- Бери, Настя, это дорогого стоит. Бери, не стесняйся, грех не принять.
- Бери, милая, окажи радость старухе.
Горло перехватывает. Так же, как когда "В бой идут одни старики" смотришь: строй, землянка, стакан на столе, все стоят и молчат, а потом Быков рукой машет и хроника под "Смуглянку" идет.
- Ты куда, Вень?
- Схожу отзвонюсь.
Телефон у нее старый. Все у нее старое, и сама она тоже старая. Сколько я их таких перевидал: слепых, глухих, бестолковых, морщинистых. А ведь когда-то были как Настенька. В войну. Кто технику на заводах собирал, кто торф на болотах резал, кто горшки в госпиталях выносил. Разослали им в девяносто пятом новенькие ордена, поздравили чохом и успокоились - догнивайте, родимые, земной вам поклон!
* * *
А я, парень, когда в Англию ездил, на юбилей, то куда б ни вошел - все вставали. Там этот значок, - дед ткнул ногтем в потускневшего британского "Ветерана полярных конвоев", - чуть ли не к Кресту Виктории приравнивают. А здесь, б…, меня даже в госпиталь инвалидов со скрипом берут…
* * *
Вспомнился Ромыч, муж Ритулин, зятек мой драгоценнейший. Этот, случись чего, в медсанбат не пойдет, в состав какой-нибудь комиссии впишется и, когда все кончится, с полным набором справок окажется. Ничего не упустит, по максимуму получать станет, еще и орденок хватанет. Дока в этих вопросах.
Уже в Горздрав пролез, суконец. Пока еще там на пуантах танцует, портфель за кем скажут носит, но года через три управлять станет, реформы медицинские проводить, кислород дедкам-бабкам перекрывать.
И Ритулю он нам испортил. Такая Суламифь была, такая заноза, а теперь - хрусталь, ковры, позолоченный телефон-ретро и кровать а-ля "король-солнце" - под балдахином и с рюшечками. Я к ним давным-давно ходить перестал: душат.
* * *
- …так и останешься мальчиком. Пора бы уже свое будущее представлять.
- Я буду высоким, худым стариком с седой бородой и со спадающими на плечи белыми волосами. Жилистым, тонким, с упругой, танцующей походкой старого, проведшего жизнь на пастбище, пастушьего колли. Буду носить джинсы и клетчатые рубахи; буду каждое лето играть блюз в Копенгагене и ходить по горам в Адыгее; буду писать книги, сочинять песни и ездить по свету за деньги, которых вам не хватит и на прокорм; буду свободен от кредитов за жилье, машину и бытовую технику; буду работать, пока нравится, и уходить, когда надоест. Я буду знать десятки фокусов и забавных игр, и детям никогда со мной не наскучит. Они будут звать меня Веня, на "ты" и с нетерпением ждать моего появления. И в каком бы возрасте я ни был, девушки всегда будут отдавать предпочтение мне, а не молодым людям, даже если те имеют научную степень, ходят в костюмах и играют ключами от иномарок.
- Насчет степени это ты на меня намекаешь?
- Конечно. На тебя и на твой диссер, как ты его называешь.
- Да тебя просто жаба душит. Ты в свои тридцать пьянь по улицам подбираешь, а я уже кандидатскую защитил.
- А много ли в ней твоего, а? Накачал чужих работ из Сети, порвал на части и переклеил по-своему в "Ворде". Я ж помню, как ты ее делал - будто на постылую жену залезал: надо. А на науку должно стоять, как на девчонок весной, - до беспамятства. Так, чтоб забывал все на свете, чтоб за уши не оттащить: только кончил - опять встает! О ней, как о женщине, думать надо - о ней самой, а не о том, сколько она приданого принесет.
- Ну, ты прям как из яйца вылупился. Спрячь шпагу, монсеньор, арестуют: не те времена!
- Так, началось: не мы такие - времена такие.
- Вот именно. А насчет женщин… Имей в виду, браки по расчету самые прочные.
- Да, я знаю. На Ритуле ты ведь тоже по расчету женился.
- Ага. Жуть, как на вас приподнялся, на семье военного пенсионера.
- Брось. Ты ведь ее по-настоящему не любил никогда, просто красивая девочка приглянулась - у молодого и перспективного администратора должна быть очаровательная жена.
- Я Ритуле дал то, чего она от таких, как ты, не дождется.
- Да ей это на фиг не надо было! Мы с ней другие вещи ценили.
