* * *
Зашифрованный зеркальными буквами, помещенный внизу страницы, третий пункт революционного манифеста был своего рода статьей замедленного действия, зашифрованной, но непреднамеренной и все-таки не понимаемой до конца. Она гласила: "Поверхностное начнет стремиться превзойти существенное". По мере превращения твоего "я" в постмодернистское внешний вид окружающих вещей будет становиться как минимум столь же важным, как и их суть. Существенное - сердца, поверхностное - ощущения…
Открыв в то утро глаза, Кит подумал: когда я был молод, старики были похожи на стариков, медленно врастающих в свои маски из коры и ореха. Теперь люди стареют по-другому. Они похожи на молодых людей, которые долго, слишком долго живут на свете. Время течет мимо них, а им чудится, будто они остаются все такими же.
Пробуждение у себя в студии, вставание с постели и все прочее - теперь это был уже не русский роман. Это был американский роман. То есть не намного короче, но с заметными преимуществами: общее возрастание бодрости духа и гораздо меньше рассуждений о дедах всех героев.
Ванная комната удовлетворяла все гигиенические нужды Кита. Но был в ней один недостаток: над раковиной лицом друг к другу висели два зеркальных шкафчика. Когда он брился, то вынужден был держать эти шкафчики плотно закрытыми. Иначе ему видно было, как его лысина уходит, уменьшаясь, в бесконечность.
* * *
Типичная интерлюдия утех и успехов с девочками. Они играли в "я вижу" и в "что бы ты больше хотел". Они играли в карточную игру под названием "лови рыбку". Потом они считали веснушки на левой руке Хлои (их оказалось девять). Она расспрашивала его про его три любимых цвета и три нелюбимых цвета. Изабель расспрашивала его про его три любимых вкуса мороженого и про три нелюбимых. Затем Хлоя проикала алфавит, а Изабель рассказала ему про бассейн, такой глубокий, что даже взрослым приходится носить надувные круги.
- Когда мальчики сюда приходят, - сказала Изабель, - тебе стыдно?
- Стыдно? Почему - потому что они такие высокие и красивые? Нет. Я ими горжусь.
И две девочки засмеялись, как желтые птички…
Он выскользнул к себе в сарай и час провел, вглядываясь вниз, в соломенный кратер Хэмпстед-Хита. Взошла Венера. Что же это было - та, другая штука?
* * *
Теперь дело обстояло лучше - в обществе.
Когда-то имелись классовая система, и расовая система, и половая система. Этих трех систем больше нет или скоро не будет. А теперь у нас имеется возрастная система.
Те, кому от двадцати восьми до тридцати пяти, идеально свежие - это супер-элита, цари и царицы; те, кому от восемнадцати до двадцати восьми, плюс те, кому от тридцати пяти до сорока пяти, - это бояре, аристократия; все остальные, кому меньше шестидесяти, составляют буржуазию; все, кому от шестидесяти до семидесяти, представляют собой пролетариат, массы; а все, кто еще старше, - это крепостные и призраки рабов.
Массы - многие. О да, нас будет много (он имел в виду поколение, которое называли, все с меньшей любовью, "детьми большого бума"). И нас тоже будут ненавидеть. "Управление - при жизни по крайней мере одного поколения, - читал Кит, - будет вопросом передачи богатства от молодых к старым". И им, молодым, это не понравится. Им не понравится "седой шторм", когда старики захапывают себе социальные услуги и отравляют воздух в клиниках и больницах, подобно наплыву чудовищных иммигрантов. Будут возрастные войны и хронологические чистки…
Не исключено, что это возможное будущее объясняет еще одну аномалию возрастной системы: она несовместима с разногласиями. Старики не агитируют и не пропагандируют, они даже не жалуются на систему - больше не жалуются. Раньше бывало, но теперь перестали. Не хотят привлекать к себе внимание. Они старые. У них и так достаточно проблем.
