20
И была свадьба.
И народ пел, пил, ел, плясал, кричал "Горько!".
Ольга и Андрей целовались.
Было это в саду, за длинным столом, под навесом, обвитым цветочными гирляндами и проводами с лампочками, и вот стало темнеть, лампочки включили. Всё сразу показалось еще ярче и праздничнее.
И стало можно то, чего в обычное время нельзя. Старуха Акупация, например, завела частушки с картинками, да такие, что даже мужики, хохоча, слегка смущались, Акупация же при этом даже ни разу не улыбнулась.
Наталья глядела, глядела на Андрея, а потом вдруг налила себе полный стакан водки, выпила – и запела что-то сама себе, обняв сидевшую рядом мать. Мать гладила ее по голове, все понимая.
Кравцов, посидев за столом, вышел как бы размяться, да так и остался в саду, среди деревьев. Улыбался, глядя на веселящихся, но постоянно посматривал по сторонам.
И вдруг увидел Людмилу Ступину. Совсем рядом.
– Наблюдаете? Изучаете клиентуру? – спросила она.
– Радуюсь за людей.
– Вы умеете радоваться? – спросила Людмила так, будто спрашивала не здесь, а там, в городе, в том обществе, к которому она привыкла, которое знала и где подобный ответ не мог вызвать ничего, кроме иронии. Но тут же вспомнила, где она на самом деле, и сказала – почему-то с печалью: – Умеете, я вижу. Вообще очень какой-то вы светлый.
– Это плохо?
– Хорошо, да мне-то зачем? Одна морока, – вдруг призналась Людмила. – Но имейте в виду, я люблю своего мужа.
– Я рад за вас.
– И правильно. Что это вообще за привычки? Понравился человек – и сразу надо что-то... Да ничего не надо! А почему вас жена бросила?
– Она не бросила.
– Вы ее бросили?
– Нет.
– А что случилось? Ладно, это не мое дело. Нет, вы странный. Городской человек, да еще милиционер. Все видел, все знает. И какой-то совершенно ясный. Так не бывает. Чем больше знаний, тем больше печаль. Где ваша печаль? Извините. Просто я немного выпила. Бывает. На самом деле это очень хорошо, что вы такой. Это очень кстати.
Но Кравцов уже не смотрел на нее. Он неподвижно смотрел через ее плечо. Только сейчас Людмила поняла, что стало странно тихо. Обернулась.
На грани света и темноты стоял Иван с ружьем.
Подняв ружье, он выстрелил вверх. Эхо отдалось, кто-то тихо вскрикнул. Иван сказал:
– Горько!
– Ванька! – закричала Липкина. – Ты что делаешь, паразит? Брось ружье!
Иван не обратил на учительницу внимания. Выстрелил еще раз и повторил: "Горько!"
Андрей, не сводя с него глаз, обнял Ольгу.
– Дурак! – сказала Ольга Ивану. Обняла Андрея и стала целовать так, будто сто лет его не видела или, наоборот, прощалась.
Тогда Иван выстрелил в третий раз и сказал доморощенному аккордеонисту Малаеву:
– Чего же музыки нету? Играйте, пожалуйста. "Цыганочку"!
Малаев заиграл "цыганочку". Иван взял ружье за ствол и ошарашил им по ближайшей яблоне так, что яблоки посыпались. Иван поднял одно и впился в него зубами жадно и яростно – словно не яблоко кусал, а плоть самой жизни, хватаясь за нее в последнем отчаянии. Потом кинул яблоко, ударил рукой себя по ноге и начал один танцевать у стола.
Танцевал он плохо и страшно. Руки и ноги дергались не в такт, как у пьяного, но лицо было трезвым и неподвижным.
И тут Ольга вышла из-за стола и пошла к Ивану. И положила ему руки на плечи. Он тут же застыл. Ольга кивнула Малаеву. Тот сразу понял, оборвал "цыганочку" и растянул аккордеон, вытягивая медленные ноты для медленного танца. Но Иван и Ольга танцевать не стали. Она взяла его за руку и повела прочь. Прежде чем скрыться в темени, повернулась и сказала:
– Ты прости, Андрюш. И вы все тоже.
Только тут Кравцов почувствовал, что руку его сводит судорогой. Он посмотрел на нее. В ней был пистолет. Дуло направлено точно туда, где стоял Иван с ружьем. Он успел бы, если бы понадобилось.
Кравцов сунул пистолет в кобуру, вытянул руку с расставленными пальцами. Они не дрожали, но привычной гордости от этого у Кравцова не появилось...
21
На другой день Ольга и Иван уехали в Сарайск. Какой был вокруг этого шум, какие были разговоры – об этом рассказывать не стоит, и так ясно. Кравцов же, подобрав сломанное ружье, составил по долгу службы акт и повез в Полынск, чтобы сдать, как положено, в районный отдел.