- Ты, может, и другие, а она - нет…
Отец его терпеть не может. Недавно Ромыч десять соток купил и, когда все у родителей собрались, начал перед женщинами разглагольствовать:
- Сейчас надо вкладывать деньги в недвижимость, в землю… все умные люди так поступают.
Деловой, словно с ним из Центробанка регулярно советуются. Мать - она вообще к нему с пиететом, - кивает, и Ритуля - квашня! - сидит, поддакивает.
Батя слушал-слушал и н-н-на ему промеж глаз.
- Да-а, - говорит, - ты у нас теперь крупный землевладелец. Латифундист. Целых четверть акра в Пупышеве.
Ромыч тогда сделал вид, что не обиделся, ему это хорошо удается, привык уже. При отце они таких разговоров больше не заводят, но меня поучать по-прежнему обожают.
* * *
- …дурачок какой-то. Да все так делают, всегда так было, и жизнь так устроена! И не переделать ее. А раз так, надо по ее законам играть. Чего ты всем этим своим донкихотством хочешь добиться, я не понимаю?
- Я, Ритуля, хочу устать от усталости, а не от собственной старости. Как в песне; помнишь? Или забыла уже?
- Инфантилизм это. Четвертый десяток скоро, а все с протянутой рукой стоишь, к чужим в машины напрашиваешься. Свою пора бы иметь…
* * *
Парамон, зараза, мне только после их свадьбы поведал, как он Ромыча на первом курсе в сортире застукал, когда тот в бутылку из-под "Хайнекена" "Жигулевское" переливал. Тогда "Хайнекен" мог себе позволить только солидный человек, а Ромыч канал под солидного: был старостой курса, ходил в костюме и в обеденный перерыв ежедневно пил заморское пиво. Парамон - вот ведь Шерлок! - заметил, что Ромыч никогда бутылку не допивает и вместе с крышечкой уносит с собой, целый день глаз с него не спускал и, в конце концов, вывел на чистую воду. Только вот не сдал он его тогда, пожалел, а впоследствии пожалел, что пожалел - Ромыч ему это запомнил.
* * *
- Свою, говоришь? А ведь сам ты машину в кредит взял.
- Ничего подобного.
- Ну или занял у кого-то. Мы ж тебя в первом семестре еще раскусили - на брюхе шелк, а в брюхе щелк. Смело табличку можно вешать: "На витрине выставлены муляжи". Ты ж ведь как банановая республика - всему миру должен. Потому и рвешься наверх, дескать, дорвусь - рассчитаемся. А ну как обломаешься, а?
- Не обломаюсь, не бойся.
- Да, пожалуй, что и так. Просто сменишь в нужный момент хозяина, и порядок! Такие, как ты, от гельминтов произошли, от кошачьих двуусток. О вас потом в учебниках напишут: то был подлинный расцвет царства сосальщиков…
- А ты не боишься, что я сейчас…
- Нет, Ромыч, не боюсь. Сейчас ты утрешься. Ты это и сам знаешь. Утрешься и как ни в чем не бывало будешь мне улыбаться долгие годы. А потом нагадишь, как в "Бочонке амонтильядо", как Валерке Парамонову нагадил. Ты умеешь, я знаю…
- Пошел вон отсюда!
- Да уж не беспокойся, не останусь.
* * *
- Ну что, хлопцы, в седло?
- Ох, ребятки-ребятки, так и не прикорнувши всю ночь… Плохо еще кому-то?
- Да как вам сказать…
- Что там, Вень?
- Потом скажу, не здесь. - Чую - жопа. До свидания, бабуля. Поесть после инсулина не забывайте.
- До свидания, милые. До свидания, хорошие. Дай бог здоровья…
- Так чего там, Вень?
- Мужик в подъезде повесился.
- Иди ты!
- За что купил…
- У них что, блин, фестиваль нынче?
- У них, похоже, по жизни фестиваль. Пороховская, сорок девять, Жень.
* * *
- Фигассе, утро в деревне!
Мужик. В валенках. В пролете между вторым и третьим. Как к лифту повернешься - во всей красе виден. Выбрал время, говнюк!
- Милицию вызвали?
- Вызвали. Хорошо еще, я первый его заметил, а то у меня жена беременная. Прижал ее к себе, глаза ладонью закрыл и провел. Вы его снимете?
- Нет.
- Сейчас народ потянется - вдруг кто еще беременный будет? Или с сердцем кому плохо станет? Может, снимете? Я вам ножик дам.
- Да ножиков у нас у самих навалом. Таких только милиция вынимает, понимаешь - а вдруг ему помог кто-то?
- И что делать будем?
- Встанем у двери, будем входящих предупреждать.
- Да не надо - вон, приехали уже.
