2. Ожидание
Она подошла к нему, стройно, в нетронутой кожуре юности. Вот что на ней было надето: бронзовый покров двадцати лет; и синие джинсы, и белая рубашка; и украшение, виденное им до этого лишь однажды, в Лондоне, в тот раз, когда она перемещалась по чуть залитому лужицами паркету какого-то университетского коридора, в своей четырехугольной шляпе с кисточками и короткой черной мантии - пара очков без оправы.
- Это ведь не совсем так. Общий.
- Нет, не совсем, - ответил он. Она имела в виду книгу, которая была у него с собой, - "Наш общий друг". Вероятно, единственный пример в мировой литературе, когда в заглавии увековечен ляпсус; причем это был последний роман писателя, а не первый. - Там должно быть "наш обычный друг". Строго говоря.
- М-м. Строго говоря.
Не делай ничего, сказал он себе. Он был все так же наполовину уверен, что, когда дело доходит до беседы с Шехерезадой, начиная с этого момента ему надо делать лишь одно: не говорить ничего. И все-таки он почувствовал, как множество предложений, следующих одно за другим, скапливаются и толкаются, ведут закулисные переговоры у него в горле.
- Хочу перемежать его с Джордж Элиот, - пояснил он. - Только я подумал, с Диккенсом начну с последнего и буду двигаться в обратном направлении. Странно это - читать мужчину. После всех этих девушек. Джейн, Эмили, Шарлотта, Энн. А теперь еще и Джордж.
Шехерезада откинулась на сиденье и сказала:
- Глория считает, что Джордж Элиот - мужчина. Она спрашивала: "А он мне понравится?" Послушай… сейчас я доберусь до сути. Но пока не забыла. Рита. Я знаю, на дискотеке она понравилась. А как она понравилась на улице? Молодым людям Монтале?
Кит взвесил факты. Лили он сказал, что молодые люди Монтале практически не обратили на Риту внимания. Но теперь он говорил правду: в городе Рита вызвала волнения того рода, что требуют кордонов и конной полиции - однако не водяных пушек и резиновых пуль, необходимых в случае краткого появления Шехерезады… Он выразил это минималистически:
- Существенное возбуждение. Но с тобой не сравнить. - И добавил через секунду: - Очки.
- Очки. Я вымыла свои контактные линзы, а без них я совсем слепая - не вижу, куда они подевались. И потом, захотелось почувствовать себя ученым-энтузиастом. Это как в романтической комедии. "Снимите очки, мисс Петтигрю. Помилуйте, да вы же… Кто бы мог подумать?" Ладно. Три-четыре.
Ее грудь поднялась, его тоже, и сам замок, стоящий позади нее, словно раздулся, в то же время утратив вес и значимость. Достав из верхнего кармана коричневый конверт, она протянула его Киту. Он прочел: "ЗАДЕРЖУСЬ ПРИЕЗДОМ НА 8 ДНЕЙ ТЧК ПОНИМАЕШЬ ДЕЛО ТОМ…" Кит продолжал читать. Шехерезада сказала:
- В тот вечер - почему граф не поцеловал меня в тот вечер?
- Граф?
- Граф Дракула.
Нет, не умирай - прошу тебя, не умирай. Он подождал.
- Граф хотел тебя поцеловать, - произнес он затем, отметив неожиданную свободу, какую дает третье лицо - твое уполномоченное "я". - Очень сильно хотел.
Она отвела взгляд со словами:
- Все из-за Лили. Ясно. Знаю-знаю, как развиваются отношения между тобой и нашим общим другом. Когда вы расстались, в тот раз, это же была в основном ее инициатива, да?
Он кивнул.
- Ну вот, а теперь опять будет в основном ее инициатива. Как тебе наверняка известно. После твоего друга Кенрика. Но Лили обижать ты не хочешь. И я не хочу. А она обидится. Поэтому вот тебе такое предложение. Что ты можешь сказать про свои чувства? В отношении меня.
- Думаю… они под контролем. В данный момент.
- Вот как? Когда-то я ощущала нечто, исходящее от тебя. Мне это по-своему нравилось. Я не… не отвечала тем же, но мне это нравилось… В общем, я тебя довольно плохо знаю. Но одну вещь я про тебя знаю. Если бы у нас - у нас с тобой - что-нибудь началось, что-нибудь неопределенное, тебе было бы противно скрывать это от Лили. Да?
