Часть третья
Весна
Черемушкин
- Образ жизни?
- Средство передвижения.
Костюм, галстук, кейс. Легкая снисходительность в голосе. Ровесник. Может, чуть старше.
- Далеко?
- В Крым.
- Отпуск?
- Да нет… так, побродить.
Оживающий лес разворачивался серо-зеленым занавесом. Кюветы были переполнены до краев, и под жухлой травой угадывалась бурая ржавчина торфяной воды. Юное солнце разогревало свежий утренний воздух.
- А чего не на поезде?
- Что?
- Чего не на поезде, спрашиваю?
- А-а… С деньгами напряг.
- Не работаешь, что ли?
Помесь наглости с непосредственностью. Такие обо всем выспросят не смущаясь, вплоть до метража комнат, а о себе, в свою очередь, ни гугу - уклончиво, с неохотой, - то ли стыдятся, то ли шифруются, не поймешь.
- На больничном сижу.
- Да? И чем же ты болен?
Нотки сарказма, сквознячок превосходства и сразу на "ты" - классический жлоб!
- Дорожной лихорадкой. Весеннее обострение, синдром перекати-поля.
Не, не улыбнулся - чересчур правильный. Может, выйти, пока далеко не отъехали?
- И сколько такое обострение длится?
- Непредсказуемо. Только в процессе лечения понимаешь: о, прошло!
- А лечишь, я так понимаю, бродяжничеством?
- Точно. Подобное - подобным, как в гомеопатии.
- А работой лечить пробовал? И деньги появятся, и в машины впрашиваться не придется.
У-у-у, как все запущено! Совсем квадратный.
- А разве я к вам напрашивался? Сами остановились.
- Остановился. Интуицию проверить свою.
О как! Ни больше ни меньше.
- Ну и как, проверили?
- Проверил. Не ошибся.
- Да ведь вы понятия не имеете: кто я и откуда.
Он усмехнулся.
- Поверь, у меня на такие вещи глаз хорошо наметан - с людьми работаю.
Открыл бардачок, извлек оттуда беджик с прищепкой.
Артемий Лонд. Старший пастор.
Старший, надо же!
Значит, сейчас приступит.
И точно. Достал Новый Завет в дорогом исполнении, протянул мне. Кожаный переплет, уголки, гравюры под калькой.
Нет уж, спасибо.
- Вы извините, но я с юных лет с Библией не в ладах.
- Атеист?
В советских фильмах немцы так пленных спрашивали: "Юде? Юде?"
- Вроде того.
Он вздохнул.
- Пионерское прошлое. А ты в нее хоть раз заглядывал, атеист?
Вообще я крещеный. В шестнадцать крестился, импульсивно, Уэббера с Райсом наслушавшись. Открыл Евангелие, читаю и спотыкаюсь - не состыковывается. Иудея под Римом, Иисусу в рот смотрят, он многотысячные сходняки собирает, а римляне бездействуют. К Иоанну куда меньше шло, и то его повязали, на всякий случай, а тут пять тысяч мужчин! - Восемь когорт, легион почти! - И ничего. Странно.
Или. Въезжает в Иерусалим. Триумф. Народ машет ветками, поет осанну. Через пару дней казнь - где все?
Нету. Куда делись? Неясно. Распни, кричат, распни, а ведут на Голгофу - стоят и рыдают… лажа какая-то.
Спросил. Пожурили, процитировали пару абзацев, порекомендовали не умничать, а просто верить - и как рукой сняло. На раз прошло: не, ребят, так не устраивает!
- Вы знаете, заглядывал. Неоднократно. Как-то там неубедительно все.
Ухмылочка-усмешечка, с детства такую не выношу.
Взрослые очень любили: ну-ну, дурачок, иди сюда, расскажи… Сколько раз ее видел - опять она!
И что-то невмоготу стало.
Пошел ты, старший пастор, знаешь куда?! Я полистал хрусткие, с прожилочками, страницы.
- Вот. "Покажите монету, которою платите подать.
Они принесли Ему динарий. И говорит им: чье это изображение и надпись? Говорят ему: кесаревы. Тогда говорит им:
"Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу".
- Ну и?