Хлопнула дверь, затопали шаги. Трое. Один, правда, возвращается.
- Что у вас тут?
- Висит.
- Понятно.
Сержант и девка-стажерка. Жвачку жуют, чавкают.
- Направление вам?
- Не. Мы патрульные. Услышали по рации, посмотреть заехали.
- Тогда встань у двери народ предупреждать.
- Не. Нам ехать надо.
Уходят. Экскурсанты, мля.
- Кофе хотите?
- Хотим.
- Ты давай вниз иди.
- Фиги! Вы тут кофе пить будете, а я на сквозняке мерзнуть.
- Мы тебе принесем. Давай.
Феликс спускается. Проходит пролет.
- Ох, ни хрена ж себе!!!
- Чего там?
- Иди сам посмотри.
Много я ментов видел, много о них слышал, но чтоб такое… Босой висит, без валенок. Сняли.
- То-то я думаю - их же вроде трое было.
- Один вернулся сразу. Я думала, поплохело ему.
- Ага, как же! Похорошело.
- И ведь не побрезговал, мусор.
Мужик, похоже, с таким еще не встречался - взгляд такой, будто глазам не верит.
Надо занять его чем-нибудь.
- Вы там что-то говорили про кофе?
- Да-да, минуту.
Мы сидим рядком, спинами к батарее, и прихлебываем из кружек.
- Круто, да, Настя? Будет что папеньке рассказать.
- Ты, Че, как знаешь, а я подрываюсь отсюда. Январь отработаю и подрываюсь. Я здесь словно в авангардной постановке участвую, того и гляди, крышу снесет. Театр абсурда: один публично в петлю лезет, праздничную ночь людям портит; другой - при форме! - у всех на глазах валенки с него стаскивает; третий перед любимой девушкой вешается; четвертый для этого комнату снимает у стариков. Пенсионеры за пачку гречи голосуют за кого скажут - уж лучше б в войну немцам служили, честное слово; девчонки за пятьсот рублей в прямом эфире голым задом в таз с клеем садятся; мужики колготки натягивают и кривляются, полные залы собирают. По-моему - края, приплыли. Надо как можно дальше отсюда быть, когда эту Атлантиду накроет.
- И пусть мертвые хоронят своих мертвецов?
- Точно.
* * *
- Ну-ка, подержите его…
- У нищих слуг нет. Мы вас и так два часа ждали, только и делали, что баб с закрытыми глазами к лифту водили. Так что е…тесь сами.
Спустились, вышли.
- Правильно, Вень. Совсем оборзели, мерзавцы, Агапита на них нет.
- Кого нет?
- Петьки Агапова. Был у нас такой, давно, правда. Как подберет ужратого с ментовской ксивой - корку с моста, а тело в пьяную травму на Пионерскую, Не был там?
- Нет.
- Жуткое заведение. Приемник - зверье. Зондеркоманда. Вот он их туда и свозил. А однажды взял одного со стволом - на ногах не держался, гадина. Ствол в Неву, удостоверение в клочья… люто их ненавидел.
- Было за что?
Че кивает. Потом продолжает:
- Я и сам из их обезьянников принципиально народ эвакуирую. Вывожу, как по Дороге жизни. У иных даже на метро денег нет - все отбирают, шакалы.
- Сергей Сергеич тоже однажды вывез, даже до квартиры довел.
- Сергей Сергеич, Настенька, за деньги, а мы бесплатно. Он с тобой потом поделился?
- Не-е-ет… - изумленно.
- И не поделится - жадный. Он у первоклассника деньги может вытащить, был случай. Тому мама на завтрак дала, а доктору как раз на баночку джина не хватало. Ты смотри, Настенька, не водись с ним, он тебя плохому научит. Станешь деньги красть, водку пить и Шнура слушать.
Джексон хмыкает.
- Чего ты, Жень?
- Рецензию тут читал, на последний альбом, так его там на полном серьезе тонким лириком называют, ранимой душой. Хрупкой, бля, как сервиз. О!
Он добавляет громкости и смотрит на нас.
"ПинкФлойд". Wish You Were Неге.
- Базара нет, дружище - исчерпывающе!
* * *
9.00. Все. Отработали. Сейчас истории напишу, отзвонюсь, и домой.
* * *
- Закурить не найдется?
Дед Мороз. Злые и неопохмеленные, они слоняются по приемнику, расстегнув тулупы и сунув в карманы заблеванные казенные бороды.
Я протягиваю ему пачку, там еще остается штук пять.
- Держи. Оставь себе, у меня еще есть.
- Спасибо.
С наслаждением затягивается.
