7
Слезы уже были – у Наташи Кублаковой, которая давно влюблена в Андрея, и вот он женится, и как быть? Главное, кусала подушку Наташа, лежа на кровати, он ведь всего полгода назад с ней ходил! Ольга, гадюка, тогда еще Ивана ждала, а Андрей с ней ходил! Совсем уже по-взрослому, между прочим, уже не только в губы целовались, а и по-всякому, как она видела в разных фильмах и научила Андрея. Он уже, осмелев, хотел дойти до совсем уже физических отношений, но Наташа, воспитанная строго матерью и сама по себе довольно честная, не разрешила. И дура, если теперь признаться, полная дура, надо так делать, как все делают: сначала позволить, а потом – женись, голубчик! Правда, ей шестнадцать только исполнилось, но это ерунда, Лилька вон из Буклеевки в пятнадцать не только замуж вышла, а и родила!
Наташа услышала скрип двери, но не повернулась.
Легкие шаги, легкая и мягкая тяжесть рядом на кровать опустилась, легкая рука легла на плечо. Нина, лучшая подруга...
– Чего лежишь? – с улыбкой в голосе спросила Нина.
– Голова болит.
– Я к Ольге собираюсь. Пойдешь?
Наташа резко перевернулась.
– Ты нарочно, да?
– Конечно, – не скрывала Нина. – Конечно, нарочно. Если хочешь какую-нибудь глупость сделать, лучше сейчас, а не на свадьбе.
Наташа взмахнула руками и сказала так, как иногда говорит, когда дурачится, правда, на этот раз дурачилась она с горечью:
– Ваши рассуждения, мадам, выше моего понимания! А если и сейчас, и на свадьбе?
– И что изменится?
– А ничего. Зато мне легче будет.
– Вот видишь, ты о себе думаешь.
– А о ком еще? – очень удивилась Наташа.
– Ты ведь Андрея любишь, так?
– Я?! Я бы его своими руками придушила сейчас!
Нина кивнула, будто услышала утвердительный ответ:
– Ну вот, любишь. Значит, должна вытерпеть, чтобы ему было хорошо.
– Это пусть другие терпят, если кому нравится!
Наташа опять отвернулась.
Ища слова, чтобы ее утешить, Нина сказала:
– Свадьба еще ничего не решает, между прочим. Я читала, по статистике на каждые два брака один развод. То есть каждая вторая свадьба зря справляется.
Помолчав, Наташа спросила:
– Прямо каждая вторая?
– Статистика!
– Надо же! Люди сидят, веселятся – и все зря! Вот идиоты! Ладно, ты иди! Мне и дома хорошо! Оле большой привет и пламенные пожелания! И чтобы не последний раз свадебное платье надевать!
8
Свадебное платье, сшитое руками матери, гляделось на Ольге удивительно хорошо. Она кружилась перед зеркалом, а мать смотрела на нее с улыбкой:
– Картинка! А ты говорила: в городе купить. Они там, мне рассказывали, все ношеные. Невесты покупают, а через неделю тайком сдают, продавцы ярлык вешают, как на новое, и опять в продажу... Ты, кстати, когда Ивану писала-то?
– Это почему же кстати?
– Ну, некстати.
– Именно, что некстати. Еще весной все написала.
– А он чего?
Ольга удивилась:
– Я же сто раз говорила!
– Ну, память дырявая, убить меня теперь? Забыла, ей-богу!
– Там и помнить нечего. Написал, что остается служить по контракту. Очень хорошо написал. Спокойно так. Я даже удивилась.
Мать вздохнула:
– Это они умеют. Такой вид на себя напустят! Отец твой тоже был тихий-тихий, прямо шелковый.
– Он и сейчас негромкий. Нет, а ты чего спросила-то? – Ольга отвела глаза от зеркала и пристально посмотрела на мать. И догадалась: – Приехал? Приехал, да?
– Нет, – ответила мать с неохотой. – Завтра должен... Карабееву встретила, она сказала. Тебя, конечно, грязью попачкала.
– За что?
– Да ни за что, со злости, что ты ее дураку не досталась.
– Она не злая вроде. И он не дурак, а просто... Просто Андрей лучше оказался, вот и все.