- Иудаизм запрещает изображения. Любые. На них даже смотреть богохульство. А тут фарисеи, ортодоксы из ортодоксов, приносят Христу монету с профилем императора. Как, а? Притом что единственной римской провинцией, которой во избежание религиозных бунтов оставили местные деньги, была Иудея. Исторический факт.
- Откуда такая осведомленность?
Зацепил - неприязнь в голосе.
- Иосиф Флавий. И опять же об ортодоксах. Проходил Иисус с учениками засеянными полями, и те, оголодав, стали колоски рвать, а фарисеи им: как? в субботу? а-а-а!!! А хрен ли они, такие правильные, сами делали на этих полях в разгар Шаббата?
Он отмолчался. Я снова похрустел страницами. Приятно все-таки пахнут, черт побери.
- Или еще:
"Вдали же от них паслось большое стадо свиней. И бесы просили Его: если выгонишь нас, то пошли нас в стадо свиней. И Он сказал им: идите. И они, вышедши, пошли в стадо свиное. И вот, все стадо свиней бросилось с крутизны в море и погибло в воде…"
Свинья для иудея табу. С фига ли посреди ортодоксальной страны вот так, запросто, пасется две тысячи рыл?
- Там жили и другие народы.
- Но столицей-то был Иерусалим, в котором правили первосвященники-иудеи.
- Ну, мало ли… Провиант для римских солдат.
- А мяса и так навалом - тысячу лет в тех краях овец разводили, сам Моисей пастухом был. Кстати, о пастухах…
"Пастухи же побежали и, пришедши в город, рассказали обо всем, и о том, что было с бесноватыми".
Кто пас этих свиней - евреи? Ха!
- Рабы пасли. А свиней римляне могли с собой привести.
- Ага, пешком! Через всю Малую Азию.
Я сделал паузу. Артемий Лонд истекал отрицательными флюидами… А-а, все равно вылезать!
- Далее: свиньи, как лемминги, тонут в море. Морем в данном случае, судя по тексту, называют Кинеретское озеро - главный источник воды в стране. Попади в него хоть одна свинья, и оно автоматом считается оскверненным. Правоверные иудеи, а других тогда не было, сдохнут, но пить из него не станут, а виновника забьют на хрен камнями - за меньшие грехи забивали. А тут, какого то малоизвестного проповедника смиренно просят покинуть территорию - всего лишь. Евреи, понимаешь, бойцы - весь Ветхий Завет с кем-то режутся…
Раздраженный жест: хватит, Рошфор!
- Нельзя ж все понимать так буквально! - Он умолк на секунду, явно вспоминая мое имя, понял, что мы не представлены, и продолжил: - Нельзя быть таким упертым, это все-таки не исторические хроники, а книга притч.
- А зачем поклоняться книге притч?
Назидательно:
- Не поклоняться, а следовать заложенным в ней человеческим ценностям.
- А люди везде одинаковы, во все времена. И ценности у всех схожи, изначально, так что устанавливать на них копирайт по меньшей мере смешно. Тем более что вы, например, заложенным в книге притч ценностям совершенно не следуете.
Сейчас он меня высадит. Дослушает и высадит. Во мне плясала веселая злость, и я продолжал ерничать:
- Вам, согласно книге притч, следует для меня половину плаща своего отрезать и вместо одного поприща два пройти…
Он перебил:
- Я тебя на своей машине везу.
- Угу. И попрекаете меня этим. Кстати, остановились вы не для того, чтобы меня подвезти, а чтоб гордыню потешить - сами признались.
И - как мулетой в загривок:
- А еще старший пастор!
Щелкнув поворотником, он сбросил скорость и прижался к обочине.
- Выметайся.
Я вылез и процитировал:
- "Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих…"
Он перегнулся через сиденье, захлопнул дверь и газанул, обдав меня выхлопом и пылью из-под колес. Я оттопырил средние пальцы, сложил крестом и показал ему вслед.
Работой лечить не пробовал? Тоже мне, замполит Иисуса нашелся! Себе-то непыльную работенку подыскал - холеный, как венеролог, ничего тяжелее Библии, поди, сроду не поднимал.
