Солти должна ощениться через десять дней, и нам надо готовить Блитцена и Нода к просмотру.
- Что ж, прекрасно, - рассеянно произнес Теппис. - А теперь мне надо повидать одного малого, так что я оставляю тебя в компании этого молодого человека. Ты получишь удовольствие от разговора с ним. И помни, Лотти, - продолжал он, - на свете существуют более важные вещи, чем эти твои собаки.
Я проводил его глазами, а он шел по залу, кивая направо и налево людям, устремлявшимся поздороваться с ним, и, словно рыба-паразит, выдергивая из толпы то одного, то другого. Одна пара даже бросила танцевать и поспешила к нему.
- Вы любите собак? - спросила меня Лотти Муншин. Она издала при этом короткий хриплый смешок и, склонив к плечу голову, уставилась на меня.
Я совершил ошибку, спросив:
- Вы их выводите?
Она ответила - ответила подробно, входя в мелкие детали, которые вели к другим деталям. Это была фанатичка, а я стоял и слушал ее, пытаясь представить себе, из какой девушки могла вырасти такая женщина.
- У нас с Колли лучшее в графстве ранчо, - сказала она своим сдавленным голосом, - хотя на мне лежит ответственность поддерживать там порядок. И это немалая морока, должна вам сказать. Я каждое утро встаю в шесть часов.
- Вы ранняя пташка, - вставил я.
- Я рано ложусь. Мне нравится вставать с солнцем. Любой, кто ведет такую жизнь, будет в хорошей форме. Вы человек молодой, но вам надо за собой следить. Людям надо соблюдать те же часы, что и животным, и они будут здоровы как животные.
Поверх ее плеча были видны площадка для танцев и бассейн; с одной стороны, мне хотелось отойти от нее, чтобы пообщаться с более интересными людьми, а с другой, не хотелось бросать ее одну. Говоря, она теребила костлявыми пальцами подбородок.
- У меня легкая рука и на зелень, - сказала она. - Это необычная комбинация. Я развожу собак, и у меня все вырастает, что ни посажу. Иногда я думаю, что моему отцу суждено было стать фермером, иначе откуда у меня такой дар?
- О-о, смотрите! Вот идет ваш супруг, - не без облегчения произнес я.
Она окликнула его. Муншин находился на некотором расстоянии от нас, но при звуке ее голоса взглянул в нашу сторону с настолько преувеличенным удивлением, что ясно было: он вовсе не удивлен, - и направился к нам. Когда он узнал меня, выражение его лица на миг изменилось, тем не менее он тепло пожал мне руку.
- Ну вот мы и снова встретились, - милостиво произнес он.
- Карлайл, я хотела тебя спросить, - не без тревоги обратилась к нему Лотти Муншин, - ты собираешься сесть на эту диету из любимой еды?
- Посмотрим, - сказал он тоном человека, которому вес это безумно надоело, и взял меня за локоть. - Лотти, мне надо кое о чем поговорить с Серджиусом. Извини нас. - И увлек меня под юкку; мы остановились в глубокой тени, образуемой листьями дерева, над кроной которого стоял прожектор.
- Что вы тут делаете? - спросил он.
Я снова объяснил, что приглашен Германом Тепписом.
- И Айтел тоже?
Я кивнул, и Муншин взорвался:
- Айтел еще может притащить сюда и Илену. - Он возмущенно покачал головой.
Я рассмеялся.
- Этот прием - такая скучища, - сказал я, - надо бы как-то расшевелить народ.
Муншин удивил меня. Лицо его вдруг изменилось: он что-то прикинул и стал похож на очень крутого клоуна - клоуна, который хранит про себя куда больше знаний, чем наличие четырех сторон света.
- Знать бы, что у Г.Т. на уме, кучу бы денег отдал, - пробормотал он себе под нос и пошел прочь, оставив меня возле юкки.
Прием постепенно становился оживленнее. Люди уходили куда-то парами или собирались вокруг того или иного центра притяжения. В одном углу играли в шарады; на площадке для танцев стало не протолкнуться; известный комик давал бесплатное представление, и споры вокруг шедшей с успехом пьесы чуть ли не заглушали исполняемую оркестром румбу. Какой-то пьяный умудрился взобраться по треноге, поддерживавшей камеру из папье-маше, и теперь препирался с оператором, пытавшимся заставить его слезть. А рядом стояла его жена и громко смеялась.
- Ронни обожает сидеть на флагштоках, - повторяла она.
Инструктор по плаванию при отеле устроила показ в отделенной канатом части бассейна, но лишь несколько человек смотрели ее демонстрацию. Я выпил пару порций у бара и тщетно пытался пристроиться к той или иной группе. Со скуки я стал слушать исполнителя народных песен, так затянутого в кожу, словно на нем был надет чулок, - он пел старинные баллады дребезжащим гортанным голосом, слышным даже на фоне танцевальных мелодий, которые играл оркестр.
- До чего талантлив, верно? - произнесла рядом какая-то женщина.
Кто-то постучал мне по плечу. Я обернулся: мне улыбался блондин, в котором я признал теннисиста-профессионала, игравшего в команде "Яхт-клуба".
- Пошли со мной, - сказал он, - кое-кто хочет с вами познакомиться.
Оказалось, что такое желание возникло у кинозвезды Тедди Поупа. Это был высокий шатен с открытым лицом - каштановые волосы мыском спускались ему на лоб. Мы с теннисистом подошли к нему, и он широко мне улыбнулся.
- Не прием, а дрянь, верно? - сказал Тедди Поуп.