Но нам она представляется правильной, нам она, эта возрастная система, представляется подходящей, глубоко и гибко демократичной. Современная реальность - это вкус во рту людей идеально свежих. Лежа при смерти, немногие из нас будут иметь возможность насладиться этой неоценимой привилегией - тем, что рождены с белой кожей, голубой кровью и мужским половым членом. Хотя на каком-то этапе нашей истории мы были молоды - все и каждый из нас.
* * *
Чистый ручей протекал, серебрился; вкруг зеленела трава. Не прикасались к нему пастухи, ни козы с нагорных пастбищ, ни скот никакой, никакая его не смущала птица лесная. Там, от охоты устав и от зноя, прилег юноша нежный. Жажду хотел утолить, но жажда возникла другая…
С первого мига, лишь только пришла любовь - призрак бегучий, - юноша сам от своих погибает очей. Сколько лукавой струе он обманчивых дал поцелуев! Сколько, желая обнять в струях им зримую шею, руки в ручей погружал, но себя не улавливал в водах! Словно коснется сейчас…
Я улыбаюсь, - и ты; не раз примечал я и слезы,
Ежели плакал я сам; на поклон отвечал ты поклоном
И, как могу я судить по движениям этих прелестных
Губ, произносишь слова, но до слуха они не доводят.
И вот случилось, однако же слишком поздно: "Он - это я! Понимаю… Все, чего жажду, - со мной… О, если только бы мог я с собственным телом расстаться!"
И в ответ на его стон: "Увы мне!" - вторила тотчас же Эхо, на слова отзываясь: "Увы мне!" Эхо - или же призрак Эхо. Или же эхо Эхо. "Мальчик, напрасно, увы, мне желанный!"
С собственным телом расстаться. То было его последнее желание. И оно сбылось - смерть закрыла глаза, что владыки красой любовались.
* * *
Сильвия сказала:
- Мам, вы лузеры. Не вы, а вся первая волна. Вы упустили свой шанс, и больше его не будет.
- Мы поступили по-наполеоновски.
- Вы поступили по-наполеоновски.
По словам Сильвии, сексуальная революция, подобно французской (возможно), рассредоточила свои основные силы в экспансии, не остановившись, чтобы закрепиться в базовой точке. По ее мнению, первый и, не исключено, единственный пункт манифеста должен звучать следующим образом (и Кит понимал, что пункт этот является существенным, ибо он его пугал): "Дома - фифти-фифти".
- Фифти-фифти. Вся эта чушь собачья по поводу дома и детей. Без дефиса. Фифтифифти. Только вы не смогли это довести до ума. Вы расправили крылья не в ту сторону. Вы захватили не ту власть. Администрация, принятие решений. Тоже чушь. Приходит по почте какой-то богомерзкий документ, и папа такой встает рядом с тобой с потерянным видом. А ты вырываешь его у него из рук. Я его видела… Я знаю, сейчас ему тяжело, но даже в лучшей форме он все равно не делает и десятой части того, что делаешь ты. Плюс к тому ты деньги зарабатываешь. И даже не орешь на него. Просто спускаешь ему все с рук.
- Я не такая, как ты. Меня так воспитывали.
- Ага. Так в чем выражается твой протест? Десять минут шумного мытья посуды. Мам, ты лузер.
Уже привыкший к тому, что о нем разговаривают, словно его нет в комнате, Кит сказал, мягко и (как водится) не совсем в тему:
- У твоей матери очень ровный характер. У второй моей жены было легкое маниакальное расстройство. Как у Прозерпины. "Вдруг просветлела челом, как солнце, что было закрыто // Туч дождевых пеленой, но из туч побежденных выходит".
- Ну вот, началось, - сказала Сильвия.
- Первая моя жена оказалась до странности подверженной изменениям - каждую секунду. Знаешь, есть такая субатомная частица, которая превращается в свою полную противоположность три триллиона раз в секунду. Она была переменчива не до такой степени, но все же переменчива.