Я забросил рюкзак за спину и огляделся. М-да! Хрен тут кто подберет - сплошной лес кругом, до ближайшей населенки пилить и пилить. К тому же кусок скоростной, все как минимум сотню держат: вжик! и поминай как звали. Буду идти и подголосовывать на ходу. Вытащив гармонику, я зашагал в такт When The Saint's Go Marchin' In.
Постепенно захорошело - печатал себе по обочине строевым и даже голосовать перестал…
* * *
Ого! Я глазам своим не поверил - огромная фура, обогнав меня, дружески подмигнула и, погасив инерцию, мягко встала метрах в двухстах впереди.
- Далеко? - В Москву. Сиденье, сказав "пу-х-х", мягко подалось вниз. - Рюкзак можешь на спалку кинуть. - Да и так хорошо. Я протянул руку: - Феликс. - Паша. - Очень приятно. В Новгород? - В Новгород. - Я там у начала объездной вылезу?
- Вылезай на здоровье. Только на развилке не стой, за мост иди.
- Почему?
- Не остановятся - скорость сбрасывать в падлу. А за мостом знак - ограничение до сорока, все притормаживают.
- Спасибо.
- Не за что. Ты что тут посреди трассы делал?
- Да-а… высадил меня хрен один.
- Чего так?
Видно было, что он рад случаю потрепаться. Порвал одной рукой упаковку с сухариками, протянул мне:
- Держи.
- Спасибо. - Я захрустел колкими, пахнущими дымком корочками. - Во мнениях не сошлись. Он сам из евангелистов - знаете, такие, в костюмах, с табличками на груди?
- Давай на "ты".
- А? Хорошо. Короче, стал на темя капать. Библию вытащил… Я ему на эту тему свои соображения высказал, думал, ответит аргументированно, а у него, мерзавца, один аргумент: вылазь из машины!
- Попал ты… Я тоже как-то подобрал одного. Тоскун ужасный - с первой минуты понял. Закурил с досады, а он мне: курение - грех, а поскольку я в какой-то там церкви состою, то прошу веру мою уважать и в моем присутствии не курить.
- Круто.
- Не то слово. Выбросил я сигарету, довез его до поста и высадил нафиг.
- Ты сам-то верующий?
- Да не то чтобы очень, а что?
- Я к тому, что ты не особо и веруешь, а до поста довез, пожалел, а мой христолюбец меня прям посреди дороги кинул.
Он кивнул.
- Я однажды одного парня подвозил, так у него такая телега была, что нетерпимее христиан людей нет.
Уж не Веня ли это Северов был? Только я открыл рот спросить, как он опередил:
- Ты только в Москву или дальше?
- Дальше. В Крым.
- Отпуск?
- Больничный.
- Надолго?
- На десять дней.
- Нормально. Я тоже сейчас, как приеду, жену под мышку и за город на неделю. У меня там такой дом стоит - игрушка! Камин, сауна, отопление… в городе не живу практически.
- Понимаю. Я сам зимой себе квартиру заделал - домой возвращаться одно удовольствие.
Дома теперь было светло и просторно. Вдоль стен шли низкие стеллажи с книжками, над ними висели фотки, а одежду я теперь хранил в кладовке: набил там полок, навесил дверцы, провел свет, и теперь в ней восхитительно пахло глаженой тканью и деревом, а внизу стоял оливковый "Каньон-65" с новеньким спальным мешком внутри.
- А ты чего один? Не скучно?
- Нет, конечно. Я и так с людьми работаю, круглые сутки, тринадцать лет скоро - вполне достаточно, чтоб в свободное время без них обходиться.
- Кем работаешь-то?
- Фельдшер на скорой.
- Надо же! Тот парень тоже со скорой был.
- Случайно, не Веня Северов? Такой, со шрамом вот здесь, да?
- Ты знаешь его, что ли?
- Ага, работаем вместе.
- Ну, блин, мир тесен. А он куда на майские двинул?
- Никуда, трудится.
- Чего так?
- Отец заболел.
- Тяжело?
- Безнадежно.
Всю зиму Северов долбил через сутки, а как потеплело, вернулся на ставку и стал ездить в Хельсинки - садился там с гитарой на солнышке и играл неторопливые буги а-ля Джимми Рид.