Терепаев, похвалив его за скрупулезность действий, сказал:
– Вот ты бы еще пистолет Кублакова нашел – цены бы тебе не было!
– А он что, потерял его?
– В этом и фокус. Он же это самое... одежду оставил. С пистолетом, само собой, потому что он всегда его с собой носил.
– Зачем? Боялся чего-то?
– Темная история. С этим самым они цапнулись... Ну, как его...
– Со Стасовым Володькой?
– Ну. Потом опять же это самое. Шаров, между нами говоря, Андрей Ильич, наоборот, на Кублакову посматривал. Из-за этого у них могли быть с Кублаковым эти самые, сам понимаешь. Разногласия. Короче, был пистолет. Кублаков-то купаться полез голый, правильно? Не с пистолетом же. А когда утонул, одежду его взяли – а пистолета нет. И будто бы где-то кто-то в это время выстрел слышал. Понимаешь?
Кравцов понял пока только одно: перед ним ОЧЕРЕДНОЕ ЗВЕНО В РАССЛЕДОВАНИИ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ ГИБЕЛИ КУБЛАКОВА.
Глава 8
Забор
1
В Анисовке заборов между огородами никогда не было.
Что такое вообще анисовское обычное подворье? Во-первых, дом. Он деревянный или кирпичный, крыт шифером или жестью, у кого как. Обязательно сбоку есть что-то вроде веранды. (Раньше это называлось – сени.) Комнат может быть всего одна, иногда две, часто три: две спаленки и зал. Спереди и по бокам дома сад, он обнесен забором. Задняя стена дома глухая, к ней часто пристраивают гараж или сарай. А двор, где стоят разные хлева и птичники, как правило, открыт со всех сторон. За двором же и его постройками простирается огород.
Вот и получается, что огороды почти сливаются, между ними бывают только неглубокие канавки, или невысокие плетни, или просто жерди на нескольких столбах, которые легко убираются. Почему? Потому, что огороды надо вспахивать под картошку и другие овощи, и это делали в Анисовке когда-то плугами на конной тяге, а потом тракторами. Для этого нужен разворот, простор, зато в два-три дня один трактор, не зная преград, мог опахать всю Анисовку.
Потом произошла смена экономической и политической системы, начались единоличные дела, частная собственность и все такое прочее, в чем анисовцы до сих пор не разобрались. Кому-то сельская власть выделяет трактор бесплатно, кто-то должен кланяться денежкой Шаровым или владельцу мини-трактора Микишину; этой весной он брал двести рублей за огород, а дальше неизвестно, как будет: Микишин, объявляя цену, поднимает палец и дает короткое обоснование:
– Конъюнктура! – и уже не поспоришь.
Но заборов по-прежнему не было.
Конечно, ту же картошку время от времени подкапывали, дергали лук и морковь, помидоры обрывали, но понемногу. Это или свои же пацаны озоруют, или строители из "Поля чудес", или тот же Дикий Монах. Из-за ведра картошки и пучка лука огород городить себе до– роже.
Есть угодья и поменьше – из-за условий местности и из-за того, что хозяевам много не надо. Там иногда заборы все-таки стоят. Когда-то стоял, например, между огородами Липкиной и Сущевой. Но сгнил. Собирались поставить новый, штакетник даже приготовили, но все как-то никак.
И вот что случилось однажды утром.
2
Однажды утром плохое настроение Марии Антоновны Липкиной, вызванное возрастом и одиночеством, стало еще хуже из-за того, что она увидела, как в ее огород забрели козы Нюры Сущевой и объедают растительность.
– Нюра! – закричала Липкина. – Нюрка! Нюрка, так твою растак, прости на добром слове! Нюра!
Нюра появилась на крыльце, потянулась с улыбкой и сказала:
– Теть Маш, а можно не орать? У меня муж приехал, отдыхает, а ты тут надрываешься!
– Приехал? Очень хорошо! Вот пусть и ставит забор, наконец! Он у тебя мужчина или кто?
– Очень даже мужчина, теть Маша! – поделилась радостью Нюра.
Липкина тут же подобрела, будучи неравнодушной к женской участи:
– Что, отвели душу? Понятно, столько не виделись... – Но тут она увидела, как одна из Нюриных коз нагло жрет большой капустный лист, и сейчас же сменила милость на гнев:
– Тем более будь человеком! Весь огород испоганили козы твои! Дождешься, отравлю всех или Мурзина попрошу, он на огород проволоку с током проведет! Ты помни, за меня в Анисовке каждый горой встанет, я тут почти всех учила! Это ты из Буклеевки сюда замуж вышла, вот и не уважаешь! И Анатолий твой у меня учился, между прочим! Мог бы совесть проявить!