– Еще бы не лучше! – воскликнула мать. – У Андрея и голова, и характер! Золотой парень, я всегда говорила!.. И ведь моя правда оказалась? Моя?
Ольга, не ответив, начала стаскивать с себя платье.
– Порвешь! – испугалась мать и стала помогать ей. Переодевшись, Ольга вышла в сад.
Там, за столиком под яблоней, отец ее угощался с Дугановым и рассказывал о своей дочери, удивляясь тому, как быстро она выросла.
– Помню, она вот такая вот была... с тубареточку всего! – показал Савичев рукой. – А я лежу... Встать не получается... А она подошла, за руку тянет... Папа, вставай, говорит! Папа, вставай! Вот как понимала отца! Ты выпей, выпей!
Дуганов вежливо отказался:
– Спасибо, некогда. Я нож хотел для рубанка. У меня один был, и тот заржавел весь.
Но Савичеву неинтересно было говорить о практических вещах, ему хотелось восторгаться удивительности жизни.
– Я, ты знаешь, прямо иногда понять не могу!
– Чего это?
– Ну, как же! Только вчера она была вот такусенькая! Глазом моргнул – и замуж выходит! Или ты, например. Вчера был начальник, а сегодня никто. Вот что время делает!
Дуганов не согласился:
– Почему же никто? Я человек, как и был.
– Человек? – не поверил Савичев.
– Человек! – с достоинством подтвердил Дуганов. Савичев наставил на него палец и задал коварный вопрос:
– А если ты человек, почему тогда со мной не пьешь?
Если бы Дуганов родился и вырос не в Анисовке, он удивился бы постановке вопроса. Но как коренной анисовский он, напротив, не только понял вопрос, но и принял справедливость заложенной в нем укоризны. И сказал:
– Могу и выпить!
И в самом деле выпил тут же налитый Савичевым стакан.
– Вот! – удовлетворенно кивнул Савичев. – Теперь человек!
А Дуганов, закусывая, решил оправдаться:
– Ты говоришь: начальником был. Не был я начальником. То есть был, но в чем суть? Я верил и надеялся. В людей и в будущее. А теперь?
Савичев взялся защитить людей и будущее:
– А вот Ольга моя и Андрей Микишин поженятся, заведут детей, всё тебе будет – и будущее, и люди в нем!
– Завести и тараканов можно, – ответил Дуганов, вспоминая опыт партийной риторики. – Но ради чего? Ради какого высшего социального смысла?
Савичев помрачнел:
– Вот ты как? Тебе мои внуки – все равно что тараканы? А ты зачем вообще пришел сюда, а?
– Как зачем? Я же говорю, это... Тьфу ты, вылетело... Налей-ка лучше. За твоих внуков.
– Это разговор! – просветлел Савичев.
Ольга хотела было подойти к отцу, но передумала. Ушла на улицу. И тут же Савичева, следившая за ней из окна дома, вышла и направилась к мужу.
– Пьешь тут, – сказала она, – а между прочим, Иван Карабеев из армии приходит.
Реакция Савичева была не такой, какую она ждала.
– Ванька? Молодец! Душевный парень! – закричал Савичев, поднимая стакан. – Слышь, Дуганов, он ведь спас меня фактически! Упал я зимой в овраг у клуба. После работы устал очень, а ветер еще... Ну, и упал, ушибся. И он меня вытащил. Если б не он – замерз бы. Не выдавал бы я дочку замуж. Лежал бы сейчас в могилке, – всхлипнул Савичев. – А Олечка пришла бы с цветочками... Встала бы надо мной: папа, папа, я замуж выхожу... А папа хочет встать, а не может! Земля давит!
– Ну, понес! – с досадой сказала Савичева. – Душевный парень! Вот придет твой душевный и такую душевность нам устроит!
9
– Ничего он не устроит! – ответил Андрей на опасения Ольги, которые она ему высказала, не заходя к Микишиным, а поманив Андрея к забору – она почему-то стеснялась войти во двор, где готовился свадебный стол.
– Ну да, не устроит. Напьется, наскандалит. Это еще в лучшем случае.
– А в худшем что? – усмехнулся Андрей.
– От него чего хочешь ждать можно!
– Что ж, подождем...