- Поставим кассету, Паш?
- Давай. Что там?
- "Шэдоуз". Старая-старая команда, с пятьдесят девятого года играют. "Апачи", знаменитая вещь.
- А-а, я их слышал.
- Да их все слышали, только никто не знает, что это они.
Мягко, в такт движению, отрабатывали сиденья; мы сидели на самом верху, а под нами, мигая, уносились вперед плоские легковушки.
- Как в ковбойских фильмах музон.
- Они вообще такие… романтики. Одни названия песен чего стоят: "Джеронимо", "Фанданго", "Дакота". Сорок пять минут вестернов - самое то в дороге.
Эту кассету мне Веня дал, перед отъездом. Сам составлял; песни шли без пауз, и с финалом последней пленка кончалась; я всегда поступал так же - чтобы не перематывать, не сажать батарейки.
Он ткнул пальцем в реверс, вслушался, перемотал вперед и снова включил.
- О, "Международная панорама"! Тоже они?
- Не, "Венчурс" - конкуренты их.
- Запиши название, слушай, поищу как-нибудь на досуге.
- Да оставь себе.
- Не-не, я найду, пиши.
Он протянул ежедневник. Между страниц была вложена фотография.
- Жена?
- Она. Ты сам-то женат?
- Нет. Успею еще.
- А тебе сколько?
- Тридцать один.
- Ну-у. По-моему, пора.
- А по-моему, нет. Вот уж что точно никуда не денется, так это семья, заботы и работа. Я так думаю: молодость, здоровье и тягу к странствиям надо юзать, пока они есть, а то потом придут из АО "Ритуал", а у тебя ни здоровья, ни дальних странствий, ни молодости.
- Вот и дружок твой тоже самое утверждал.
- Просто каждому свое, Паш: кому банками управлять, кому в порнухе сниматься, кому под парусом к горизонту идти. Главное, миссионерством не заниматься и никого в свою веру насильно не обращать.
Было приятно чувствовать себя прожженным бродягой. Душа пела. Я был свободен, как отовсюду уволенный, я был в дороге, и все, что мне было нужно, лежало в моем рюкзаке. Перед отъездом меня мучили смутные страхи, но все они волшебным образом испарились, стоило только выйти на "Звездной" и вскинуть руку в самом начале московской трассы…
* * *
- Ты давно дома не был?
Он задумался, вспоминая.
- Шесть недель. В конце марта выехал, еще снег лежал. Сейчас приеду, и в спальню сразу. Пацана в магазин за чем-нибудь, а сами под одеяло, по-быстрому. Потом за город, и там уже плотно и обстоятельно.
- Плечевыми не пользуешься?
- Не, все до последней капли домой. Принцип такой. Я почему тебя про жену и спросил: тяжело ведь одному все время? Иной раз припрет - прямо хоть передергивай.
- Ну, мне с этим проще. Клятву верности я не давал, а ту, с кем хотелось бы жить, еще не встретил.
* * *
Каждый раз повторялось одно и то же: девушки велись на втором литре, впивались в губы, словно вакуумные присоски, а потом, лежа строго горизонтально, лишь нечленораздельно помыкивали. Утром они украдкой втискивали в синтетику мягкие целлюлитные окорочка и пытались реанимировать окурки из пепельницы. Хоть бы одна не курила для разнообразия - все смолили, словно пехотинцы перед атакой. Я готовил им завтрак, провожал до метро и, вернувшись домой, густо зачеркивал оставленные телефоны.
Он вытянул зубами сигарету из пачки. Протянул пачку мне:
- Будешь?
- Не, Паш, спасибо.
- Не куришь?
- Очень редко и только дорогой табак.
- А мне все не бросить.
- Да это не так трудно, как кажется. Главное, сразу спортом заняться, и через неделю просто жалко за сигарету браться, великолепно себя чувствуешь. И на работе не устаешь. Раньше после суток домой, разбитый, как Врангель, а теперь отдежурил, дернул кофе с корицей, и через мосты в центр. Мороженое, сырки глазированные, билет в "Мираж-синема" - песня!
- Вкусно рассказываешь.
- Дык!