Обе женщины вздохнули.
- Микромир подобен женщине. Вы-то понимаете, о чем я. Он не так уж гордится своей рациональностью. Макромир тоже подобен женщине. Вас это должно радовать. Вызывать чувство, что вы реабилитированы. Реальность подобна женщине.
- Он к себе в сарай собирается сбежать.
- Мужчине подобен один лишь средний мир.
- Но живем-то мы именно в нем, - ответила Сильвия.
* * *
Кит сидел и курил. Входит, выходит: знакомая смесь бензола, формальдегида и цианида водорода. Амин как-то говорил, что в Ливии сигарета - единица времени. Далеко до деревни? Три сигареты. Ты скоро? Одна сигарета.
Ага, подумал он. Ага, некурящие живут на семь лет дольше. Которые семь вычтет бог по имени Время? Не тот конвульсивный, разрывающий сердце отрезок от двадцати восьми до тридцати пяти. Нет. Это будет тот по-настоящему клевый период от восьмидесяти шести до девяноста трех.
Когда он бродил по сетке "От А до Z", через текущий металл города, то с благодарностью внимал инструкциям, выведенным на дорожных перекрестках: "Смотреть налево", "Смотреть направо". Но теперь - причем это тоже происходило, когда он ехал на машине, - он все время подозревал, что существует третье направление, которого ему следует опасаться. Существует третье направление, откуда что-то может появиться. Не право, не лево - но косо, поперек.
КНИГА ПЯТАЯ
Травма
1. Поворот
Вскоре настало ожидание, потом настали метаморфозы, потом настало torquere ("перекореживать"); но прежде настал поворот.
* * *
Когда в половине третьего он вошел в спальню башенки, Лили с Кенриком лежали вместе на оголенной простыне. Лили в своем атласном халатике, Кенрик в рубашке, джинсах и кедах. Ромб лунного света омывал их тела своей невинностью; однако лица их затерялись в черной тени.
- Вы живы? Я вел "роллс", - сказал Кит.
Лили спросила несонным голосом:
- А Мальчик с пальчик где был?
- На заднем сиденье, с Собакой. Чем они там занимались, бог знает.
- Это они с таким визгом отъехали? Уже час прошел.
- Я сидел, думал.
- М-м, еще бы - не сомневаюсь. Так, ну и где теперь тебе улечься? Можешь пойти в соседнюю комнату и залезть к Бухжопе - мне плевать.
- А он что тут вообще делает?
- Он? Что он тут делает? Как бы тебе объяснить. Он, видишь ли, занимался со мной любовью. И это было божественно. Некоторые мужчины умеют дать женщине почувствовать, что она красива. А потом он снова оделся - он же не хотел, чтобы ты знал. Правда ведь? Потом он уснул. А может, просто притворяется.
- Жаль, мне не видно твоего лица. Кенрик? Спихни его вниз. На ковре подушка есть. Спихни.
Затем Кенрик перекатился вниз. Раздался вялый, но все равно противный стук, за ним - тишина.
Лили сказала:
- Кстати говоря. Когда тебя имеют в зад, получается чудовище с одной спиной. Разве не так?
- Жаль, мне не видно твоего лица, - повторил он.
- Но этим можно заниматься и наоборот.
- Жаль, мне не видно твоего лица.
* * *
Во второй половине дня двое гостей собрались и отправились в путь, но все, кто их видел, запомнили это на всю жизнь: Рита и Руаа вместе в одном кадре - Руаа и Рита у бассейна.
Тем временем Кенрик с Китом в плавках лежали на газоне. Их совершенно безволосые груди, их плоские животы, их полные коричневые бедра - не особенно ладно скроенные, не особенно невинные, но бесспорно юные.
Кенрик приподнялся, опершись на локоть.
- Тут как в раю, - сказал он с тошнотой в голосе и снова рухнул с дрожащим вздохом. - Бог ты мой, ну и мрачный же видик у этих птиц. У ворон. Это тебе не… не все краски восточного базара на одном дереве. Ох и любят они посмеяться.