- Чего домой не идешь?
- Не пускают.
- Как это не пускают?
- Пока доктор не выпишет, охрана не выпустит.
- Так вас же больше - собрались в кучу и вышли: только троньте, гады!
- А паспорт?
- Вечером заберешь. На крайняк другой сделаешь. Напишешь заяву: так, мол, и так, прое…ли мой документ в больнице - прошу выдать новый.
- Да ну, париться еще…
- Тогда жди. Глядишь, к полудню и выпишут.
Им даже ссадины не обрабатывали, просто стаскивали, как падаль, в тигрятник, а они выйти боятся. Сидят, плевки терпят.
Ну, вам же сказано - ждите! Врач освободится, придет.
А я бы и в одиночку ушел. Взял бы, к примеру, ведро в смотровой, и на выход.
Стой! Куда?!
А девчонки-сестрички попросили мусор вынести - умаялись за ночь, бедные… И только меня и видели. И пес с ним, с паспортом, что я, по улицам без него не ходил?! А эти… Послал же бог земляков - никто решение принять не способен, не услышат "пассажирам покинуть корабль", так и утонут на хрен!
* * *
- Жень, дай в кассетах поковыряться, а то погрустнело.
"Йес", "Джетро Талл", "Ти Рекс"… О, то что надо! AC/DC, "Дорога в ад".
- Давай на всю катушку.
Хорошо, бодрит. Хандры как не бывало. Мы с Че орем и отбиваем ритм по коленкам.
I gonna highway to hell, та-ра-та-тара-там, high-way tohell!
Джексон улыбается, Настенька форточкой отгородилась, только зря - децибелы все равно пробивают. Я кричу:
- Я однажды ее под аккомпанемент кельтской арфы слышал.
- Чего?
Делаю тише.
- Я говорю - слышал, как эту вещь девушка под кельтскую арфу пела.
- Где?
- В Копенгагене. Я там две недели играл, на Строгете - это улица пешеходная, вроде Арбата. Со всем уличным народом закорешился: эквилибристы, файрмейкеры, музыканты, мимы… Славное время было! Сам играл, других слушал… тусовался, короче.
- Нормально наигрывал?
- Крон триста в день. Сорок евро примерно.
- А ночевал где?
- Где попало. На газоне, в церковном садике, в парке палаточку ставил… Однажды, по обкурке, на ступенях Дворца правосудия заснул, в спальнике.
- Менты не трогали?
- За что? Я ничего противоправного не совершал. Наоборот, спал, никого не трогал. Один только раз меня полицейские разбудили: монинг, плиз сорри, рабочий день начался, сейчас люди на работу пойдут, а вы им проход загораживаете. Вежливо, с улыбкой, не пыром по почкам, как у нас, а легонечко по плечу: тук-тук-тук. Еще и кофе предложил.
- Врешь.
- Век Шенгена не видать!
Джексон завистливо вздыхает:
- Ёханый бабай, это где ж я сорок лет прожил-то, а? Тюрьма народов, блин, милицейское государство.
- Полицейское, ты хотел сказать.
- Милицейское, Феликс. Это гораздо хуже.
- Ничего, Жень, недолго осталось.
- Так ты про кельтскую арфу начал рассказывать…
- А-а. Короче, там пара поляков была: он на гитаре, она на арфе. Как она пела, мужики! Голос - как у Дженис: наждачный, хриплый, прокуренный; сами в фенечках, типа из ролевых игр; сидят, играют, а вокруг народ полукругом. Cry, Baby, Buffalo Soldier, Highway To Hell - врубись, какой саунд был?
- Да-а.
Джексон притормаживает на красный и тут нам врезают сзади. Бьемся затылками, Че с Женькой выскакивают на улицу, я следом. Распахиваю дверь в салон - Настеньку сбросило на пол: стоит на четвереньках, но с виду целехонька.
- Жива?
- Жива.
Хорошо, что Феликс второе сиденье поднял.
- Нигде ничего? Головой не билась?
- Нет, все в порядке.
Мужики несут матом. Тот, что за рулем, лыка не вяжет. Пытается вылезти из машины.
Вызываем ГАИ. Те возникают немедленно, из воздуха, безо всяких там компьютерных спецэффектов. Берут ксиву - полкан с таможни. Значит откупится, гад. Обоюдку пришьют.
За нами приезжают. Перегружаем все барахло. Джексон ругается и курит. Он теперь на станцию минимум через час попадет. Самое обидное, что до нее рукой подать, триста метров по прямой.
- Скажи Гасконцу, чтоб на трубу мне сейчас звякнул.
- Скажем.