Он понимал, что это правда, решающая и действенная, и просто сказал: - Да.
- Тогда вот тебе такое предложение.
Мне? Я, недобрый, неблагодарный? Он бросил сентиментальный взгляд на своих друзей: эфирные бабочки-кастаньеты. У Кита возникло глубоко трогательное чувство, будто Шехерезада намного старше - и намного мудрее, - чем он. Она снова надела очки (теперь карие глаза затерялись в эллипсах белого света) со словами:
- За все лето она сколько раз - один? - прошла по двору с лампой. Лили. И обнаружила нас играющими в карты. У нее было чувство, что что-то не так, и она пошла нас искать. Одна ночь из - скольких? - двадцати? Один к двадцати?
Он кивнул.
- Ну вот. Значит, если только один раз, то вероятность того, что Лили узнает, пять процентов. Если два раза, эта цифра возрастает. И не до десяти. Потому что ты изменишься, и она поймет. За апартаментами есть комната горничной. Чтобы найти туда дорогу, она должна быть страшно любопытной. Ну вот. Такое мое предложение. Один раз.
- Один раз.
Она встала. Повернулась. Развернула все свое тело кругом, но продолжала смотреть на него через свои овальные пластины белого цвета.
- Что у нас сегодня - среда? Значит, в субботу. Адриано не будет. Йоркиля еще не будет. И Тимми, конечно, тоже не будет. Только я и ты. А когда будем играть в гоночного демона, я начну с бокала шампанского… Говоришь, говоришь, так и устать недолго. Но ты понимаешь. Любви мне не надо. Мне надо только поебаться. Нет, как-то все это неправильно звучит. Но ты понимаешь, о чем я.
Киту показалось, что его может стошнить; потом это прошло. Он закурил сигарету, сидя в окружении зелени, и стал смотреть, как она уходит. Забавным коротким шагом, выросшая в плечах, словно на цыпочках; но каблуки ее, и подошвы, и стебельки травы на них твердо попирали землю… А вот и женский фонтан, пунктуально переливающийся через край.
Все просто, вскоре подумал Кит. Это была необходимая поправка, и он в любом случае находился уже на полпути к цели. Придется ему воспользоваться тем, что его и так ожидает - его, существо низшего ранга.
- Ладно, - сказал он.
Ладно. Ангел низшего ранга. Не вознесенный серафим, что благоговеет и опаляет. Ангел низшего ранга. Нет, просто человек. Адам, причем после грехопадения.
Перед ним простирались семьдесят два часа. И он почти тут же заметил: со временем что-то не так.
* * *
- Что ты все время на часы смотришь? И за обедом тоже. Как старый дуралей какой-нибудь. Ты что, в первый раз их увидел?
- Они неправильно идут. - Он потряс их и послушал. - Почти остановились. Смотри. Еле дышат. Видишь? Секундная стрелка.
- И что с ней такое?
- Остановилась. Почти не движется… Ты что, хочешь сказать, так и надо?
Больше всего он боялся, что сделает одну вещь - умрет. Ему надо было только не умереть, а так - надо делать лишь одно: не делать ничего. И держать рот закрытым. Он снова принялся переживать по поводу того, что происходит по Божьей воле: землетрясения, и ядерная война, и вторжения внеземных цивилизаций, и чума, и вулканы. И Тимми. Необъявленное извержение Тимми - клубящийся оранжевый дым и багряный адский огонь, куда страшнее любой Этны или Стромболи. Кит знал, что путь ему преграждает один лишь мир. Суть заключалась в том, позволит ли ему мир. Разрешит ли ему планета?
В среду вечером наверху, в башенке, Юпитера с Юноной и след простыл. Брэнуэлл Бронте (которого каким-то образом удалось найти и привести в чувство) занимался любовью со своей сестрой Шарлоттой. Нет. Шарлотта занималась любовью со своей сестрой Эмили. Нет. Эмили занималась любовью со своей сестрой Энн - самая жалкая и болезненная из возможных комбинаций: Эмили умерла в тридцать, а Энн ("Агнес Грей") умерла в двадцать девять… Кит занимался любовью с Лили - какое-никакое, но все-таки выступление, повторить каковое он поклялся в четверг вечером и в пятницу вечером. И в субботу днем, чтобы заизолировать и препролонгировать время, отведенное ему с Шехерезадой. Он будет заниматься любовью с Лили в субботу днем, решил он. Либо это, либо устроит себе час прикладного нарциссизма. Да. Либо это, либо рукоблудство.