Тут вышел Анатолий Сущев, мужчина рослый, статный, с лицом добрым и равнодушным.
– Здрасьте, Мария Антоновна! – поприветствовал он. – Чего шумим?
– Здравствуй, Толечка, сто лет тебя не видала! – ласково ответила Липкина. – Хорошо выглядишь! Надо же: был куршивый, сопливый, тощий, двоечник непролазный, а смотри-ка, вырос человеком! И красивый, и с виду не дурак. Как тебя городские бабы не увели еще?
– А пусть только попробует увестись, – ответила за мужа Нюра, приникая к его груди. – Я его хоть в Магадане найду. Найду, Толечка, и бесстыжие твои зенки ножницами выколю!
– Болтать-то! – сказал Анатолий.
– Она может, Толя! – уверила его Липкина, всегда считавшая, что женщина другую женщину лучше знает, чем самый близкий мужчина. – Они с Тоней Щукиной на прополке схватились из-за мотыги, будто Тоня ее мотыгу взяла, так Нюра ей чуть полбашки этой мотыгой не снесла к едрене фене, прости меня, Господи!
– А не бери чужого, не бери! – пропела Нюра, с удовольствием вспоминая рассказанный Липкиной эпизод.
– Импульсивная ты слишком, Нюра! – сказала ей правду Липкина. – Нервная! Это из-за тебя, Толя: нельзя на столько от жены уезжать! А раз уж приехал, поставь забор! Козы ваши весь мой огород объели! Ты ведь собирался же, штакетник уже третий год лежит, тебе работы на день! А то давай Володьку Стасова позову помочь, все-таки мне племянник двоюродный.
– Это что же получается? – возмутилась Нюра. – За наш счет? Ей надо, пусть и ставит!
Анатолий смотрел на вещи проще:
– Да ладно, было бы из-за чего считаться... Сколотим, Мария Антоновна, об чем суть! Делать все равно нечего.
3
Когда делать нечего, умный человек всегда найдет дело. Кравцов, не обремененный раскрытием преступлений по причине их отсутствия, занялся собой. Брал книги в сельской библиотеке, что была в одном здании с почтой, каждое утро бегал вдоль реки, купался. Цезарь сопровождал его не всегда, быстрое течение Курусы ему не нравилось. К тому же Кравцов любил ходить купаться на омут через подвесной мост – дощатый, укрепленный на длинных и толстых тросах. Мост трясется при ходьбе и качается, Цезарю это неприятно.
Вот и сегодня он остался и, лежа над обрывом, видел издали, как Кравцов возвращается.
– Ждешь, Цуцик? – спросил Хали-Гали, зашедший проведать участкового и Сивого, при котором стал вроде конюха: кормил, поил, чистил, выводил промяться, а иногда и работа находилась – что-то перевезти на короткие расстояния. Андрей Ильич Шаров предложил ему, раз такое дело, взять Сивого к себе вместе с телегой и упряжью, но Хали-Гали отказался.
– Сейчас он не мой, хочу – забочусь с ним, хочу – нет. А будет мой, тогда хочешь не хочешь, а о нем думай. Нет уж, не надо.
Цезарь, удивляясь фантазии старика, который ни разу не назвал его настоящим именем, вглядывался: кто-то шел навстречу Кравцову. Встретились – разошлись.
Хали-Гали тоже не рассмотрел.
А встретилась Кравцову Людмила Ступина. После свадьбы ей было неловко его видеть, но вернуться с полпути – смешно, не так поймет. Она постаралась идти ровно, приготовилась спокойно поздороваться. Но тот, кто ходил по таким мостам, знает, как не в такт шагам они начинают качаться, вот Людмила и не удержалась, пошатнулась и чуть не упала на Кравцова. Он очень деликатно ее поддержал.
– Спасибо. Здравствуйте, – сказала Людмила и прошла дальше не оглядываясь.
Вот и все. Никакого, так сказать, личного оттенка.
И за исключением Цезаря и Хали-Гали, никто не видел этого.
Кравцов сразу же отправился в администрацию. Никто его опередить не мог. Сама администрация от реки далеко. И тем не менее, едва участковый вошел, Андрей Ильич, пряча усмешку, заметил:
– Я смотрю, у тебя все-таки с Людмилой это самое... Роман!
– С чего вы взяли?
– Ну как же! На свадьбе вы обнимались. На мосту свидания у вас по утрам.
– На мосту мы случайно встретились. И откуда вы знаете? А на свадьбе мы просто поговорили немного; кто придумал, что обнимались, что за чушь! – расстроился Кравцов.
– Да уж, свадьба... Невеста за столом от жениха отказалась. С Ванькой срочно в город уехала. Чудеса!