- Ты на тех посмотри, вон там. - Кит имел в виду magneti, что дырявили горизонт.
- Эти тоже клевые. Нет. Вороны.
Вороны - с озлобленными лицами мусорщиков, с хриплыми криками голода. И Кит тоже прокаркал свой вопрос - о прошлой ночи и Лили… Он больше не переливался с головы до ног коварством - он начал подозревать, что бывают люди, обладающие большим талантом по части коварства, нежели он. Кит чувствовал себя физиком-новобранцем, который в первый же день провоцирует необратимую цепную реакцию, а потом просто стоит и смотрит. Кенрик сказал:
- По-моему, ничего не было. А вообще я не помню. Опять. Неудобно как-то. И некрасиво. Но что поделаешь. Не помню.
Да. План Кита содержал в себе еще один очевидный прокол: в нем был задействован Кенрик.
- Я думал, ты уже протрезвился.
- Я тоже, но после такого количества этого чертова кофе я выпил еще бочку вина и снова перешел на скотч. О господи. Теперь полегчало немножко. А то я как открыл глаза, так первая мысль: где это я? Погоди. Может, я все еще вспомню.
- Опиши, что такое похмелье. У меня, кажется, ни разу не было.
Демонстрируя один из элементов хорошего (протестантского) образования, Кенрик ответил:
- Это вроде… это вроде инквизиции. Ну да. Точно. Похмелье терзает тебя за твои грехи. А когда исповедаешься, оно еще сильнее терзает. И кстати, если кажется, что у тебя его ни разу не было, значит, у тебя его ни разу не было.
- Разве с сексом не то же самое? Если кажется, что не было, значит, не было.
- О, это странная штука, секс вперемешку с выпивкой. Можно проснуться со словами, извини, что не было, а на самом деле было… О'кей. Значит, мы беседовали на террасе. Потом оказались наверху, в башне. Помню, я еще подумал, какая она милая. Помню, я подумал, какая она верная, Лили.
Это утверждение было не столь информативным, сколь могло показаться: слово "верный" служило Кенрику выражением общего одобрения; различные питейные заведения, биллиардные и игорные притоны получали в его устах похвальный отзыв "верное".
- Извини, чувак. Ее-то, наверное, спросить нельзя. Нельзя у Лили справиться.
- Можно, но она…
Лили шла через лужайку к месту, где они лежали, в своем темно-синем бикини, походкой необычно легкой, подумалось Киту, словно девушка с рекламы чего-то полезного или ароматного - скажем, "Райвиты" или "4711". Она встала на колени сбоку от Кенрика и осторожно поцеловала его в губы. Они наблюдали за тем, как она идет дальше, вниз по склону.
- М-м, это мне что-то напомнило. Давай сменим тему ненадолго. Рита. Ты посмотрел, как она танцует?
- Вся дискотека посмотрела, как она танцует. - Потеющий кабак, освобожденная площадка, круговая толпа, светомузыка, зеркальные шары, Ритина маечка и мини-юбка с "Юнион Джеком". - Акробатический танец.
- Акробатический танец. - Кенрик рухнул наземь.
- К тому же - о господи, - в последний раз этот шест был дюймах в девяти от земли, никак не больше.
- Видишь, вот чего ей нужно. Поразительно, правда? Для нее это идеальное положение вещей, - сказал Кенрик. - Каждая пара глаз во всем заведении прикована к ее пипке.
- Интересно, а мы бы так стали? Если б могли?
- Может. Если б могли. Только что-то я себе не могу этого представить. А потом что?
- Потом, на улице, она говорит: "Ты, Кит, садись за руль, а мы с Себом назад залезем".
- Ты что-нибудь видел?