Позже она сказала:
- У него даже не хватило духу позвонить и сказать ей. Потом, чтобы еще больше оскорбить, телеграмму прислал. Ты бы ее видел.
По сути, Кит обнаружил, что знает Тиммину телеграмму наизусть. Лили сказала:
- Я едва-едва удержалась, чтобы не подать виду.
Да, Киту тоже трудно было не рассмеяться или по крайней мере не улыбнуться. "ЗАДЕРЖУСЬ ПРИЕЗДОМ НА 8 ДНЕЙ ТЧК ПОНИМАЕШЬ ДЕЛО ТОМ ЧТО СТАРЫЙ ХРЕН ЭТОТ АБДУЛЛА ДАЕТ МНЕ НЕПОВТОРИМУЮ ВОЗМОЖНОСТЬ ПОПЫТАТЬ СЧАСТЬЯ ЧЕРНЫМ МЕДВЕДЕМ ПОВТОРЯЮ ЧЕРНЫМ МЕДВЕДЕМ В ЗАПОВЕДНИКЕ ПРЯМО ЗА САМЫМ AЗ ЗАРКА ТЧК ПОНИМАЕШЬ ДЕЛО ТОМ ЧТО СТАРИК АБДУЛЛА ТОЧНО УВЕРЕН ЧТО ОНИ…" И так далее. Но сейчас, в темноте, улыбка Кита стала улыбкой благоговения и бескрайней благодарности - еще до того, как Лили с чувством произнесла:
- А у нее было столько планов. Первое, что она собиралась сделать, - это взять и как бы размазать сиськи по всему его телу, дюйм за дюймом. Потом - как минимум час - в позиции шестьдесят девять. И вот пожалуйста: он бегает, задрав хвост, в этой, как ее… в Петре?
- Город, красный, как роза, Лили, древний, как время само. - Часы у Кита были подделкой под старину, но со светящимся циферблатом (три черные стрелки, изящно заостренные, словно мечи для потрошения); сейчас они предлагали ему поверить, что еще нет и половины двенадцатого. - Что ты думаешь о Клаудии? Тут видна четкая схема. Подружки Адриано становятся все выше ростом. Правда, не моложе. Все они похожи на выходящих в тираж старлеток.
Но Лили, не обратив внимания, сердито продолжала:
- Он ее уже три месяца не видел. Он ее и не узнает. Особенно теперь, когда она вся так и сочится.
Через пять дней мне исполнится двадцать один год (сказал он себе). Суббота будет высшей точкой моей юности - концом первого акта. Значит, ничего страшного, этого следовало ожидать - этих мыслей о грехах и ошибках (Дилькаш, Пэнси). Этого следовало ожидать - этих маленьких страхов и недругов, этих мелких страхов и крохотных недругов.
* * *
Размышления о том, как он будет целовать Шехерезаду внизу, вносили, как он успел обнаружить, разнообразие в размышления о том, как Шехерезада будет целовать его, а размышления об этих двух вещах, происходящих одновременно, вносили разнообразие в то и другое, но вот над ним навис четверг, и он чувствовал себя как человек, которому предстоит сесть в тюрьму на фантастический срок (недвусмысленно пожизненный, как те приговоры на полтысячелетия, которые выносили самым жестоким массовым убийцам в США), или как аскет, задом лезущий в суринамскую пещеру, твердо решив не выходить наружу до прихода Христа или Махди (или Конца времени), или как… Кит перевернулся и попробовал успокоить свои мысли. Он осторожно загорал в саду (надо было подретушировать ноги сзади) с распластанным на траве "Нашим общим другом" ("Снимите лифчик, мисс Петтигрю. Помилуйте, да вы же…"), изредка ему удавалось воспринять предложение-другое, оборот-другой ("Снимите трусики, мисс Петтигрю… Кто бы мог подумать?") - сейчас он читал про повесу Джона Хармона и про эту корыстную распутницу, крошку Беллу Уилфер…
Главное, что ему не нравилось в Тимми, был этот замот - то, что его считали "беззаботной пташкой". Я Тимми знаю. Ты Тимми знаешь. Это было бы как раз в его духе, правда? Свернуть шею парочке черных медведей, поймать джип, успеть на следующий самолет из Аммана и вразвалку войти в двери с вещмешком на спине. Теперь Китовы часы даже не пытались показывать точное время. Постойте. Они тикнули. А потом, через некоторое время, тикнули еще раз. Невероятно - времени было всего девять пятнадцать.