Ольга внимательно посмотрела на Андрея.
– Ты чего там себе думаешь? Ты смотри, не связывайся с ним.
– Будет нарываться – свяжусь.
– Вот, я так и думала! Ты такой же сумасшедший!
– Прямо такой же? – улыбнулся Андрей. Ольга не выдержала и тоже улыбнулась:
– Нет, конечно. Ты нормальный, умный. А он же бешеный, вот чего я боюсь.
10
– Он прямо бешеный был, – охотно рассказывала Синицына Кравцову, когда он пришел к ней как к самому надежному источнику информации. И то, что он слышал, заставило его отнестись серьезно к проблеме, которая сперва показалась ему надуманной.
– Он такой был – ему слова не скажи! – продолжала Синицына. – Один у матери рос – может, из-за этого сильно обидчивый получился. Дуганов ему один раз замечание сделал, так он ему камнями все стекла побил. Дуганов чуть в суд не подал, еле мать отговорила. Или в Буклеевку он поехал с Володькой Стасовым, ну, там, конечно, на них не обрадовались, чего-то такое сказали, врать не буду, не знаю, ну, может, и стукнули пару раз, но если ты умный, ты сообрази: тебя в чужое село не звали! Так Ванька цепь здоровущую схватил, железную такую, и как начал их гонять! Двух зашиб по ногам, а третьему башку проломил! В больнице тот лежал, в Полынске, родители тоже в суд собирались, Лида еле упросила их, телушку им отдала и кабанчика, помирились. Хотя Ваньке, конечно, буклеевские все-таки бока намяли вскорости, кровью кашлял наш Ваня. Кашлял, кашлял, а потом схватил ружье, дедовское еще, старое, схватил и побежал в Буклеевку, представляешь ты? Хорошо, его мужики перехватили наши, Микишин и Куропатов, с разговором подошли, а потом обманули, повалили и связали, а он кричит: "Всех перестреляю!" Так и лежал дома связанный дня два, пока не успокоился.
– Ружье конфисковали?
– С какой стати? Нет, не сразу отдали, конечно, через недельку. Слава богу, не успел убить никого. Потом, правда, Кублаков, бывший участковый, спохватился, пришел за ружьем, а Ванька сказал, что мать в омут бросила.
– Соврал, наверно?
– Да конечно соврал!
И много еще чего рассказала Синицына про Ивана Карабеева, и все нелестное.
– Но вот Ольга-то Савичева, говорят, любила его? – спросил Кравцов.
– Это да. Мы ведь, женщины, кто? Мы ведь дуры, когда молодые – особенно! Он высокий, глаза у него синие, красивые, ну, и давай мне его, а в душу и совесть ему заглянуть некогда! Она надеялась: женится – в себя войдет. Будто бы сама прямо и сказала: женись, Ваня, на мне. А ему в армию уже идти. И тут ему друзья-то в уши насвистели, тот же Вовка Стасов и дру-гие: Ваня, говорят, не чумись, не смеши людей, кто женится перед армией? Тебе месяц остался, ты уйдешь, а она будет тут, как это тебе сказать... – Синицына замялась. – Ну, раздразненная, что ли... В том смысле, что...
– Я понимаю, – помог ей Кравцов. – Значит, он испугался, что она ему изменит?
– Но ведь оно же так и вышло! – безоговорочно осудила Зоя Павловна.
– Почему? Любила одного, полюбила другого. Бывает.
– А это не измена, что ли? Меня бы мой Константин, покойник, убил бы за такие дела. Просто убил бы сразу – и все. Очень человек был строгий и правильный!
– Ну, это, наверно, после свадьбы?
– И до свадьбы убил бы. Очень ненавидел всякое... Как бы сказать... Ну, предательство ведь, если прямо-то, да?
– Не знаю. Ружье меня беспокоит, вот что.
11
Ружье беспокоило не только Кравцова. Лидия Карабеева не раз уж обыскивала и дом, и чердак, и все, что во дворе, надеясь отыскать ружье, но тщетно. Нашла только пустую коробку из-под патронов.
А потом бросила поиски: стемнело уже.
Ночью все село спало как-то тревожно.