– Правильно уехала. Чтобы никого не будоражить.
– Какой защитник стал! – заметил Шаров. – Начал как правильный: Сурикова за буянство арестовал, наручники надел. Я думал: ну, наведет порядок!
– Андрей Ильич! – поразился Кравцов. – Вы же сами просили его отпустить!
– Мало ли. Может, я тебя на прочность испытывал? Ладно, какой у нас там счет?
Андрей Ильич достал шахматную доску, но в это время торопливо вошел Вадик.
– Здравствуйте. Вы будете смеяться, но сейчас убийство может случиться на бытовой почве!
– Да? И кто кого убивает? – спросил Шаров, расставляя фигуры.
– Нюра Сущева – Липкину Марию Антоновну. Или наоборот.
– И за что? – Шаров зажал в кулаках фигуры, чтобы Кравцов выбрал, каким цветом играть.
– Забор не там поставили. Я серьезно говорю: они уже за холодное садово-огородное оружие взялись. Как бы не вышло чего...
Кравцов, собравшийся уже ударить ладонью по кулаку, с сомнением посмотрел на Шарова:
– Надо бы сходить, Андрей Ильич.
– Ну, сходи, твое дело, – с досадой сказал Шаров. – А у меня своей мороки видишь сколько? – Он показал на стол, где лежало несколько раскрытых папок с бумагами.
И Кравцов с Вадиком отправились к месту происшествия.
4
Происшествие было в самом разгаре: Липкина стояла с лопатой, а Нюра с мотыгой, угрожая друг другу. Анатолий сидел на крыльце, курил, в конфликт не вмешивался. На улице стояли соседи и в зависимости от симпатий, высказывали свои мнения. Расторопный Анатолий успел поставить несколько столбов, набил на поперечины уже довольно много штакетника. Липкина ловчилась забор порушить, а Нюра не давала.
– Сшибу все, так и знай! – кричала Липкина. – Это что ж за гадство такое неприличное: половину моей территории отхватили! Обрадовались!
– Уйди! – требовала Нюра. – Руку отрублю!
– Вот взбесились бабы! – покачал головой Хали-Гали.
– И разнять некому! – сокрушалась Синицына. – Толь, ты чего сидишь, как ни при чем?
– Я по старым ямкам ставил. Я виноват, что ли? Мне все равно.
– Именно, по старым! – обрадовалась Нюра поддержке мужа. – Значит, там забор стоял!
– Не ври! – вскрикнула Липкина. – Я крыжовник двадцать лет по своему краю сажала, пока не померз, вот корни – тут, тут и тут! Вот граница где! А столбы вот где! Оттяпали мой двор, паразиты! Не дам! Отец мне говорил: наш двор от колодца до березы. Вон колодец – а вот тут береза была! Вот он, пенек от нее, на вашей территории оказался! Это как?
Тут Хали-Гали увидел идущего к винзаводу Геворкяна и посоветовал:
– Надо Роберта Степаныча позвать. Армяне – они рассудительные. Роберт Степанович, иди сюда!
Геворкян подошел.
– Роберт Степанович! – с надеждой закричала Липкина. – Вам со стороны виднее! У вас Карабах, вы знаете, как такие дела делаются! Вот, смотрите! Даже на глаз видно! Вот тут должен забор идти по справедливости. Вот моя территория – от колодца до березового пня!
Геворкян внимательно осмотрел и столбы, и колодец, и пень, говоря при этом:
– Вы успокойтесь. Худой мир лучше доброй ссоры.
– Ага, худой! – сказала Нюра. – Совсем прохудился!
– Да, вижу ямы от старой ограды, – честно сказал Геворкян.
– Правильно! – похвалила его Нюра.
– Но есть еще ямы, – продолжал Геворкян быть объективным. – Совсем травой заросли. Тоже забор был, но раньше.
– А-а-а! – восторжествовала Липкина. – Съели? Убирайте столбы, сказала!
Нюра обиделась на технолога и от обиды перепутала его фамилию с именем.
– Уходи отсюда, Геворкян Степанович! У тебя младшая дочь школу кончает, конечно, ты теперь за Липкину будешь, она же учительница!
– Как вам не стыдно, Анна Антоновна! – вежливо возмутился Геворкян. – Мою принципиальность все знают!
– А я не знаю! Правильно забор ставим, вот что я знаю!
– Если совет хотите, могу дать. Найдите место, где раньше всего забор стоял, там и ставьте.
– Согласны! – одновременно закричали Липкина и Нюра. И посмотрели друг на друга.
– С чем ты согласна, старая карга? – спросила Нюра.
– А с тем, что забор раньше стоял вот тут! – показала Липкина лопатой.