Предвкушение, ожидание - не как пассивное состояние, но как наихлопотливейшее и наиблестящее из занятий; это была юность. К тому же ожидание преподало ему и кое-какой литературный урок. Теперь он понимал, почему умирание много веков служило поэтическим синонимом завершения сексуального акта у мужчин ("Так вечно жить - или навек уснуть"). В тот момент, но не прежде, умереть было не страшно.
- Сколько за ту крысу в витрине хотят? - спросил Уиттэкер. - Ту, с пресмыкающимся хвостом.
- Это не крыса. Возможно, терьер, - поправила Лили. - Помесь с маленькой таксой.
- Нет, ее глаза выдают, - сказала Шехерезада. - И усы.
- Эта жратва у нее в миске, - заметил Уиттэкер. - Ей такое не подходит. Ей хочется хорошенькую порцию мусора.
- И чтобы подали в консервной банке, - добавила Шехерезада, - похожей на мусорный бак.
- Какие вы противные, - вздохнула Лили.
- Так сколько стоит эта крыса? Пойду спрошу, что и как. - Произнеся слово "что" на английский манер, Уиттэкер под звук колокольчика вошел в лавку.
- Лили, если дешевая, придется тебе ее купить, - сказала Шехерезада. - Можешь держать ее у себя в комнате, в хлебнице.
- Какая ты недобрая. Знаешь, у собак ведь тоже есть чувства.
- Ага, только немного, - сказал Кит, услышавший, что церковные колокола пробили десять. - Гуманно было бы купить ее и отпустить на волю.
- М-м. Капля - ой! - могла бы отвезти ее обратно в Неаполь, - предложила Шехерезада. - И выпустить на пристани.
- Перестань. Смотри - она тебя ненавидит. Вас обоих. От вас ей одни мучения.
И действительно, послышалась серия раздерганных, писклявых звуков, эхом отражавшихся от стекла.
- Не смейтесь над ней! Хуже этого ничего нет!
Это была Глория, стоявшая в нескольких ярдах от них, выставив перед собой свой блокнот для зарисовок; она смотрела, мигая, на ту сторону площади, где красовалось глупое величие Санта-Марии.
- Ни в коем случае нельзя так делать! - крикнула она. - Нельзя смеяться над собаками.
Дверь снова звякнула; Уиттэкер невнятно говорил:
- Она… это бесплатно. Крыса не стоит вообще ничего. Она тут уже полтора года, и никто про нее ни разу не спрашивал.
Они стояли и молчали. Всю жизнь провести в витрине зоомагазина, думал Кит. Выставленным на продажу, когда тебя никто не покупет и даже не спрашивает. Это заключение, эта девственность…
- И это еще не самое страшное, - продолжал Уиттэкер. - Ее зовут Адриано.
Это тоже было совсем не смешно.
- А это что такое? - воскликнула Глория, только что приблизившаяся, прижимая к груди блокнот. - Не понимаю. Я думала, это у них собака.
- Ой, глядите, она плачет!
- Это давние слезы, - сказала Лили Киту. - Они давно высохли.
Глория замешкалась, а остальные двинулись прочь; на пути вверх по крутому склону они застряли позади стада коз. Они ползли за ними следом, а старые козлы побрякивали и позвякивали в такт своим медленно, с трудом передвигающимся лопаткам. Нельзя было не заметить одной вещи - воистину страшной коллекции генитальных неполадок и дефорамаций. "Ты погляди, - безмолвно говорили они все. - Господи, ты погляди на это". Стадо, если смотреть на него сзади, являло собой покачивающуюся процессию авосек, в каждой из которых содержался какой-нибудь испорченный овощ: гнилой клубень, картофелина, вся в рытвинах, два черных авокадо. "Господи помилуй, ты только погляди на это".