Ольга поворачивалась на один бок, и сердце омывало радостью: завтра свадьба. Поворачивалась на другой, и сердце замирало тревогой: завтра Иван приезжает...
Андрей тоже думал о возможной стычке с Иваном. Оправдывал себя: он к Ольге не подкатывался, она сама дала понять. Представлял, что Иван скажет, как себя поведет. Андрей, само собой, сумеет ответить и словом, и делом. Возникали, как в детстве, героические картинки с перестрелкой и обязательной победой.
Наташа, доплакавшись до головной боли, лежала с мокрым полотенцем на лбу и решала, что лучше: взять ли самодельный финский нож, который ее отец когда-то у кого-то конфисковал, прийти на свадьбу и, когда крикнут первый раз "Горько!", ударить себя в грудь или этим же ножом ударить сначала Ольгу, потом Андрея, а потом уж себя? Или заранее принести и спрятать в кустах у двора Микишиных отцовскую охотничью двустволку с тем, чтобы в момент крика "Горько!" наставить на жениха с невестой, сказать гордо: "За мою исковерканную любовь!" – и застрелить их из двух стволов? Но в этом варианте плохо то, что не дадут в ружье еще патрон вставить, чтобы и себя убить, а жить она после этого не хочет – и уж тем более в тюрьме сидеть. А может, не убивать никого? Прийти на свадьбу, сесть напротив Андрея и смеяться – так, чтобы он понял, что она ничуть не жалеет. А вот Андрей, увидев, какая она молодая и красивая, если сравнить с Ольгой, пожалеет, и даже очень. Он будет на нее смотреть, а она даже не взглянет. Она будет обниматься... например, с Вадиком! Да, Вадик за Ниной ухаживает, но на это наплевать. Все подлости делают, почему ей нельзя? Она будет с Вадиком даже целоваться. А потом пойдет к реке. Да. Она пойдет к реке одна, а Андрей будет караулить ее там.
"Куда идешь?"
"К реке".
"Зачем?"
"Не твое дело!"
"Тут круто и глубоко!"
"Очень хорошо! Мне это и надо!"
"Опомнись, Наташенька! Ты же знаешь, я тебя люблю!"
"Ха-ха-ха! Отойди! Я теперь никому не верю!"
"Наташенька! – начнет он обнимать ее и целовать в губы, в шею, в плечи. – Что сделать, скажи?"
"Уедем сейчас же!"
"А как же она?"
"Выбирай! Или я – или она! Третьего не дано!"
"Ты!"
И он потихоньку берет отцовскую машину, и они едут, и вот уже город, какой-то дом, он вводит ее в огромную квартиру, везде цветы, ковры, люстры, посредине бассейн с голубой водой, он берет ее на руки, несет и говорит, что на самом деле он не Андрей Микишин, а молодой наследник богатого миллиардера... и кладет ее на шелковую постель... и с нее ниспадает бархатное черное платье... и он покрывает поцелуями ее тело...
Наташа обнимала руками подушку, голова горела нестерпимо...
Плохо, хоть и намаялись, спали будущие сватьи Татьяна Савичева и Шура Микишина. Что-то будет, господи, что-то будет...
Зато Микишин и Савичев, в силу мужского легкомыслия, спали крепко и спокойно.
Лидия Карабеева вспоминала свою жизнь и гадала, как всё завтра повернется: поблагодарит ли она судьбу за то, что родилась на этот свет и родила сына, или проклянет ее...
Хали-Гали бродил по окрестностям Анисовки. Стоял у реки, надеясь, что появится диковинный сом, ходил к пещерам, надеясь встретить Дикого Монаха, хотя и знал: сом и Монах появляются только тогда, когда никто не ожидает.
Камиказа – и та спала тревожно. Как и прочие собаки Анисовки, она знала, что во дворе Микишиных завтра праздник. Признаки известны: несколько дней подряд в одном месте жарят, варят и парят, сносят со всего села посуду, сколачивают столы и лавки. Завтра собак никто не будет гонять, наоборот, раздобревшие люди начнут кидать замечательные объедки. Следовательно, соберется все собачье население Анисовки. Следовательно, будет там страшный и странный пес Цезарь. И это самый лучший момент для решающего и настоящего знакомства. Ах, скорее бы утро...