- Нет, я зеркало не опускал. Не решался взглянуть. Зато я слушал. - Интенсивные промежутки тишины, прерываемые движениями, безумными в своей внезапности: молниеносными рывками, дерганиями, подскакиваниями. - Такая как бы реакция на удары кнутом. С его стороны. То и дело. - Кит снова рухнул наземь. - Когда я вышел, он перебрался через сиденье. И они рванули.
Кенрик засмеялся, неохотно - потом охотно.
- Удары кнутом, - произнес он. - Вообще-то она классная, Собака. Я слишком молодой, чтобы заниматься всеми этими извращениями. Слишком молодой и слишком извращенный.
- На что это похоже, все эти извращения?
- На самом деле это ужасно. Пока занимаешься, клево. Знаешь, Рита права. Мне это, пожалуй, не нравится - теперь, когда это нравится девушкам. Когда им не нравилось, мне это нравилось больше. Или когда они делали вид, что им не нравится. Сколько времени? Можно мне уже пить начинать?.. Этот поцелуй мне что-то напомнил. Мы целовались.
- Целовались - и все?
- Ага. Кажется. Знаешь, я на девяносто девять процентов уверен, что прошлой ночью я не хулиганил. И я тебе скажу почему. - Он приподнялся на локте. - Понимаешь, я уже примерно неделю думаю… Я собираюсь сделать объявление. Собираюсь объявить, что больше никогда ни с кем не буду ебаться.
- Ни с кем. Даже с Шехерезадой, если она тебя попросит.
- Даже с Шехерезадой. И хочу, чтобы все было официально. Хочу, чтобы у меня в паспорте это стояло. Особый штамп, вроде визы. Чтобы сегодня ночью в палатке все, что мне нужно будет сделать, - это открыть паспорт и сунуть Собаке под нос. Господи, ты погляди, какая огромная пчела! Небось как ужалит… Тут как в раю.
Розы надували губы и жеманились, запахи качало и укачивало. Они разговаривали о птицах и пчелах. Все было как в раю. И Кит, чувствовавший себя совершенно падшим, сказал:
- Жаль, что так получилось. Я имею в виду, с Лили. Но как ты думаешь, стала бы она? Стала бы?
В полдень, сидя у бассейна, они увидели, как по завитку на горном склоне подкатывает "роллс-ройс". Лили с Китом подошли к парапету и посмотрели туда: Рита взлетала по каменным ступенькам, а машина тем временем сердито разворачивалась по гравию. Она остановилась помахать, встав на цыпочки, и появилось бронзовое предплечье, которым лениво поразмахивали.
- Завтрак у него замечательный, - сказала Рита, выкручиваясь изо всей одежды. - Подается на балконе. Где Себ живет, это не замок. Это, бля, город настоящий.
Она уже стояла под душем у бассейна, одна рука - наготове, на рукоятке крана. Но сначала она должна была поделиться… Тут, внизу, их оставалось всего четверо, плюс Шехерезада.
- Цветы на подносе. Три вида фруктового сока. Круассаны. Йогурт с медом. Омлетик с травами под серебряной тарелочкой. Ой, красота. Кроме чая. Я его пить не могла. Не могу я пить эту дрянь, и все тут. Мене "Тетли" подавай. Надо было привезти с собой пару пакетиков. И как я забыла? Куда ж я без "Тетли"?
- Она с ним везде ездит, - пояснил Кенрик. - Со своим "Тетли".
- Без "Тетли" мене никуда. Рик. Давай, солнышко, пойди завари нам чашечку. О-ой, ну давай же.
Кенрик поднялся на ноги, поддерживая разговор:
- Не обижайся и все такое, не хочешь - не отвечай, но все-таки как оно было? С Адриано.
Тогда-то и появилась Руаа - вдали, позади; она бодро перемещалась вокруг кабинки для переодевания, остановилась, застыла, отклонилась назад. По ее траурному одеянию можно было понять лишь три вещи о содержащемся там теле: его пол, разумеется, его рост и, что было куда более странно, его молодость.