- Расплата за грехи, - сказала Глория, догнав их. - Вот вам, пожалуйста.
Позже, гораздо позже, гораздо, гораздо позже, когда они варили кофе, в кухню вошла Глория с одним-единственным листом белой бумаги.
- Набросок, - сказала она, выходя, - вашей крысы.
Это оказался Адриано, поразительно живой: каждая волна короткой жесткой шерсти, статическая энергия хвоста-пуповины, белая петля ошейника, пышность подбитого мягким насеста.
- Здорово у нее получилось, - сказала Шехерезада.
- Да, - согласился Кит, - только не совсем точно, правда?
- Не совсем.
- Нет, - возразила Лили. - Видите, что она сделала? Она сделала ее похожей на собаку.
Они поразмышляли над этим. Шехерезада снова заговорила:
- Все равно. Она не просто симпатичная мордашка.
- Симпатичная мордашка, - сказала Лили. - И гигантская…
- Да, я все думаю, скоро я начну воспринимать это как должное, - подхватила Шехерезада. - Но каждый раз, стоит ей повернуться, мне хочется сказать: "Господи…"
* * *
И вот, только у них, казалось бы, появилась возможность заговорить о чем-то еще - о (к примеру) потоках и массовых чувствах, которые по-прежнему на них влияли, о системах мышления и верований, которые по-прежнему ими владели, о том факте, что все они, каждое "я" содержали в себе толпу, толпу во время беспорядков, что маршировала, несла плакаты, скандировала лозунги и пела свои старые, старые песни, - как раз в этот момент здесь, у бассейна, Глория Бьютимэн села на пчелу.
Случай был беспрецедентный - Глория (после она немедленно вернулась к прежним привычкам) надела нормальный закрытый купальник, без дополнительных юбок, шортов и складок. И за эту вольность она тут же поплатилась - дьявольским укусом в зад.
Это поможет нам скоротать следующие несколько минут, подумал Кит, когда они собрались вокруг: он, девушки, Уиттэкер и Адриано (с Пией).
- Ощущение было как от ожога, - говорила Глория. Она утерла одинокую слезу безымянным пальцем. - Как от страшного ожога.
Густые темные корни ее волос омывали влагой страдальческий лоб; Киту хватило времени заметить, что вид у нее был до странного серьезный и одновременно экзотический, словно она только что участвовала в эстафетном заплыве в кибуце на Голанских высотах или спасла ребенка на мелководье в какой-нибудь декадентской ближневосточной столице - в Бейруте, в Бахрейне. Хмурясь вниз и вбок, она своим согнутым пальцем обнажила четвертинку луны. Четыре цвета: черный - купальник, пылающий сливовый - окружность укуса, древесина тика - ее загорелое бедро да плоть посветлее, навеки лишенная солнца, которая была вовсе не белой (что бы она там ни думала), но цвета сырого песка.
- Кит, мне на тебя смотреть противно, - тихо проговорил Уиттэкер, когда они устроились в тени. - А еще гетеросек называется. Даже я с трудом себя сдерживал. Почему ты не предложил укусить и высосать яд?
- Я, это самое, отвлекся. - Разве ты не видел, Уиттэкер, какие у Шехерезады были сиськи, когда она наклонилась над задом Глории - вот так? Они еще ближе прижались друг к дружке, когда она нагнулась вперед, полюбоваться работой умирающей пчелы. - Решил уступить это Адриано. Это в его духе.
- Мог хотя бы предложить поцеловать, чтобы зажило. М-м. Интересно. Может, тебе надо голубым стать. Настоящий персик, задница Глории, но, возможно, чтобы это понять, надо быть пидором.
- Возможно. - Но, Уиттэкер, этот новый угол - новый подъем - сисек. - Ею многие восторгались в Офанто, задницей Глории.
- Еще бы. Местные педики. Но ты не понимаешь всей сути. Прекрасная задница.
Вот и опять она, Шехерезада, и сиськи ее торопятся вниз по террасам с пузырьком каламинового раствора - для задницы Глории.
Хватит голову морочить, бабушке моей расскажи, не смеши меня, иди ты знаешь куда, и все такое прочее, но факт оставался фактом - было всего лишь два сорок пять. Кит решил убить еще немного времени как мог - и стал оказывать особое внимание Лили.